Раунд

Каждый из нас представлял себе перед сном хоть раз любимого персонажа из фильма или сериала. Будь то обычный рядовой клерк из пятиминутного кадра или же злодей с мировым именем, сотрясающий воздух одним своим появлением. Что может быть лучше полежать и попялиться в потолок, представляя безудержную еблю с любимым персонажем? Только то, что твой "персонаж" - реально существующий человек. Мне доводилось видеть людей симпатичных и красивых, но очень красивые попадались редко: мы стояли у прилавка магазина вместе с Андрюхой, он покупал еду к ужину, а я просто ждала, потому что одной идти было скучно; дверь открылась, внутрь вошли двое, - высокий и низкий - и тогда я подумала, сопоставив внешний вид и одежду - строители или рабочие, обычные уральские мужики. Высокий и низкий, они встали в очередь прямо за нами, и мне пришлось взглянуть на одного из них: он был в куртке и грязных штанах, заправленных в кирзовые сапоги, на голове его была обычная шапка. Первое, что бросилось мне в глаза - дикий, безумно холодный взгляд. Пронзительный, он тогда задержался на мне, остановился - я сразу подумала тогда, что, возможно, у этого человека есть семья и дети, но все равно ответила на взгляд. Меня передергивает от страха, жмусь в плед и моргаю: в голове сидит образ - прямой острый нос, черные густые брови, голубые глаза. Очень похоже на меня, но вместо щек высокие скулы, да и губы тонкие. Вздыхаю - это, конечно, не голливудский актер, но что-то в сердце екает при воспоминании о нем - такой дикий, далекий, взрослый. Знаю, что больше вряд ли его увижу, но подсознательно хочу этого. Представляю, как тянусь к нему своими короткими руками и утыкаюсь в его мужественное плечо, а он не улыбается, гладит меня по голове и ближе прижимает к себе. Со спокойствием закрываю глаза - это так умиротворяет: представлять то, чего у тебя никогда не будет. Уже два ночи, нужно ложиться спать, но лучше сначала сходить и выблевать то, что было съедено час назад - желудок должен быть пустым. Глотаю густую слюну и смотрю в черный в темноте комнаты потолок - люди бегут от самих себя, а не от кого-то еще. Вот он, реализм. Может, это даже смешно, но в большей степени, конечно, всех ждет смерть. Щелкаю откидной крышкой зажигалки и рассматриваю ее: небольшая коробочка, сильно воняет спиртом и духами. Удивительно, но держу ее только потому, что она точь-в-точь зажигалка Константина. Джона Константина. Думаю, что экзорцисты - великолепные люди, которые чистят мир от мусора. Мне не спится, залезаю в телефон и проверяю почту: вдруг кто что нового натворил. На глаза попадается какая угодно, но только не нужная информация. Плаваю в "диалогах", смотрю на кислые сообщения от одноклассников и уже было хочу закрыть приложение и лечь спать, как мне попадается на глаза диалог с Андрюшей: неспешно открываю и бегаю недоверительным взглядом по черно-белым строчкам - Андрюша сообщает о Версус-баттле, который прошел дня три назад, к сообщению прикреплен видео-документ, подтверждающий это. Не хочу писать ответ, лениво открываю видео и сонно зеваю, прикрывая рот рукой. На экране два довольно популярных видеоблоггера в окружении толпы. Щелкаю пуск, и заставка оповещает о начале мероприятия. Мимоходом улавливаю тему выброса, три дня назад творившегося на камеру, оцениваю колоритных и желчных участников: первого зовут Хованским - он не очень высокий, полноватый, чуть кудрявый и коротковолосый, он одет в простую синеватую куртку и потасканные джинсы, в руке его постоянно мелькает пиво. Второго зовут Дмитрием Лариным - он высок, строен, скуласт и картав, на нем черная рубашка и пальто, туфли и брюки, его тяжелая надбровная дуга опущена на глубоко посаженные зеленоватые глаза, когда он улыбается, то становится похож на Сатану. Противники не желают уступать друг другу, соревнуются в стихоплетстве, кто на что горазд. Хованский груб и не умеет говорить красиво, с его стороны слышится лишь поросячий визг, он размахивает руками перед лицом Ларина в надежде, видимо, получить в ебальник, но Дмитрий непреклонен: игнорирует открытые провокации и всем своим видом показывает, что ему на все наплевать. В какой-то момент творческого полета Ларина я понимаю, что он мне симпатичен: его интеллигентная манера речи и совершенно обворожительная картавость закрадываются в мое сердце. Сначала, закончив просмотр видео, долго смотрю в одну точку немигающим взглядом, а потом хватаюсь за голову и пытаюсь осмыслить, что я только что имела удовольствие и возбуждение от просмотра ладных картавых бравад Ларина. Откладываю телефон в сторону и с полной головой ложусь спать — слишком много для одной ночи. Наутро обнаруживаю на шее левую руку, будто пытаясь задушить саму себя, встаю, пошатываясь, и иду в туалет. За утренними делами не сразу, но вспоминаю о жарких речах Ларина, и у меня невольно сводит пах. Это противоестественно — куда катится моя асексуальность? К ебеням! Встаю под душ, словно на расстрел — все тело горит от похотливых мыслей. Ничего не могу с собой поделать, уж слишком сильное впечатление на меня вчера произвел Дмитрий Ларин. Долго смотрю на кафель стены, а потом решаю, что мне показалось: никакой течки по взрослому уродливому мужику не было и в помине. Впервые за столько лет безоговорочно с собой согласна. После завтрака отправляюсь в школу, с полной уверенностью в том, что ничего «такого» мне вчера не привиделось. На уроках веду себя, как амеба, если меня спросят, но на самом же деле записываю за учителем все и успеваю еще на листочке черкаться. На переменах периодично курю в затяг синий "Уинстон" и думаю о том, как мне отвратителен Ларин: в условиях тотального пиздеца и лажи, что творятся вокруг, мне просто нельзя увлекаться новым, притом реально существующим персонажем. Когда собираюсь домой, увлекаю за собой Андрюшу, чтобы вытянуть из него больше информации о Ларине, который мне «не» симпатичен. Мы идем по улице, и я даже могу видеть ее пустые закоулки в столь ранний дневной час. Андрюша сначала долго ломается и не хочет ничего говорить, но как только я обещаю ему отсосать, выкладывает все, как на духу: Ларину двадцать восемь, есть свой канал в соц.сетях, он в крайней степени циник и мизантроп, ненавидит восемнадцатую букву алфавита и многих своих коллег по цеху, почти не имел серьезных отношений и в данных момент якобы встречается с какой-то Юлией Реш. Я благодарю Андрюшу и лечу домой. Боже правый, как меняются люди, когда они в ком-то заинтересованы: у них нездоровый блеск в глазах, начальные признаки паранойи и серый цвет лица, они ходят, словно в ароматическом бреду, и все время сталкерят свою жертву. Шагаю по талому грязному снегу, шлепаю по лужам и смотрю впереди себя: печет мартовское солнце, и даже становится немного душно в теплой кофте и куртке. Асфальт сверкает черными лентами где-то впереди, обхожу лужи за метр, но носки все равно намокают. К тому моменту, как я подхожу к дому, меня можно выжимать от избытка пота и воды в ботинках. Делаю уроки так быстро, как только это возможно, и сразу же отправляюсь за компьютер: включаю видеоролики от Ларина и вальяжно расплываюсь в стуле, будто ожидая чего-то очень нудного и скучного. На экране нет заставки или какого-нибудь приветствия, Ларин сразу переходит к делу — говорит о пользе мужчин и деградации женщин: подробно рассматривает популярный паблик в соц.сетях — «Куны Не Нужны». В грубой форме высмеивая феминисток, мужчина говорит, в общем-то, действительно верные вещи, и я в очередной раз ловлю себя на мысли, что не только согласна с Лариным, но и хочу на него смотреть. Мне кажется это непостижимым, слишком быстро в сердце успело запасть картавое «ты — мразь». Мотаю головой и все еще не хочу терять надежду на то, что все это — всего лишь всплеск весенних эмоций. Ларин скалится с монитора своими острыми белыми клыками, просит поставить лайк и подписаться, и мое сердце пропускает ударов десять прежде, чем я могу обреченно вздохнуть. В голове автоматически рисуются пошловатые картиночки грязного секса, и я отчетливо слышу в голове слово — «потрахивает» - да, именно, не ебет, а небрежно потрахивает, выжимая из тебя весь голос и стоны: кажется, мне начинает думаться, что Ларин именно так и поступает. Он загоняет свою шкуру в угол, у стены, поднимает ее ноги на свою талию и неспешно потрахивает, зажимая ей рот. Господи, Иисусе, меня можно снова выжимать — в низу живота все грохочет адски приятной тяжестью, и я прямо чувствую, как из меня течет прозрачная смазка. Закрываю вкладку и спешу покинуть эту комнату, обмахиваясь рукой — лоб взмокает от перегрева, спина покрывается липкой испариной. Нет, это неправильно: влюбляться в… такого человека! По сути Ларин — озлобленное на весь мир и женщин существо, потому что его никто не любит. Он говорит, что уродлив, а во мне надрывно орет художник, что его надбровная дуга и глубоко посаженные глаза великолепны. Он говорит, что мразь, а я могу утверждать, что это умнейший и реалистичнейший из всех, кого я знаю! .. Ларин — очень громко сказано, ведь он лишь обсирает других и получает за это деньги. Ему бы, наверное, никогда не хватило духу сказать кому-то в лицо, что он мудак, зато с монитора компьютера у него все плохие и мрази. Кусаю нижнюю губу, хожу по дому, как неприкаянная, еле-еле не бегу назад, чтобы соблазнить себя еще одним видеороликом. С одной стороны, мне прильщает, что моя симпатия почти не имеет аналогов, ведь Ларина и правда сложно назвать красавцем. А с другой — такая малолетка с заносчивым характером и длиннющим языком ему не сдалась. Пересилив чувство стыда, иду читать статьи о Ларине: спокойно сажусь