Раунд

Медленно тянусь к ручке двери, но вспоминаю инцидент в вагоне поезда и со всей подростковой дури пинаю ее ногой. Вопреки моим ожиданиям дверь никому не бьет по морде, только ударяется о стену с громким стуком и рикошетит назад. Захожу в комнату, как не к себе домой — Ларин сидит в кресле, скрестив ноги и держа руки сомкнутыми перед собой в сложной фигуре. — Это моя фишка, — со злобой говорит он, кивая на дверь, а потом поворачивает голову ко мне и скалит зубы в злостном порыве, пока я нервно сглатываю и мелко неглубоко дышу. — Где моя камера? — Э-э-э… — сначала думаю, что это неудачная шутка, потому что точно помню, что камера лежала под столом. Нервно покусываю губы и опираюсь плечом о дверной косяк, чуть дрожу, ведь мне неебически страшно стоять перед Лариным. Ощущение такое, будто я стою без одежды, и на меня вот-вот выльют ведро холодной воды со льдом. Потупляю взгляд и мямлю что-то о том, что камера лежала под столом. — Где. Моя. Камера? — почти по слогам и предельно спокойно, как для умственно отсталой, говорит мужчина. Он протягивает мне руку, разжимая свои длинные худые пальцы, и у меня айсберг внутри взрывается от желания принять предложение. Несмело кладу левую ладонь в руку Ларина и ожидаю подвоха, который следует незамедлительно: мужчина роняет меня на больные колени и, схватив за загривок, тычет носом в пустоту под столом, как нашкодившего кота. — Где. Моя. Камера-а-а?! — Я не знаю, я не знаю, не знаю-ю-ю! — сдавленно, словно из канавы, кричу я и понимаю, что камера никуда не делась — ее спиздил Паша. У меня мутит в глазах, чувствую только три точки своего тела — затылок и колени: они горят, горят, как торфяники в летнюю жару, и я не могу даже попытаться вырваться, потому что у Ларина мертвая хватка, и ему, похоже, все же нравится причинять мне боль. — Сучка! — он отпускает меня, и у меня такое чувство, что он заставил себя кончить. Падаю на пол и тихо бьюсь лбом о него от гложущей меня досады. Ларин тяжело дышит, и я чувствую, как напряженно, как жарко, как душно становится вокруг. Мужчина нервно откидывает чуть влажную челку назад с диким, бешеным рывком. — Камера у Паши… — шепчу я со страстью и паром в холодный пол, и мы точно выглядим так, будто секунду назад неистово трахались на кресле и кончили в один момент. Ларин рычит, и его злость заряжает воздух вокруг, и я успокаиваю дыхание и встаю, одергивая толстовку. Теплая ткань шершаво оглаживает грудь. — Что? Что, блять? — невнятно, как и я, шепчет Ларин, и его томностью можно травить тараканов. — Камера… — я громко сглатываю и прячусь назад, упираюсь задницей в стол позади, и меня разом передергивает от всепоглощающего страха в жилах. Секунда — и Ларин держит меня за щеки одной рукой, буквально вытряхивая из меня постыдное признание в собственной безалаберности. — У Паши! Я почти выкрикиваю это, и мужчина только хочет заехать мне по лицу, как слышится звук открывающейся двери. Паника накатывает лавиной с гор, я почти на сто процентов уверена, что это Оксана, и судорожно сдергиваю с себя руку смущенного ошалелого Ларина, пихаю его в угол между шкафом и столом, глазами умоляя спрятаться как можно быстрее и сидеть как можно тише. Возможно, Ларин не так плох и сразу прячется в назначенное место, прикрываясь большой мягкой игрушкой, через зубы шепча при этом: «Детский сад…» Я мечусь по комнате, открываю крышку ноутбука и падаю в кресло ровно тогда, когда дверь начинает открываться. — Привет! — это Оксана, и я незаметно выдыхаю с облегчением, когда она становится спиной к тому месту, где прячется и томится в ожидании Ларин. Напряжение в комнате, похоже, замечаю только я, и от этого мне становится немного не по себе: нервно бегаю глазами по новому наряду тети — она в шикарном черном платье до колена, подчеркивающем осанку и грудь, на талии серебряный пояс, на плечах белая кожаная куртка. Оксана выглядит великолепно, и мне становится немного стыдно за то, что я уродлива и одета, как подросток-задрот. — Привет, — улыбка из меня выходит с натяжкой, чувствую, как Ларин смотрит на меня своим серьезным потаенным взглядом из-за ворса мягкой игрушки. — Как дела? — игриво и с явным намеком спрашивает тетя, и я не понимаю ее приподнятого настроения в отношении моего кислого ебала. — Нормально, а чт… А как тво?.. — робко начинаю плести паутину лжи я, но Оксана ловко перебивает меня и садится на стол, закидывая ногу на ногу. Сейчас она выглядит очень привлекательно, и я думаю, что Ларин начинает интересоваться ею. Складываю руки замком и вытягиваю шею вперед, чтобы не отставать от тети по красоте, но хуй там плавал. — Как дела с Пашей? — задорно спрашивает она, и меня прошибает холодной молнией липкого пота. Вот бы Оксана лишнего при лишнем не сболтнула… Строю невинный удивленный вид и решаю, что лучшая защита — круглые глаза и невнятные пиздеж вопросом на вопрос: — А как дела с Пашей?.. — Да