за компьютер и, срываясь, щелкаю по клавишам с такой скоростью, что не успеваю думать о словах, какие хочу написать. Итак, Ларин живет в культурной столице страны один, не очень ладит с девушками и выходит из дома, только если хочет снять видео. Листаю новостную ленту с кислым лицом, провожу в таком бессознательном состоянии порядка двух часов, терпеливо жду возвращения мамы с работы. Она приходит в пять вечера и сразу же, снимая свое беловатое пальто с мехом и большими пуговицами, просит меня приготовить кексы. Нехотя плетусь на кухню, думая, конечно, о Ларине, открываю холодильник и достаю все необходимое: яйца, мука, сахар, маргарин и бананы. На небольшом огне топлю маргарин, намешиваю его с яйцами и сахаром в голубой глубокой миске, насыпаю туда два стакана муки на глаз и перемешиваю. Мама входит на кухню, застегивая домашний халат, и останавливается прямо напротив меня. Не особо понимая ее пристального взгляда, режу мелкими кусочками банан и добавляю в тесто, сверху высыпаю несколько ложек какао, мешочек ванилина и щепотку соды. Невозмутимо ставлю духовку разогреваться, на скорую руку пробую тесто и раскладываю его столовой ложкой по формам. Мама не то с оживленным интересом, не то с неподдельной радостью смотрит на меня. Убираю сырые кексы на противень, прибавляю в духовке жару и, облизывая липкие пальцы, смотрю на мать. — Что? — после неловкой паузы неудобно спрашиваю я. — Тебя укачивает в поездах? — откуда-то издалека начинает заботливым и в то же время насмешливым голосом мама. Щурюсь и не могу понять, на кой-черт ей эта информация. Складываю руки на груди и решаю выведать подозрения втихую. — Смотря в каких: если в купе – да, а в плацкарте – нет, — быстро вру я и понимаю, что мать должна знать, ездила ли я в купе или плацкарте и укачивает ли меня. Мама хитро улыбается, растягивая момент подозрительной тишины до тех пор, пока я не вытаскиваю из духовки противень с горячими ароматными кексами. Ставлю формы на стол, посыпаю сахарной пудрой воздушно-нежное тесто. Беру самый пышный кекс ногтями, чтобы не обжечься, осторожно с аппетитом откусываю и смотрю на мать. — Ты поедешь в Москву! И у меня сердце на минуту останавливается, не могу сообразить, что происходит и нужно ли оно мне, кекс застревает в горле, я давлюсь и кашляю, стучу кулаком по груди и круглыми глазами озираюсь по хитрому лицу матушки. Мое поведение, видно, немного не то, чего она, должно быть, ожидала. Поэтому я привожу себя в порядок и переспрашиваю: — В Москву? — Да, Оксана позвала тебя на все каникулы к ней. Очень ждет, что ты приедешь погостить! — с упоением щебечет мама, а я уже строю в башке планы на эту поездку: в памяти тут же всплывает факт, что Ларин тоже собирался съездить в Москву на неделю. Не медля, соглашаюсь без шанса на отказ — не стоит разбрасываться такими поездками, тем более, что это шанс проверить, ложны ли мои симпатии к саркастичной тридцатилетней мрази. На сбор документов уходит день, вещи я запаковала, как только окончательно убедилась, что это не было шуткой. Выезд был назначен на ночь этой пятницы, и я уже надеялась, что Ларин тоже собирал чемоданы и камеры. Не люблю прощаний и никому не сообщаю об отъезде, потому что знаю — это мне потом сыграет на руку. Сажусь в поезд с чистой головой под завывания семьи — не хочется им, видите ли, меня отпускать. Занимаю восемнадцатое место, бронированное специально для меня, и кладу рюкзак на верхнюю полку, сумку убираю под стол. Разматываю моток наушников и вставляю их в уши: два дня летят почти незаметно, я даже не успеваю прочувствовать той хваленой плацкартной жизни среди неизвестности, о которой поется в песнях шансона. Полки, на которых здесь спят, кожаные и синие, купе маленькие и тесные, освещение слабое, на троечку, люди все пресные и постоянно друг друга сменяют. Каждую ночь засыпаю головой к окну с мыслями о предстоящих приключениях, которые я распланировала на несколько лет вперед. Теперь у меня не остается сомнений: мне пиздос, как нравился мразотный Дмитрий Ларин — так галантно пиздеть о детском порно или женском футболе, что является сущим извращением, мог только он. Ох, в который раз закусываю губу и упиваюсь собственными мыслишками о необычайно размеренном, но качественном сексе с ним, с Лариным. Миля, тысяча, две, другая — я уже давно так далеко от дома, что могу позволить себе ежесекундно покуривать «серого» Уинстона, что лежит в кармане джинсов. За мыслями не замечаю, как мы подъезжаем к Питеру. Надеюсь, что место рядом никто не займет, и тут же понимаю, что это глупо. Отворачиваюсь к стене и накрываюсь плотной и даже тяжелой курткой — это время, чтобы уснуть и проспать до конца поездки. Открываю глаза и тру их кулаками около двух часов спустя, упорно не могу обрести ориентацию в пространстве и истощенно кашляю. Хватаюсь за поручни, тянусь на полку выше, к рюкзаку, достаю два банана возвращаюсь на кровать, боковым зрением отмечая наличие нового соседа. Даже не в желании взглянуть на очередную рожу, снимаю с банана кожуру и снова погружаюсь в омут собственных мыслей: Ларин, Ларин, дорога, потолок и полка, Ларин, Ларин… Этот поток не имеет смысла, но имеет влияние — заглатываю банан, словно это не банан, и обсасываю мягкую плоть. Голова идет кругом от перевозбуждения, аппетит пропадает, и я уже просто не ем, а издеваюсь над бананом. Слышу тактичный кашель от нового соседа, ощущаю на себе его тяжелый изучающий взгляд и нехотя поворачиваюсь: — Простите, Вы не могли бы не отсасывать банану, а просто его есть? — картаво и предельно вежливо спрашивают меня. Застываю с бананом во рту и не могу понять, что хуже: то, что моему соседу приходится прикрывать промежность от стыда, или то, что этим соседом оказывается никто иной, как сам… Дмитрий Ларин! На автомате киваю и под облегченный вздох мужчины избавлюсь от банана во рту. Аппетит улетучивается окончательно, я просто лежу и пялюсь на знаменитые надбровные дуги и глубоко посаженные глаза. — Дмитрий Ларин, — не выдерживая пристального взгляда, раздраженно говорит мужчина и протягивает мне руку. Растерявшись, даже и не знаю, что сделать первым, просто беру в свои руки его большую теплую ладонь понимаю: да он же этими руками дрочит! Впрочем, ничего нового. Ларин испытующей вглядывается в мои глаза. — А Вы? — А я… — так не вовремя скручивает желудок, и я пулей слетаю вниз. — Ухожу! .. Отпускаю его руку и соскальзываю с кровати, как в замедленной съемке, впервые в жизни я не рада встречи с тем, на кого успела передернуть. Да, звучит избито и потаскано, но именно так все оно и есть: это мое отношения, и выражается оно через «фап» по ночам. Запираюсь в вонючем и тесном туалете, упираюсь руками в маленькую раковину и совсем забываю о том, что щеколда не опущена. Может, оно и к лучшему, но в любом случае половина вагона проводила меня непонятливыми взглядами прямо до дверей туалета. Смачиваю волосы и горячие непонятно отчего щеки водой, сажусь на крышку унитаза и подпираю голову руками: вот оно, то, чего хотят фанаты. Но Ларину фактически плевать на фанатов, так что ни в коем случае нельзя показывать, что я знаю его. Нужно вести себя отстраненно, холодно и цинично, тогда есть шанс, что меня запомнят. Но… Это чушь, ему тридцать, и он сам в состоянии снять себе шлюху, каким боком туда должна вписаться я? Филейным, очевидно: Ларин не прочь поиметь за углом сексуальную шкуру, значит нужно такой стать — все же отклик за отсос бананов я получила. Только встаю, чтобы выйти, как получаю ребром двери прямо в нос. — Мра-а-азь… — так и рвется из меня, кровь растекается по носогубной складке и подбородку, я зажимаю рот руками и слышу саркастичный выдох. Внутрь входит Ларин, и поезд подбрасывает — мужчина вжимает меня в стену всем весом. Чувствую острое желание закурить и кусаю Ларина туда, куда дотягиваюсь — в левую грудь. Он шипит от боли и картаво раздраженно интересуется: — Какого черта?! — Вы преследуете меня? — сейчас я горжусь, что не имею дефектов речи, иначе бы голос мой звучал еще глупее и смешнее, чем сейчас. Я вытираю разбитый нос и смотрю на следы собственной крови — белая майка мужчины беспощадно и безвозвратно испорчена, он хмурит свои тяжелые брови и поглядывает на меня. — А Вы спрашиваете? — желчно говорит он, а потом прибавляет ядовитым тоном: — Или уже уходите? Демонстративно включаю воду и пытаюсь оттереть нос в каплях крови, Ларин встает в дверях и складывает руки на груди, наблюдает за мной с высокомерным молчанием и даже не предпринимает попыток помочь. Ладно, и чего я ожидала? Это же Ларин, странно, что он вообще выбрал такой людный транспорт для передвижения. Мужчина как всегда зол на весь мир, и в этом есть свое очарование: он одет в джинсы и белую футболку, на его ногах ботинки — видимо, едет в один из первых разов, раз не взял с собой сменной обуви, чтобы шастать по салону взад-вперед. В жизни Ларин, пожалуй, еще хуже, чем на мониторе, и я не знаю — хорошо ли это, потому что лично мне плевать — я все равно представляю, как он не спеша трахает меня, вжимая в стену. Чувствую, что теку, и на этом мое космическое везение заканчивается, закатываю рукава толстовки мокрыми руками и снова смачиваю волосы. Ларин неотрывно следит за каждым моим движением, а я осознаю, что готова закрыться в этой кабинке и встать перед ним на колени. Мужчина словно чувствует это и хитро, но не без предвзятого сарказма смотрит на меня. — И все же… Как Вас? Впрочем, тебе не больше восемнадцати, так что, все же, можно на «ты», — не выдерживает тишины Ларин. Поворачиваю голову к нему и немного стыну в своем язвительном порыве — его мне все равно не перешутить. Рывком дергаюсь к двери, но врезаюсь носом в кадык мужчины, и он томно низко дышит, а потом со смехом выталкивает меня из туалета и закрывает за собой дверь. Мразота! Ладно, Ларин хорош, даже слишком, для такой мелкой и тупой меня, никто и не отрицает, но Господь, видно, не отличается чувством юмора, если решил запихнуть меня в один поезд с тем, по кому я теку уже несколько дней. Думаю, все было против меня, и я зависла меж полок поэтому, держась за крючки и барахтая ногами. Сзади слышится все тот же тактичный, но от этого не менее отвратительный кашель: — Простите, но мне не видно окна, — с намеком на широту моей задницы говорит явно Ларин. Поезд потряхивает, и мужчина, видимо, рефлекторно придерживает меня за бедра. Щеки вспыхивают, я нервно выдыхаю и чувствую, как руки Ларина, с его сильными худыми пальцами, держат меня. — Пресвятой Сатана… — шепчу я и неловко спускаюсь на пол. Когда обретено равновесие, я стыдливо могу посмотреть на Ларина — он скептично меряет меня изучающим заезженным взглядом и лижет нижнюю губу: это выглядит так чертовски сексуально, что у меня кружится голова. Ларин явно хочет сказать что-то еще, из него так и прет заготовленный заранее сексизм, но стоять в узком проходе лицом к лицу со мной ему, видимо, не хватает чести. Мужчина демонстративно копается в рюкзаке, расстегнув его молнию — краем глаза я замечаю дорогую камеру, которую Ларин купил недавно; он достает черную футболку, и я присаживаюсь на нижнее сидение в ожидание невъебенно восхитительного стриптиза: у Ларина потрясающее тело — строгие выпирающие ключицы, граненый кадык, аккуратные темные соски, мышцы груди, плавно переливающиеся в статные худые руки, плоский живот, соблазнительная полоска темных волос, уходящая под резинку выглядывающих трусов… У меня перехватывает дыхание, я быстро отворачиваюсь в сторону, тяжело дыша, но уже поздно — Ларин замечает, как я пялилась на него. Он самодовольно хмыкает и натягивает черную футболку, а белую, подержав в руках, кидает мне в лицо, как совершенно ненужную тряпку. В нос ударяет стойкий запах смешанного с потом одеколона, без фанатизма беру вещицу двумя пальцами и делаю вид, что очень брезгую: — Дмитрий, Вы… — Дарю ее тебе, — обрывает он и в один прыжок оказывается на своем верхнем месте. Меня мелко трясет от ярости, свожу ноги вместе в жесте полного неповиновения и принимаю пари: рывком встаю, замечаю заинтересованность Ларина, поворачиваюсь к нему спиной и, игнорируя осуждающие взгляды пожилых пассажиров и заинтересованные взгляды молодежи, сдергиваю с себя толстовку. Ураган мурашек пробегается по голому телу, чувствую себя полностью раздетой, быстро поворачиваюсь, беру футболку Ларина, смотря ему в глаза так нагло, как только могу, и, опуская ткань, специально, но будто бы не нарочно приподнимаю грудь руками. Футболка великовата в плечах и болтается со спины, зато спереди облепила весь жирок, какой был. Ларин закусывает нижнюю губу и приподнимает бровь, я беру кофту и с первой попытки запрыгиваю на свою кровать. — Сучка, — мужчина отворачивается к стене, я сглатываю от напряжения. Слишком, черт возьми, тут стало горячо, к тому же из памяти не идет факт занятости Ларина — у него же есть девушка, и мне бы не стоит засматриваться на его средний зад в этих обтягивающих джинсах. Чувствую себя слишком неловко в чужой одежде, мне душно, не могу спокойно вдохнуть и повернуться. Ларин не смотрит в мою сторону, похоже, что он вообще лег спать, и мне не хочется лишний раз провоцировать его на агрессивный сексизм, я молча втыкаю наушники в уши и включаю Maroon 5, чтобы хоть как-то отвлечься. Дорога будет длиться еще двадцать часов, это почти день, и я четко осознаю, что могу круто поменять свою жизнь. Ну, или просто развлечь себя во время скучных каникул. Под тряску поезда рассматриваю пролетающие за окном пейзажи — худые общипанные деревья, овраги, засыпанные талым снегом, густая серая грязь, железо рельс и хмурость апрельского недружелюбного неба. Сегодня первое апреля, да, и это впору назвать комичной ситуацией из анекдота с какого-нибудь тухлого «КВН»-а для дошкольников. Но нет… Замечаю, как поезд сбавляет ход, соскакиваю с постели, накидываю куртку темно-синего цвета с оранжевыми шнурками и большим количеством карманов, хлопаю себя по бокам и быстрой походкой, надев ботинки, направляюсь в тамбур вагона. Когда поезд тормозит, и проводница поднимает железную пластину, скрывавшую лестницу, слетаю по ступенькам вниз и быстро теряюсь в толпе. Нервно достаю из кармана полупустую пачку Уинстона и быстро закуриваю одну сигарету, елозя зажигалкой в руке. Пускаю перед собой дым и выхватываю из кармана телефон, делаю вид, что кому-то звоню, и отхожу в сторонку. — Твою-то мать, я еду в одном плаце с Лариным! Можешь себе представить? До сих пор не верю, что не сплю… Что? А, не… Он ведь писал на стене, что едет в Москву на неделю для каких-то обзоров или баттлов, Ревизорро сраный… Ага, познакомились. Так познакомились, что он не знает моего имени, я укусила его за грудь, он подарил мне футболку и успел разглядеть мои сиськи. Что? Да, действительно, лучше не придумаешь. Нет, не собираюсь я ничего делать, потому что смысла не вижу: у него девушка, ему тридцать, и он охуительно мерзкий сексист! — сплевываю и отворачиваюсь от вида унылых ларьков, поднимаю глаза и сталкиваюсь с кем-то лицом к груди, бурчу себе под нос, чтобы смотрели по сторонам, делаю затяжку и только хочу отойти и продолжить свой тупой монолог с телефоном, как мне прилетает сокрушительная пощечина. Без разбору даю сдачу и попадаю куда-то по губам, и только сейчас замечаю, что это Ларин… — Ну, во-первых, мне двадцать восемь, во-вторых — я не мерзкий, в-третьих — в отношениях со своими шкурами я разберусь сам, тем более, что у меня пауза, и сейчас я свободен, прямо как Кипелов. И, наконец, в-четвертых, брось сигарету, маленькая гадкая Лена Юдина, — ехидно, но строго говорит мужчина, и у меня все стынет внутри, как и фильтр сигареты. Знаю, что он слышал все до последнего вдоха, и от этого мне становится так стыдно, что я готова провалиться в Ад, лишь бы гнетущая молчаливая пауза между нами кончилась. Ларин вздергивает свои темные брови и ждет, когда я окончу «разговор». Блокирую телефон и, убрав его в карман, стыдливо опускаю глаза, делаю еще одну мелкую затяжку. Щека, на какую пришелся нехилый удар, горит, и я точно не могу сказать, от боли или стыда, а Ларин потирает губы и готовится к очередному язвительному выкидышу. Мои руки мерзнут: краснеют пальцы, белеет кожа ладоней с тыльной стороны, и я не решаюсь посмотреть на мужчину, потому что мне неебически стыдно за саму себя. Факт о паузе в отношениях отодвигается на второй план, о том, что стала известна моя сущность — на третий, на первом плане сейчас стоит та неловкость, с какой мне трудно даже открыть рот и извиниться. — Э-э-э… Так вышло… — мямлю я себе под нос. Ларин прикладывает ладонь к глазам с диким разочарованием в людях, не может сдержать желчной усмешки, но потом протягивает мне руку и жмет мою ладонь: — Будем незнакомы, — его улыбка — воистину что-то странное, и я уже не уверена, что увлечена им только как фанатка. Его ладонь такая теплая в сравнении с моей, и я сразу теряюсь вновь, теряю дар речи и ощущаю паническую атаку. Ларин смотрит на наручные часы и спешит вернуться в вагон. — Это делает тебя отсталой, — он указывает на дымящуюся в моих пальцах сигарету, зависнув на лестнице и держась за поручень одной рукой. — Раунд, — и скрывается в вагоне, оставляя после себя шлейф духов и сарказма. Сердце бешено колотится, порыв ветра треплет волосы, зрачки почти скрыли голубую радужку: я облизываю заледеневшие губы и понимаю — влюбилась… Тушу окурок о железную скамью, быстрыми шагами, но шаткой походкой направляюсь в вагон, поднимаюсь по железным грязным ступеням, стуча подошвами ботинок, убираю руки в карманы и продираюсь к своему месту через лес чужих потных ног и смрадных лиц — Ларина на верхнем месте нет, должно быть, ушел в вагон-кафе. Смотрю на свою кровать: рюкзак лежит, расстегнутый, приглашающее обнажает книги и тетради внутри, рядом аккуратно лежат паспорт и билет — педант, все сложил, как будто не трогал. Убираю вещи, закидываю рюкзак вниз, под стол, снимаю ботинки и запрыгиваю на свою полку. Сажусь удобнее, подгибаю ноги под себя, но все равно достаю головой до низкого потолка. Урчит живот, тянусь к бананам под подушкой и, доев первый, быстро разворачиваю второй. Сую в рот всего каплю, и тут появляется Ларин: — Ух, развратная женщина! Я же просил не насиловать бананы своим ртом! — зло выдыхает мужчина, и я могу чувствовать его пренебрежение. Хмыкаю и, закатывая губы трубочкой, заглатываю мякоть банана равно до того момента, где останавливается желтая кожурка. Ларин закатывает глаза и подходит ко мне, игнорирую недоброжелательные взгляды бабулек снизу, берет меня за ноги и, поднимаясь на цыпочках, почти дотягивается до моего лица. У меня останавливается дыхание, я что-то невнятно мычу с бананом во рту и чувствую, как к горлу подкатывает громадный ком волнения. — Я слышал все от первого до последнего слова, и даже не думай, что можешь меня заинтересовать, мразь, — приглушенно, гортанно порыкивая, картаво шепчет Ларин, и у меня все леденеет внизу, пытаюсь сдвинуть ноги, но мужчина не позволяет. Держит крепко, и от его прикосновений будто бы сгорает кожа. Он усмехается. — Ты обычная шкура, тем более, не в моем вкусе. Что с тобой не так, мразь? .. Так гадко и больно разочаровываться… А разочаровываться в недавно обретенном кумире хуже в разы: сначала ты не понимаешь, что происходит, пытаешься убедить себя в том, что тебе показалось, и это простая случайность, потом ты с горечью думаешь, какое же дерьмо твой кумир, а потом ты думаешь, что единственное дерьмо здесь – ты. Отворачиваюсь к окну и клацаю зубами, теперь можно сказать, что все негативные комментарии насчет Ларина были правдивыми… Он отпускает меня и устраивается внизу с книгой — Библия. Вот уж шутка. Я доедаю банан с гадким отвратительным чувством и, выбросив кожуру, ложусь спать, накрывшись теплой синей курткой. Сердце саднит: из огня да в полымя — сначала он показался таким правильным, а затем оказался дерьмом в фантике из-под вкусной конфеты. Нельзя так говорить с девушкой! .. С ребенком! Интересно, всегда я буду разочаровываться в тех, кто был мне приятен на вид? Ладно, что греха таить — Ларин уродлив, но почему-то именно поэтому он мне и понравился: его внешность так благородна… Как у маньяка. Интересно, меня всегда тянуло на такого рода мужчин? Кусаю губы: нос с легкой горбинкой, глубокие проникновенные глаза, тонкие губы, и почти, чо уж там, идеальное тело. Да, целевая аудитория Ларина охватывает и школьников-чайлдфри, поэтому я вполне могу сойти за одну из таких мокрощелок, которые при виде Ларина теряют дар речи и трусы. Правда, наверное, все же есть одно отличие — они обращаются к видосам Ларина со скуки, а я потому, что действительно согласна с его нудным пиздежом. Именно, могу утверждать, что он принял меня за еще одну потекшую с его «невъебенных» брюшных мышцы, которых, кстати, почти и не видно. Тяжело вздыхаю, будто разгружала вагоны — слишком не хочется признавать свою беспомощность. Нос ноет, немного красный и распухший, как я успеваю заметить это в отражении окна: приплыли, блять. И что делать дальше — ебаный ребус, потому как полеты наши далеки по направлениям, и я с уверенностью могу утверждать, что Ларин забудет обо мне, как только сойдет с поезда, если, конечно, уже не забыл. Таращусь в потолок и подавляю слезы детской обиды — ух ты, вот это отчаяние! .. Ладно, в любом случае нам было не по пути, и совершенно прелестно я это понимаю. Только вот отпускать не хочу: Ларин — единственный мой «кумир», которого я успела увидеть вживую, а не только с экранов телевизоров и мониторов компьютеров. Плотнее закрываю глаза и с головой погружаюсь в собственный омут шизофренических мыслей: к такому жизнь меня не готовила. Поглядываю на экран телефона в надежде на ускоренное течение времени, но прошло всего каких-то пять жалких минут. Я честно не знаю, как себя занять, ничего путного не приходит на истерзанный пыткою ум, и я решаю немного поспать, чтобы перезагрузить свое подсознание — может, вегетарианство, сексизм и цинизм — не то, что мне хочется вбивать в себя по утрам. — Это время забыть все нахрен: РАУНД! .. — шепчу я со злостью и засыпаю. Мне снится такая хрень, от которой обычные люди кричат и идут проверяться у психотерапевта: вот я иду по улице Москвы, твердо в этом уверенная, в руке у меня камера из рюкзака Ларина, а на лице — лютая ухмылочка. На мне красное обдерганное платье, когда-то, наверное, бывшее шикарным и очень даже роскошным, улица мертвенно пуста, даже машины не ездят, и я иду мерной, но грустной походкой, шаркая босыми ногами по голому, мокрому от дождя асфальту. Я ни о чем не думаю, на круглых щеках подтеки туши, а на левой горит жгучая и довольно больная пощечина — мне непонятны собственные мотивы, синие от холода губы искривлены усмешкой, и я начинаю думать, что это похоже на правду. За мной тянется черным кружевным шлейфом тень, в моих бездонных пустых глазах мгла, и я даже пытаюсь что-то сказать, но не могу услышать собственного голоса, словно он сорван от беспрерывного крика. Заворачиваю за угол и сажусь на холодную железную скамью, волна мурашек прокатывается по спине, я поднимаю голову и ничего не вижу: сначала думаю, что стало темно, но затем гляжу на себя со стороны и понимаю — у меня нет глаз, вместо них зияют кровью пустые глазницы. Просыпаюсь с диким криком и чуть не падаю со своей полки — вовремя хватаюсь за поручни и медленно сползаю вниз, как пустой пыльный мешок. Уже полдень — пейзаж за окном заметнее потемнел, все спят, кроме Ларина: закинув ногу на ногу и сложив руки крестом на груди, он сидит напротив и исподлобья смотрит на меня, как на кучу мусора. В горле пересыхает, закрываю и открываю рот, как рыба, в легких раскаленный сплав ртути, медленно сажусь и поджимаю ноги под себя, обхватывая их руками. — Добрый вечер, мразь, — картаво и монотонно говорит Ларин. Теряюсь, не знаю, что можно ответить. — Как спалось? Ты орала во сне так, как будто тебя ебали во все щели. Не поделишься? Я заинтригован. — Мне снился твой стенд-ап. А дальше решай сам, — стараюсь говорить как можно более безразлично. Ларин меняется в лице — он улыбается и проводит пальцем по левой брови. — Я начинаю менять свое мнение о тебе, сучка, — улыбаясь, говорит он. Прячу голову в коленях, прячу свою злорадную обиженную усмешку. Ларин подсаживается ко мне и шепчет мне на ухо. — Ты вызываешь у меня когнитивный диссонанс, ломаешь мое критическое мышление. Не будь тебе шестнадцать, я бы «снял про тебя обзор»… В душе у меня шевелятся червяки и начинают грызть сердце, попискивая: «Шанс, шанс, шанс…» У меня горит все лицо, и мне снова стыдно смотреть Ларину в глаза, сердце пропускает бешеные дифирамбы, пальцы на руках подергиваются, и я сжимаю ладони в кулак. Ларин приобнимает меня за плечи, и я чувствую его запах. — Прекрасно… — пищу я, как мышь. — Прекрасно! — не боясь разбудить бабок, экспрессивно повторяет мужчина и похлопывает меня по спине. — Надеюсь, что смогу увидеть тебя в Москве, — весело, но саркастично говорит он, и я дрожу от волны возбуждения: все развивается слишком быстро, и я не могу это контролировать, но тайно надеюсь, что все не остановится сейчас. Ларин роется в своем телефоне, слышны звуки нажатия клавиш, я незаметно посматриваю на его экран: мужчина обновляет профиль «инстаграма», заливает новую фотографию — он нажимает на значок камеры и отводит руку, ловя в объектив себя и меня. Я прячусь, а он корчит гримасу. — Отлично, подпишу так: «Я и моя новая шкура», — он беззаботен, а я забываю, как дышать — и приятно, и отвратительно ощущаю себя. С одной стороны — это лишь его шутки, и мне не стоит на них реагировать, потому что это обычное ребячество, это все не серьезно. Ларин с довольным видом озвучивает поминутные комментарии. — «Да это парень!», «Какая страшная…», «Счастья вам!», «А как же Реш?», «Ларин — красавчик, даже в поезде нашел, кого трахнуть!», — он смеется, а я сгораю от стыда. — Народ тебя принял, — он растягивает это на кончике языка, и я громко сглатываю. Мужчина вздыхает. — Нам осталось ехать часа три-четыре. Не хочешь немного развлечься? — я краснею еще больше, а Ларин снова смеется. — Расслабься, я шучу, — он с серьезным видом встает и напоследок бросает через плечо: — Потом потрахаемся… Подскакиваю вместе с бабками на кроватях, они шепчут «Ирод» и крестятся, а я действительно боюсь за свою личную жизнь. Не могу оставить этого просто так, вскакиваю и опрометью несусь искать Ларина по всему вагону — его нет ни в одном купе, ни в тамбуре, ни в комнате проводниц. Потеряв надежду, бегу к туалету — иконки на обоих гласят «Свободно». Разочарованно выдыхаю весь воздух и, не успев вдохнуть, захожу в первую кабинку. — Ровно минута, — мне в лицо дышит Ларин. Меня коробит, силюсь сделать шаг назад, но он захлопывает дверь и закрывает ее на замок. Блять. Прижимаюсь к стене и во всех отражениях ловлю свой испуганный видок, в воздухе стоит резкий запах мочи и освежителя воздуха, меня подташнивает, я смело вскидываю голову и смотрю в глаза Ларина. Он скалит свои зубы, и я чувствую его дыхание. Мои ладони вцепились мертвой хваткой в выемки на стенах, ладони Ларина покоятся в его карманах. Чертово напряжение создает магию момента, но я опять не могу ничего сказать — слишком душно и слишком близко, почти впритык мы стоит к друг другу. — Раздевайся, — прямо говорит Ларин. Упрямо мотаю головой. — Но ты же этого хотела. Что с тобой не так, мразь? .. Трясусь в припадке паники, мужчина потирает переносицу и делает конечный шаг навстречу — между нами не больше двух сантиметров. Он резко наклоняется к моему лицу и замирает на уровне губ. Меня колотит — слишком внезапно. Никогда раньше не целовалась, потому что не было повода, а сейчас все бьет через край, и становится так страшно, будто передо мной стоит Сатана. Минута, две, еще… — Я так и думал. — он уходит, так и не поцеловав. А может, он и не хотел целовать, а мне просто не хватило смелости. Он прикрывает за собой дверь с диким хлопком, и меня даже подбрасывает на месте вместе с вагоном. Падаю на закрытую крышку унитаза и закрываю лицо руками. Пустые слезы мочат холодные руки, немного мутит, и кружится голова, я готова умирать, но вместо этого падаю коленями на грязный пол и бью его костяшками, через сжатые губы сдираю с них кожу удар за ударом, бьюсь лбом о дверь и реву навзрыд, лью слезы, как водопад, как хуев фонтан, и клянусь, что больше никогда не влюблюсь в реально существующего человека. Комик, критик, новатор — бессердечная мразь, картавый хуеплет и просто восхитительный уебок! Почему девушки влюбляются в одних лишь мудаков? Ну, ладно — в умных мудаков: сути это не меняет. Ларин пиздюк, бьет чужие редкие сердца своей «очаровательной» тактикой, и меня, черт возьми, занесло к нему под руку. На щеке до сих пор горит пощечина, чувствую слабость и обиду, не могу это побороть — это выше моих сил: вмазал по носу, влепил пощечину, нагрубил и наигрался — чертов Ларин, блядская Москва! Скребу ногтями грязный пол, под них забиваются черные комки вязкой грязи с чужих подошв, поднимаю глаза вверх и смотрю на дверь. Сжимаюсь комочком в углу, вытираю слезы, смешавшиеся с прозрачными соплями, сухо кашляю, не могу прийти в себя. В дверь стучат: — Занято? — не разбираю голоса, и мне похуй, от чьих глаз меня скрывает пожелтевший пластик. — ЗАНЯТО, НАХУЙ! — ору сорванным от кашля голосом и, пошатываясь, встаю на ноги. Включаю воду и смываю с рук грязь и кровь, умываю распухшее от слез лицо и смачиваю волосы. Ненадолго зависаю у зеркала и думаю, что буду делать дальше. Нестерпимо хочется отомстить, и идея рождается в голове мгновенно. Молниеносно распахиваю дверь, и… она прилетает кому-то по носу, судя по возгласу: — Ай, еб твою мать! Очень надеюсь, что это Ларин, но когда вижу свою жертву в глаза, тушуюсь: это молодой парень, по виду мой сверстник, может, чуть постарше, темноволосый и голубоглазый, с пухлой нижней губой и разбитым носом, с которого текут капли крови. — Ой, мне очень жаль, я… Простите, я не знала, что… Агрх, вы сами виноваты! Я тыкаю пальцем в грудь парня, он улыбается: — А я шел узнать, как ты. Я пыхаю и поджимаю губы в премерзкая усмешке. — Вы меня с кем-то путаете. Простите, можно мне пройти? Он нарочно загораживает собой проход, придерживая кровоточащий нос. — А ты не хочешь мне помочь? — Отвяжись, мразь, — очень хочется сказать мне, но я лишь киваю головой, и мы вместе выходим в узкий коридорчик. Добравшись до моего купе, парень садится у окна напротив, за стол, и достает из своей сумки аптечку, будто заранее знал, что что-то с ним случится. Я сажусь рядом, раскрываю ее и достаю бинт, спирт и вату, краем глаза замечаю, как Ларин наблюдает за мной. Сажусь свободнее, смачиваю вату спиртом и тянусь к носу этого паренька, перекинувшись через стол. — Кстати, меня зовут Паша. Паша Соболев. И я рад нашему не очень-то и приятному знакомству, — как бы между делом говорит он, пока я небрежно обтираю его нос проспиртованной ваткой. Парень хмурится от резкого запаха и небольшой боли, я смотрю на него прямо, потому что не боюсь, потому что мне, ровным счетом, даже плевать на него и его симпатичные глазки. Гораздо больше меня интересует собственный план мести. Непродуманный, но все же очень коварный. После обработки носа Паши поджимаю ноги, скинув ботинки, и отстранено смотрю в окно. Паша куда-то уходит, и когда я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на его спину, невольно сталкиваюсь глазами, сцепляюсь глазами с Лариным: он расслаблен только внешне, внутреннее напряжение выдает сокращающаяся в нервном тике рука. Он так саркастичен в своем одиноком злорадстве, что я невольно начинаю думать о нелепости случая, сведшего нас в одном вагоне поезда. Паша возвращается с кружкой вонючего кофе в руках и садится напротив, протягивая ее мне: — За помощь. Я делаю глоток и обжигаю язык, не подаю вида и, давясь, пью адски горячую жижу. — Спасибо, — между делом говорю я, и Паша сияет в улыбке, придвигаясь ближе. В поезде стоит гундеж пассажиров, за маленькими окнами проносятся хвойные леса, укутанные в снег. Паша берет мою правую руку в свою, и я роняю кружку с кофе на колени. Кипяток обжигает, как и внезапные прикосновения незнакомого парня, и я в сокрушительном порыве ударяюсь головой об стол, прикусывая губу от нестерпимой боли. Паша суетится и мечется рядом, будто кипяток попал не на меня, а на него, а я шиплю от боли и про себя проклинаю весь чертов мир. Когда боль чуть стихает, с трудом разгибаю ноги и встаю. Неспешно, шаткой походкой добираюсь до сумки с вещами и достаю сухие штаны. — Тебе помочь? — виновато гоношится Паша. — Отойди, — яростно рычу я, и парень исчезает с абсолютно круглыми глазами. — Я помогу, — твердо говорит Ларин и встает, мотаю головой, но он легонько касается пальцами ожога, и я сильнее жмурюсь от приступа головокружительной боли. Он усмехается, грубо хватает меня под руку и швыряет на сидение. Благо, бабки спят и не могут видеть моего позора. Ларин разворачивает свою простыню плащом позади себя, чтобы никто, кроме него, разумеется, не смог ничего увидеть. Сквозь скрип зубов невнятно пищу, вытаскиваю из карманов телефон и наушники и расстегиваю пуговицы и ширинку. Как можно более аккуратно стягиваю джинсы, смотря в ноги. Колени беспощадно обожжены кипятком, кожа покраснела и теперь контрастирует с белизной толстых лях. — Как будто тебя драли раком всю ночь, — не удерживается и колко говорит Ларин, и я бы рада засмеяться, если б шуточка была в каком-нибудь обзоре, но все это происходило здесь и сейчас, и мне было не до смеху. Разворачиваю сухие штаны и осторожно пытаюсь надеть. Останавливаюсь на уровне колен и поворачиваюсь к мужчине спиной, пытаясь без боли одеться дальше. Руки трясутся, не могу застегнуть пуговицу и беспомощно стону от боли. Ларин убирает простыню и подходит ближе. Без слов касается пуговицы двумя руками и застегивает ее, смотря вниз. По телу проходит лавина дрожи от теплых рук, в низу живота сильно давит, и я чувствую, как намокаю от этой подставной нежности. — Порядок, — не спрашивает, а утверждает Ларин, и я киваю, присаживаясь и складывая мокрые пострадавшие джинсы в сумку. Убираю телефон и наушники в карман и осторожно вожу пальцами по коленям. Ларин опирается руками о верхние полки и смотрит на меня опущенным взглядом. Он, наверное, смеется внутри, потому как его блаженного выражения лица я не могу истолковать по-другому. — Нужно собираться, — на измученном выдохе говорит мужчина и начинает паковать постельное белье. Пока он сворачивает простынную с матраца, я придвигаюсь ближе, вперед, и лицом оказываюсь прямо на уровне его ширинки. Не хочу выбирать между моралью и скрытым желание сосать член, тяну шею вперед и упираюсь носом в пах Ларина, он замирает и не шевелится, напряженно выдыхает, но ничего не говорит. Держусь руками за край кровати одной из бабок, касаясь языком плотной ткани мужских штанов. Ларин отступает на шаг назад, и я ехидно говорю: — Ты же этого хотел. Что с тобой не так, мразь? .. Еле сдерживаю смех, Ларин презренно смотрит на меня, а я сдаюсь и смеюсь в ладонь, а затем он с силой бьет меня по коленям, и я взрываюсь от крика: — Сучка!!! Ларин уходит сдавать белье, а на его место становится Паша: он пытается завязать беседу, но не получает отдачи с моей стороны. — Сколько тебе лет? — спрашивает парень, пока я поглаживаю колени. Ларин не возвращается, и я позволяю себе немного расслабиться: — Шестнадцать. А тебе? — Девятнадцать, — Паша подмигивает левым глазом. — Зачем в Москву едешь? Отдохнуть? Или выучиться? — Ни то, ни другое, — мотаю головой я и немного мнусь, не решаясь открывать такой сомнительно личности правду. — К тете в гости. Она живет тут уже пять лет, пригласила, чтобы познакомить с суровой московской реальностью. — А адрес какой? Далеко от центра? — Паша неутомим в своих познаниях. И я решаю провернуть аферу. — Да, ты знаешь, довольно близко к центру, на Большой Почтовой, дом три, — улыбаюсь и жду закономерный вопрос: — А подъезд и квартира? — А может, еще код от домофона и годовая подписка на «Мурзилку»? Не прифигел ли ты часом?! — щурю один глаз и сурово смотрю на парня. Он теряется и отводит взгляд, а потом встает, целует мою руку и, не назвав причины, но извинившись, уходит. Пока собираю белье, думаю, что поступила опрометчиво: не стоило говорить ему адреса, вдруг он скажет его? .. О, Господи, да все так и было, еб твою раз! Ларин подкупил его и попросил выведать адрес. Черт возьми, а я как дура повелась на красивые глаза. Что теперь будет? Тотальный пиздец! Вот, вот, что будет! А чего не будет? Отдыха не будет, йоп вашу… Складываю простыни в наволочку и, крепко сжимая в кулаке, иду к проводнице. Сдав белье и нигде не заметив ни Ларина, ни Пашу, возвращаюсь к себе и опустошаю под раз бутылку негазированной воды. Вытираю губы ладонью, сажусь удобнее у окна и погружаюсь в свой мир. До конца поездки остается не больше двух часов, а у меня в голове уже лужа дерьма от коварного Ларина и его подкупного дружка Паши. Рассматриваю за соседним столом оставленную аптечку и хочу напиться аптечного спирта. Мне представляется лицо Ларина: странной формой носа обладало его лицо — он был по-праздному чуть изогнут после тяжелых, но светлых бровей, имел едва заметную горбинку у самого основания; его губы двумя нежными, но точеными клиньями смыкались и образовывали грубейшую складку, из-за которой очень злым выглядело само лицо. Ларин не был атлетом, но стройным и подтянутым являлся, вместе с тем его лицо было бледно как и все остальное, даже желтые оттенки в нем проскакивали час от часу. Мужчиной, он был мужчиной, кто презирал женский род и всех мясоедов и выплескивал всю свою злость в совершенно незначительные вещи, и в этом-то и состояло все его природное очарование. Не будь Ларин таким вызывающе мерзким в общении, он не был бы так хорош в глазах всех остальных. Он тащил образ из своих видео в реальную жизнь, а может, он и в реальной жизни был таким, ненавидящим все живое. Поезд трясет, я пытаюсь вести себя естественно. Ближе к концу поездки просыпаются бабки и хотят сдать белье, загоняют меня на верхнюю полку. Они едят жареную курицу из запаренных контейнеров, и запах долетает до меня дразнящими нотками. У меня урчит живот, и я нервно сглатываю слюну, тоже желая отведать немного белкового мяса, но проблема в том, что кроме фруктов и воды с собой у меня ничего нет. Вскоре возвращается Ларин и, оглядев курицу презрительным злым взглядом, в котором проскакивает толика сочувствия, залазит на верхнюю полку и сразу ложится на живот лицом к окну. У меня не вовремя урчит живот, я накрываю его подушкой и закрываю глаза, вдалбливая в свою голову, что еда — враг моей жирной фигуры. — Хочешь есть? — участливо спрашивает мужчина, и я уперто мотаю головой. — И я не хочу, — мы молчим с минуту. — Зайдешь в магазин за продуктами: я слышал, что от Большой Почтовой пять минут ходьбы до ближайшего, — намекает на свою осведомленность Ларин, и я отворачиваюсь к стене, зло пыхтя и кусая чуть обсохшие губы. Ларин с сарказмом продолжает: — Я зайду к тебе в гости на неделе, тетя не будет против? Думаю, нет: скажу ей, что я твой работодатель, сучка. — Пошел на хер, — сквозь зубы шепчу я, и Ларин смеется, непостижимым образом расслышав каждый звук. — А давай лучше ты на мой? — злорадно и черно предлагает мужчина и легко касается шершавыми подушечками пальцев моего уха. Сжимаюсь и с экспрессией выстанываю за раз все возбуждение, закипевшее в крови с новой силой. Ларин невероятно притягателен до мозга костей, каждый его взгляд и жест — сход лавины с шапки горы под рычание утробного эха в ущельях. О, так хочется приласкать языком его холодные пальцы и продрогшую грудь, но рамки приличия и банальная злость загоняют меня в капкан, которым правит Ларин, тыкая в меня палкой с острым раскаленным наконечником. Сжимаюсь всем телом, и даже жирок на боках не смеет дать привычного тепла, и я безудержно мерзну и ощущаю кипящую кровь молотками в висках. Ларин чертовски похож на обаятельного актера из фильма «Ван Хельсинг», он — дракула, совершенный содомит, ему, видно, в сласть забавляться над тупой мной. — Не хочешь? Ну и правильно: рано еще. У тебя даже не сложилось критическое мышление, — поезд замедляет ход, Ларин съебывает в туалет, а я вскакиваю с полки, надеваю ботинки и куртку и, накинув на плечи рюкзак и сумку, пизжу у Ларина камеру. Бабки недовольно ропочут, тоже собираясь, а я бегу к выходу из вагона, заметив Ларина в противоположном конце коридора, закрывающим дверь туалета. Все происходит, как в дурном сне: поезд останавливается, проводница выходит в тамбур, поправляя красную шапочку на голове, я поворачиваюсь к Ларину, сильнее сжимая ручку камеры, и он уже орет на весь вагон, на всех порах несясь ко мне: «Верни камеру, мразь!!!» Выскакиваю из поезда, словно с хуем в заднице, и бегу так быстро к зданию вокзала, как только могу — подкашиваются ноги, с ума сходит сердце, стучат на плечах сумка и рюкзак. Убегаю, убегаю в толпу людей вместе с камерой, слышу, как с перрона беснуется Ларин со своим: «Верни камеру, мразь!» — Пошел в жопу, Уткии-и-ин!!! — изо всех сил кричу я, чтобы он смог услышать. Люди недоброжелательно оборачиваются и посматривают на меня, расступаются в стороны и пропускают вперед. Вдалеке вижу выходящую из здания тетю Оксану и мчусь к ней, как метеор, шевеля ногами, словно поршнями. Боюсь даже повернуться назад и увидеть лицо Ларина, которого я посмела назвать его настоящей фамилией. Подскакиваю к счастливо выглядящей тете и тащу ее внутрь, подальше от черных крыш высокого перрона. По дороге успеваю отвечать на вопросы, не могу сообразить, куда идти, и следую за Оксаной: она весело щебечет о Москве и моей поездке, уже на выходе грозится затащить меня в магазин одежды и переодеть. Мы садимся в машину ее мужа, Саши, и я умоляю давать по газам и поскорее уматывать отсюда. Моя тетя — человек, который, видя проблемность ситуации, не станет ударяться в бессмысленные расспросы, а просто сделает то, то чем ее попросят. — Саш, давай домой, — мурчит она мужу, улыбаясь, и мужчина выводит машину с парковки. Авто плавно движется по дороге, а я нервно дышу, руками перебирая холодный корпус камеры. — Ну, как поездка? — Оксана обращается, повернувшись, ко мне, а потом замечает камеру и с вопросом во взгляде смотрит в мои испуганные глаза. — Все прекрасно, — вру я, смахивая со лба капли холодного пота. — Было весело! — Мать сказала, чтобы ты отдала мне паспорт, — Оксана смотрит на дорогу, и ее круглое, улыбающееся приятное лицо кажется таким родным. Шарю по карманам в поисках паспорта, и, как только с ужасом убеждаюсь, что его там нет, паникерски бьюсь в нервном постукивании пальцами по корпусу камеры. — Он в сумке, долго доставать, — опять вру я, надеясь, что по приезду домой о паспорте забудут. Оксана не обманывает моих ожиданий и уже через пару минут щебечет о прелестях солнечной Москвы. С каким-то отстраненным чувством загнанного в клетку зверя смотрю на высокие стены и многочисленные витиеватые узоры на них, а умом понимаю: Ларин спиздил мой паспорт. Это, несомненно, означает проигрыш, и я уже каюсь пред Сатаной за все свои смертельно тупые и молодые грехи. Машина колесит по сухому серому асфальту, и про себя я отмечаю, что днем Москва ничем не отличается от Тюмени, в которой я живу. Ну, может, размерчик посолиднее. Но размер ведь не главное! Чрезвычайно психую в собственной голове: хотела я, а наебали меня. Камера не паспорт, без нее в чужом городе можно прожить… Мы останавливаемся в переулке Большой Почтовой улицы и выгружаемся из машины: сумки у меня берет Саша, внешне похожий на благородного пса, а камеру я держу при себе, как единственное, что может меня спасти. Мы заходит в подъезд, я наскоро запоминаю код от домофона, даже не волнуясь о том, что эта информация может мне пригодиться. Поднявшись на четвертый этаж, мы заходим в квартиру под номером семьдесят восемь, и я с облегчением выдыхаю, ощущая себя в безопасности. Оксана радостно водит меня по дому с экскурсией и заселяет в свободную комнату своего сына — Кирилла – он, как оказалось, уехал на учебу в Екатеринбург. Сажусь на раскладной мягкий застеленный диван и обхватываю колени руками, пряча в них голову — вроде пронесло! .. Оксана говорит, что они с Сашей вернутся не раньше десяти вечера, и уходят, оставив мне пару ключей. Шатаюсь по квартире, как неприкаянная, нахожу стикер с паролем и падаю в большое кожаное кресло у компьютерного стола: открываю белый ноутбук и вхожу в систему, открываю интернет и иду читать биографию Ларина. Еще раз узнаю, что девушку его зовут Юлией Реш, что он ненавидит людей и в семь лет провалился под лед. На часах четыре вечера, и я не знаю, как мне потратить свободное время. Включаю обзоры Ларина и с каменной рожей слушаю его пиздеж с монитора: теперь его шутки не кажутся чем-то особенно смешным, и даже его «критическое мышление» не вызывает легкой улыбки на моем лице. Маленький Дима Уткин, выражаясь словами Юрия Хованского, настолько разочаровал меня в себе, что было сплошным мучением смотреть на его потуги в тонкий юмор. Да, теперь образ Ларина у меня был неразрывно связан с падением, предательством, разочарованием… Он, возможно, совсем скоро постареет и станет совсем отвратительным, а пока у него есть безобразно милая улыбка и его «кагхтавые» серенады о безнадеге собственного существования. Через несколько часов, ближе к семи вечера, на официальном канале Ларина появляется новое видео; оно носит весьма интригующее название — «Как я стал вором». Ни о чем не подозревая, открываю видео, выключаю в комнате свет и удобнее сажусь в кресле, закидывая ногу на ногу. — Всем привет, интернет, с вами Дмитрий Ларин, и сегодня я поделюсь с вами впечатлениями от поездки и трехчасового пребывания в Москве, — Ларин сидит перед камерой на каком-то черном стуле, держит руки замком у груди и смотрит в объектив, слегка недовольный, судя по скривленным губам: — Я давно хотел съездить в Москву еще раз, чтобы еще раз убедиться в ее серости, мрачности и ничтожности. С утра я проснулся в довольно-таки хорошем настроении, но как только увидел за окном стайки голубей, серокрылых пернатых мразей, понял, что день будет дерьмовым. Поскольку вещи были собраны заранее, а камеры сиротливо ждала, когда ее поимеют во все линцы, я не стал терять времени и отправился на перрон. Кстати, как вы могли заметить — качество съемки снова стало дерьмовым, но об этих чудесах чуть позже. А пока давайте поговорим о моем отъезде. Сразу на перроне я понял, что идея с поездкой была херовой, но ничто и никто не мог остановить моего брызжущего энтузиазма. Я отправился прямо к вагону, издалека почувствовав запах дошираков и дешевых сигарет. Проводником был молодой парень, по виду — латентный педераст, я к нему с паспортом и сухой рожей, говорю, мол, так и так, ломаю индифферентное и абсурдное мнение о блоггерах — видите ли, не могут они осуществлять передвижение на общественном транспорте. Все прошло более-менее нормально, я зашел в поезд и сразу двинулся искать свое место. Это была верхняя полка справа от окна. Мне не хотелось знакомиться с бабками снизу, и я сразу выгрузил вещи и вернулся на свое место. Честно скажу, мои попутчики меня особенно не интересовали, но был среди них один человек, который круто поменял мою жизнь аж на целую половину дня. В этот же день я выложил фотографию в инстаграм с подписью «Моя новая шкура», — он усиленно роется в телефоне, а потом мимоходом в плохом разрешении показывает четкие пиксели моей головы, спрятанной в коленях, и своей заразительной улыбки. Сажусь удобнее и воспринимаю видео всерьез. — Так вот, чтоб вы знали и избавили меня от своих вопросов: мы не спали, даже не целовались, даже прижать к себе я эту шкуру не хотел… Единственное, что я резко запомнил, так это наши драки, но обо все по порядку. Мы проехали буквально час или два, за которые я успел рассмотреть бабок снизу и двух пидорковатых парней у противоположной стены вагона, как проснулось нечто рядом: я охуел, долго не мог понять, какого хрена оно так похоже и на парня, и на девушку, и, судя по круглым глазам существа, от меня оно пребывало в не меньшем ахуе. Все-таки придя к выводу, что передо мной обычная молодая сучка, которая мнит себя парнем, я принял бой глазами и тоже стал смотреть на эту дикую. Она молчала с безумными застывшими глазами и раскрытым ртом, и в какой-то момент мне стало неловко, и я постарался состроить самое раздраженное ебало, на какое только был способен: «Дмитрий Ларин!» — сказал я, а потом спросил ее, пожимая ей руку. Она пролепетала «А я…» и спрыгнула с полки, а потом уже крикнула, убегая: «Ухожу!». Ошеломленный пришиблиннностью собственных фанатов, я решил сходить к ней. Добрался до туалета, наугад дернул первую дверь и зарядил ею шкуре прямо по лицу, — он смеется, и я кусаю ногти от злобы, потирая больной нос. Втайне радуюсь, что он не упомянул историю с бананами. — Словно за слово, и мы благополучно друг друга возненавидели — она укусила меня за грудь, потому что я заехал ей дверью по носу, — задирает футболку, и я чуть теряюсь от вида шикарных грудных мышц и идеально ровных темно-бордовых, цвета спелой вишни сосков. Ларин продолжает, спуская ткань обратно, а я судорожно выдыхаю и свожу колени вместе. — У этой сучки вообще со ртом проблемы… - о, нет, не надо… Жмурю глаза. — Забыл сказать, что она чудесно отсасывает! .. Бананам! Заглатывет целиком, а потом смакует во рту, как член. Сказать честно, от недотраха у меня случилась эрекция, когда я увидел это в первый раз. Ну ладно, вернемся к основному: мы воздух в этом вонючем туалете разожги. Я успел подарить ей испачканную ее же кровью футболку и попялиться на ее сиськи. На четверочку, если хотите знать, потому как я не имел чести трогать. Хотя, может, на мне так сказывается отсутствие половой жизни… — задумчиво чешет подбородок и меланхолично смеется. — Вообще, не могу сказать конкретно, зацепила меня сучка или нет: это пусть решает мой член. Но лицо у нее довольно смазливое. Для любителя. А для меня — она на мужика похожа. Единственный, кстати, недостаток – жир. Его не сказать, что много, но капустой бы я ее покормил месяцок другой, чтобы убрать ляхи и живот. А так — передернуть на нее можно. Ладно, после этого, когда поезд остановился, она вышла, а я полез искать ее паспорт. Имя и дата рождения меня очень смутили, я ожидал какой-нибудь двадцатилетней Ефросиньи, а получил до омерзения молодую Лену. Впрочем, уже, наверное, в сотый раз говорю не в угоду недоброжелателям: возраста согласия она достигла. Сложив паспорт обратно, я пошел за шкурой на улицу, чтобы убедить в чем-то ее и себя. Честно, не помню, в чем конкретно, я вспомнить не смог даже тогда, когда стоял за спиной у этой сучки. Я ничего не успел сказать, если бы даже захотел — не успел бы: во мне взыграла буря омерзения — эта мразь курила. Девушки, шкуры, милые, прошу вас — не курите! Это пиздос, как отвратительно. Когда она кончила трепаться и услышала мой кашель — повернулась, и мы снова сцепились взглядами. Я сказал пару высокопарных фраз и, удаляясь в вагон, заметил ее влюбленный взгляд — похоже, эта шкура попалась в ловкие сети моего обаяния. В вагоне все прошло довольно экстремально: я проверил ее нервы и убедился, что пубертатный период у нее еще не прошел. Решив действовать не своими руками, я подослал к ней одного из педиковатых парней и выведал с его помощью примерный адрес. Углубляясь в подробности, могу сказать, что я влепил ей пощечину, треснул по голове и застегнул ей пуговицы на брюках, потому что ее руки дрожали от ожога коленей. Перед высадкой мне приспичило вымыть руки, и я пошел в туалет, перед этим предусмотрительно спиздив у шкуры паспорт, — он что-то берет со стола и, закрывая мою фотографию, демонстрирует имя и фамилию в паспорте на камеру. — В этических соображениях я не могу показать ебало этой сучки, потому что кого-то из вас может стошнить, а кто-то просто умрет от страха. Впрочем, — он закрывает паспорт и откладывает его в сторону. — Сам я далек от идеала красоты: проще говоря — я урод еще тот. Но это не так важно, потому как, стоя в очереди у занятых кабинок туалета, я повернул голову налево и понял, что шкура съебывает вместе с моей камерой! Подрываясь с места как молния, я побежал за ней, разъяренно крича на весь вагон: «Верни камеру, мразь!». Было поздно — она скрылась, оставив после себя только паспорт. Честно сказать, консилиум между двумя моими темными сторонами длился недолго, проще говоря, я принял перманентное решение вернуть свою камеру, поэтому сейчас я хочу обратиться к шкуре по имени Лена: Юдина, еб твою мать, верни мне камеру, или я подам тебя в рабство наркодилерам из Ирана! — он зло сверкает глазами, а потом натяжно улыбается. — На этом все, подписывайтесь на канал, ставьте лайки! С вам был злой Дмитрий Ларин, пока! У меня нервно дергается глаз, я долго не могу прийти в себя, а когда сердцебиение немного утихает, я смотрю на камеру, лежащую на кровати. О, Ларин мразь, причем справедливая мразь, скрывающаяся под маской культурного питерского обывателя. Ему бы всечь по ебалу, чтобы был добрее, но кто ж станет? .. Я стану! Вызов принят, и я могу начать борьбу, поединок. Битву! Полная энтузиазма, захожу в комментарии под видеороликом и тут же остываю: столько течек от фейковых страниц и троллей… Вздыхаю и понимаю, что из всех этих комментариев мой Ларин заметит в последнюю очередь, если, конечно. Заметит вообще. А затем мне в голову приходит гениальная идея: регистрируюсь под ником «Ухожу» и быстро пишу ответ — «Пошел на хер». С чистой душой отправляюсь смотреть телевизор; валяюсь на диване более двух часов, и за это время успеваю решить, где, как и когда я буду трахаться с Лариным. Встаю перед зеркалом и разглядываю свою жир — ну йобана, как дальше жить, если ты весишь семьдесят кило? Да и прыщи на лбу, и сиськи так себе, и брови черные, и еблом похожа на парня. М-да, Ларин прав — страшная маленькая шкура не в его вкусе. Обхватываю пальцами складки ткани белой футболки и приподнимаю ее — живот не плоский, есть, блять, за что подержаться, но это жирный минус на моем жирном теле. Честно говоря, это совсем не честно — вот так коварно поступать и пиздить чужой паспорт. Вздыхаю, поправляю футболку и шатаюсь по квартире с пустой тяжелой головой, из которой невозможно выудить и пары связных предложений о той жопе, в какую я успела вляпаться с разбега. В половину десятого, когда мой живот истошно оповещает меня о голоде, возвращается Оксана. Она отправляет меня на кухню, разгружать пакеты, а сама направляется к шкафу с одеждой. Расставляя по полкам продукты, я думаю, чем буду заниматься завтра, и тут входит Оксана, держа в руках платье насыщенного сапфирового цвета. — Если завтра я смогу освободиться в девять, мы поедем кататься по ночной Москве, — уставшим, но веселым голосом говорит Оксана, и я согласно киваю, присаживаясь на стул у окна. Она разворачивает сапфировое платье и показывает его мне. – Ну, как? — Красиво, — равнодушно выдыхаю я и подпираю подбородок кулаком. — Оно тебе, как подарок, — она отдает платье мне и осматривает меня со всех сторон. — Ну, как впечатления от поездки? — лукаво щурясь, спрашивает Оксана. Печально вздыхаю, даже не замечая этого, и прикрываю глаза на минуту. — Отлично. — односложно выходит оправдываться у меня. Оксана опирается о дверной косяк и недоверчиво глядит мне в лицо. — А чего глаза такие грустные? Влюбилась опять? — помолчав, выдает она. В припадке истеричного смеха не решаюсь сказать правду, но затем с виноватым видом опускаю голову: — Да. — И сколько ему? Впаяют за кражу паспорта? — так и крутится на языке, но я молчу. В голове произвольно всплывает образ Паши, я оживленно начинаю врать: — Девятнадцать. Живет и учится в Москве. Холост, детей и судимостей нет. Веган, не пьет и не курит, — лыблюсь и смотрю на Оксану, она смеется. — Вместе ехали с Питера, — заканчиваю я. — Безответно? — улыбается Оксана. Я с удрученным видом киваю. Она указывает на платье. — У тебя все еще есть шанс его очаровать. Вздыхаю: — Возможно. — Можешь завтра прогуляться по Москве, я оставлю тебе денег, купишь продуктов на ужин. Сможешь приготовить запеченную курицу? Я на тебя надеюсь: на тебя и твои кулинарные способности. А сейчас ложись спать, все устали. Иду в свою комнату, прикрываю дверь и сажусь за стол. Перед монитором ноутбука чувствую себя неловко, щелкаю пальцами по клавиатуре и быстро нахожу комментарии к видео: листаю вниз с печальным, но оживленным видом и натыкаюсь на свою строчку — под ней пара слов от страницы Ларина. Закатываю глаза, но, пересилив себя, с любопытством читаю: «Я тебя узнал, шкура! Жди сообщения в личку, тебя ждет разнос!» — руки дрожат, я быстро захожу на свою страницу в соц.сетях и вижу входящие сообщения. Перевожу дух и открываю диалог — Ларин беснуется. «Привет, сучка! Узнаешь меня? А я вот твое лицо хорошо изучил.» — Ларин в сети, и я быстро и опрометчиво набираю ответ «В печатном виде твои высеры выглядят умнее — не слышно картавого пиздежа!» — отправляю, и мужчина сразу читает. «И это все-таки ты. Я был уверен в своих выводах не до конца, но все же оказался прав. Тебя выебать или да? Верни мне аппаратуру!» — должно быть, он очень злится. «Паспорт вперед, мхгазь: ) » - ну, и я отставать не буду. «Меня моим же оружием… никакой оригинальности!» — пишет Ларин, а потом добавляет: — «Предлагаю встретиться». «Не хочу, » — пишу я. — «Я боюсь…» «За сохранность своих трусов?» — должно быть, он смеется чертовски громко. А я задыхаюсь от набежавшего стыда и влаги в паху. Как приятно жмет, закрываю глаза и ненадолго погружаюсь в свои мысли: Ларин сверху, Ларин у стены, Ларин смеется, Ларин смотрит, Ларин трахает, еб твою мать, меня в рот. Скрежет моих зубов слышен на всю комнату, вспышки видений витают перед глазами, становится нестерпимо жарко. «За сохранность твоего члена, » — не знаю, откуда во мне столько черноты, но пробивается наружу вместе с саркастичными ответами. Ларин читает сообщение и молчит минут десять. За это время я успеваю поерзать на стуле и попялиться в темноту ночи за окном. Прилетает сообщение от мужчины, я кошу взгляд, и у меня перехватывает дыхание — фотография филейной части Ларина с укулеле вместо трусов. Хватаюсь за подлокотники руками, готова кончить прямо сейчас, здесь, на поле боя, но нужно достойно завершить этот раунд! «Так когда мы встретимся, сучка?» — достает Ларин, и я захлопываю ноутбук с голосами в голове. Шатаюсь в темноту по пустой комнате, слышу, как по соседству смотрит телевизор Оксана, и, не придумав ничего лучше, ложусь спать. Закрыть глаза получается не сразу, я с головой накрываюсь одеялом и тяну руку в штаны. Господи, Сатана, дай мне сил не сойти с ума! Мне стыдно от самой себя — дрочу на Ларина… Я дрочу на Ларина! С тяжелым сбитым дыханием кончаю, напрягая ноги, их сводит судорогой, выпускаю воздух клоками из груди, утыкаюсь лицом в подушку и буквально через секунду засыпаю. И мне вновь снится неебически отвратительная херь: я сижу за грязным круглым столиком у окна какой-то многоэтажки, за заляпанным стеклом беснуется утренняя Москва, я держу в левой руке чашку неразбавленного черного кофе, а в правой — тонкую сигарету марки «Kiss». Напротив меня сидит Ларин в белом костюме — он смотрит на меня, как Сатана на грешника, и я невольно отвожу взгляд, делая затяжку, и звонко сглатываю ком в горле. Ларин щурит свои глубокие темные глаза и хочет что-то сказать, кладет руки на столешницу и тянет их ко мне, хватает меня за подбородок и рывком притягивает к себе. — Ты мне должна, мразь, — шепчут его тонкие темные губы, и чашка с сигаретой падают на пол, крошась и разбиваясь. Но Ларин не целует, он кусает, кусает меня за ухо, клыками, больно и сильно. Так, что я сжимаюсь и кричу в ладони, которыми прикрываю рот. Я проваливаюсь в черную дыру вместе с Лариным, он седлает мои бедра, переворачивая меня на живот, и загоняет мне под майку свои ледяные холодные руки. И мы проваливаемся в неизвестность под мои сдержанные охи и ахи. Экспозиция и пейзаж меняются на глазах, мы оказывается в каком-то парке на кованной скамье. Таблички гласят — «Лефортово», и я не понимаю, насколько это близко или далеко от моего дома. Ларин отпускает меня, и я впервые замечаю, что боса на обе ноги. Из всей одежды, что на меня есть, мне удается разглядеть широченную белую рубаху с длинными рукавами и черный плащ Ларина. Не знаю точно, но почему-то твердо уверена в том, что это его плащ. Мы смотрим друг на друга с минуту, а затем мужчина кидается на меня, и в последний момент я успеваю дать деру вперед. Сумасшедшая жаркая гонка по асфальту продолжается вечность, у меня ужасное липкое чувство жертвы сидит в легких, я дышу через раз и даже думать не думаю о том, чтобы закричать, словно происходящее доставляет мне неимоверное удовольствие, неописуемый восторг от ощущения загнанной в тупик маленькой фанатки. Мне дико нравится, что Ларин молчит, как если бы он долбил меня на берегу моря в игривых пенистых волнах розоватых тонов. Чувствую подкатывающую слабость в ногах и понимаю, что, в общем-то, забегаю в тупик. Может, мое больное подсознание настолько жаждет притворного насилия, что даже во сне подталкивает меня к этом греху? Не могу разобраться, чего мне хочется больше: бежать или сосать. Широкого отклика у всей публики моих пресловутых фанатских мыслей все равно не будет, и я лезу в тупик с полным осознанием того, что добровольно теряю право голоса и волю. Туннель, в тупике которого я оказываюсь, отгороженная от внешнего мира телом Ларина, освещается от рядов высоких фонарей, и я думаю, что сейчас будет проходить моя очная ставка — мне не страшно, я нахожусь в праздном возбуждении и волнении, и гремучие дебри мыслей озаряются от осветившегося лица Ларина — оттеняются его брови, тяжелые души, глубокие серо-зеленые глаза и тяжелый, но мягкий нос. Он надвигается стеной и останавливается напротив меня, расставляя, разводя руки в стороны. У меня бешено стучит сердце, я предвкушаю это трепетное состояние полной беспомощности и уже честно не помню причину своего нахождения здесь. Ларин, видно, дышит полной грудью, его белые одежды меняются черными, мрачными, траурными. Он величественен, он благоухает своим природным сарказмом, от него за версту стелется шлейф из разномастных подколок, как меховая мантия средневекового короля. Ларин похож на птицу, на гордую птицу, на вольного степного орла с острым клювом, с мощным размахом крыльев, с ветром в пестрых перьях. Ларин чертовски сексуален со своим угнетающим темным взглядом исподлобья, его нижняя губа приподнимает клин верхней, и создается впечатление, что Ларин постоянно чем-то недоволен. — Привет, мразь, — он делает акцент на слове «мразь» и останавливается в почтенном метре от меня, будто давая понять, что мне ничего не грозит. Мужчина ждет, когда я подам какой-нибудь сигнал, но и мне самой интересно, что он будет делать дальше. Ларин берет и быстро целует мою ладонь, ее тыльною сторону, чуть касается шершавой кожи нежными, стянутыми сухими губами, которые больше похожи на ворс лоскута атласной ткани. Ларин держит своими худосочными жилистыми пальцами мою ладонь и смотрит в мои глаза с тем заискивающим покорством, с каким на раньше на расстрел ходили военнопленные. Не могу понять его мотивов и просто жду, когда Ларин что-то сделает еще. Вопреки расхожим романтичным представлениям о романтизации изнасилования, когда тебя прижимают к стене всем телом — это не сексуально, это не может возбуждать, это легонько касается щупальцем страха бедного невинного мозга. Я струной выгибаюсь, точнее, пытаюсь выгнуться, и упираюсь в Ларина — от него прет холодом, могильным и неправильным, черным лохматым дымом, как от перегоревшей ветки тополя, и мужчина ощущает свое превосходство. Кладет широкую ладонь на мою открытую беззащитную шею, и я шумно сглатываю, понимая, что это уже никакая не игра, и что мне уже давно пора трястись от страха, от резкого порыва сгнившей дерзости на остром языке. — Тебе страшно, мразь? — его голос звенит в моей голове, как это от барабанной дроби, мужчина совсем легко, играючи придушивает меня, но не подпускает моего лица к своему, словно желая оставить меня в том трепетном невинном неведении о развратных ласках мужчин и женщин, в каком пребывают новорожденные дети, совсем еще младенцы. Картавый голос Ларина особенно ярко играет в моем воображении, и я жду, черт возьми, когда он наберется смелости меня трахнуть, но вместо этого Ларин сильнее сдавливает мраком мою шею и тучей темных мрачных бабочек разлетается в стороны, исчезая. Я мутным взором гляжу вперед и вижу, как постепенно, поочередно гаснут парами свечи в стекле фонарей. Когда гаснет последняя пара, визг разрезает ножом густое напряжение вокруг меня. Я в страхе просыпаюсь и прикладываю ко влажному липкому потному лбу ладони, дыша равно через нос, сильно раздувая ноздри. На часах два ночи — еще не утро, но уже и не ночь. Из соседней комнаты слышится храп. Обтираю лоб и широко распахнутыми глазами смотрю во мрак перед собой. Постепенно паника спадает, и я начинаю различать очертания вещей и мебели. На столе все еще стоит захлопнутый ноутбук, и я решаюсь подойти и проверить почту: раскрываю крышку, присаживаюсь в холодное кожаное кресло и подгибаю ноги — монитор светится, бегаю глазами по строчке: «Маленький Дима Уткин тебя найдет…» И многоточие в конце. Злое, картавое многоточие. Мне становится не по себе, я пытаюсь обмозговать сон и достаю из джинсов, висящих на стуле у туалетного столика, пачку сигарет и зажигалку. Осторожно открываю окно, чтобы никого не разбудить, и быстро закуриваю, смотря на двоящееся отражение огонька сигареты в пластиковом стеклопакете. Ларин снится мне — это по определению хреновый знак. Но во сне он не пытается меня побить или изнасиловать, он задает вопросы и придушивает меня, как куклу. Я не знаю, что это может значить, но это определенно вызывает у меня недоумение. Делаю еще одну затяжку, горло дрет от сухого кашля, дым летит на улицу через москитную сетку, и я прикусываю губу, глядя на затянутое темными тучами ночное небо. Все слишком сложно, в моей маленькой шестнадцатилетней голове ничего не может уложиться на этот счет. Ларин, Ларин, Ларин, — да как же можно, он чертов прокурор Сатаны! Больше пафоса богу пафоса от заносчивого питерского щеголя тридцати лет, на вид больше похожего на алкаша Иннокентия Илларионовича из соседнего подъезда. Докуриваю сигарету, тушу окурок и прячу его в пачку. Убираю сигареты с зажигалкой в карман джинсов, обратно, и возвращаюсь к ноутбуку: «Ладно. Это время дрочить с тобой в ванной — РАУНД!» — отправляю и ложусь в кровать. Жмусь к стене, накрываюсь влажным одеялом, душный воздух вокруг сперто прыгает в засоренных легких, голова чуть кружится. Закрываю глаза и облизываю сухие губы шершавым мокрым языком — мне душно, мне хочется поскорее заснуть и забыть о Ларине хотя бы до того момента, как я проснусь с трезвыми мыслями. Этот восхитительный мерзавец успел истерзать мою жизнь тупыми ржавыми ножницами вдоль и поперек — это полотно уже настолько испорчено за мои шестнадцать лет, что невольно можно задуматься — какого черта я все еще живу? «Это время дрочить с тобой в ванной — РАУНД!» — усмехаюсь: вот уж действительно шутка — надеюсь, что Ларин ее оценит по заслугам. Если уже не оценил. Улыбаюсь — блять, как охуенно-то! ..