брось, — Оксана заливисто заразительно смеется, и у меня сердце удары пропускает. Ларина, должно быть, забавляет ситуация, и он с научным интересом наблюдает за моими потугами в ложь. — Мы вчера с Сашей поздно вернулись, он сразу заметил чужую обувь, в доме свет не горит, и из твоей комнаты тихое сопение. Я сначала подумала, что это твои кроссовки, но потом решила проверить: захожу, а рядом с тобой какой-то парень спит. — у меня звезды перед глазами заискрились. — Обнимает тебя так, как маленького ребенка, и тоже спит, — продолжает Оксана с восторженным видом. Меня чуть потряхивает, складываю руки крестом на груди и незаметно впиваюсь ногтями в ткань и кожу, троекратно кляну себя на немецком за свою всеобъемлющую тупость. Глаза невольно скользят по щели, и я резко отворачиваюсь, когда замечаю, как Ларину… плевать на услышанное. Укол боли в самое сердце, снова щиплет нос, слезы подкатывают к горлу, но я стоически держусь, чтобы не опозориться еще больше. — Я ему: «Молодой человек! Молодой человек!» — шепотом, чтобы проснулся, и он глаза резко открыл, растерянный такой… Познакомились, поговорили: он сказал, что свою камеру зашел забрать, — шмыгаю носом и воинственно поджимаю губы, Оксана улыбается и треплет меня по сырым волосам, как щенка. Мне так обидно, что хуево. — В общем, хороший мальчик. Сюрприз тебе сделал… — она встает со стола и идет к двери, на ходу продолжая отвлеченно болтать. — А я тебе еще туфли к платью купила! Примерь, сейчас посмотрим, как все вместе будет смотреться… — ее глосс становится приглушенней по мере удаления, и, когда я остаюсь в голимой гнилой тишине, закатываю глаза и иду примерять платье. Хватаю его со стула, отхожу за шкаф, стягиваю толстовку и, придерживая холодную грудь одной рукой, нахожу лифчик. Надеть его — дело техники. Хуевой, непонятной мне техники, и я, не в силах самостоятельно разобраться с жалкой петелькой и крючком, опускаюсь на колени спиной к щели между столом и шкафом. — Помоги, пожалуйста, — не узнаю своего голоса: он тонкий и ранимый, дотронься до меня — и я расплачусь. Когда теплые руки Ларины перехватывают застежку лифчика, я выпрямляю спину и развожу плечи в стороны, напрягая лопатки, чтобы не было видно лишнего жирка. Ларин застегивает крючки и, быстро оттянув застежку, отпускает ее, и та со шлепком впивается в кожу. Не говорю «спасибо». Встаю и иду надевать платье. Благо, размер позволяет натянуть его через голову, не расстегивая молнии. Становлюсь перед зеркалом, теребя подол юбки. Мне приятен цвет и нравится выточка под грудь, все выглядит довольно аккуратно и мило, я кладу руки на талию и немного позволяю себе покружиться перед зеркалом. Через минуту входит Оксана, и в глаза сразу же бросаются синие туфли на высокой шпильке и маленький букетик цветов, завернутый в аккуратненькую розовую обертку. — О, ну хоть на девушку похожа стала! — утвердительно говорит Оксана и откладывает букет, подавая мне туфли. С красными щеками сажусь на диван с туфлями, наяву видя, как бесшумно от смеха умирает в углу Ларин. Оксана пристально смотрит на меня. — Джинсы-то сними, Господи! — восклицает она укоризненно, и ей ведь не объяснишь, не спалив конторы, что трусов на меня, сука-блять, нет. Сглатываю, обстановка накаляется: мило, но дежурно улыбаюсь и как можно быстрее резко снимаю джинсы, складываю аккуратной стопкой и, держа в руках, встаю в туфли. Слышу смешок из угла, понимаю, что у меня странный вид, и со всей дури кидаю джинсы в Ларина, быстро поворачиваюсь к Оксане и, сглотнув, киваю на букетик: — Оно… Мне? — Да, да-да, тебе, от Паши, — переключается из недоверительного в радушный режим Оксана и подает мне букетик. — Нашла под дверью… Так романтично. Неужели у тебя наконец появился парень? Хватай его и в ЗАГс, а-то так и будешь в девках до старости бегать, — смеется Оксана, а я хочу провалиться сквозь все четыре этажа и еще чуть-чуть в ад, чтобы избавить себя от накатившего чувства стыда. Оксана отдает мне букет и уходит на кухню, продолжая смеяться, я оставляю комнату и неуклюже следую за ней, скрывая красные щеки за букетом. — А почему ты не на работе? — задаю мучавший меня давно вопрос. Оксана выкладывает в холодильник продукты из большого белого пакеты и пританцовывает. — Заехала узнать, как у тебя дела. Надеюсь, сегодня нам все же удастся покататься по ночной Москве. Ладно, я попорхала, — я не успеваю ничего сказать, как Оксана уже надевает туфли и, держа под мышкой сумку и бумаги, уходит из квартиры, легко хлопнув дверью. Сглатываю, успокаиваю дыхание и иду к Ларину на дрожащих ногах, еле управляясь с каблуками. Трудно идти без труханов — холодно и сыро; открываю дверь ногой и сталкиваюсь лицом к груди с Лариным. — Я не сказала: «Можно выходить»! — сердито и даже со злостью говорю я. Ларин выхватывает милый букетик из моей руки и наотмашь бьет меня по лицу. — А я не давал команды «голос»! — безэмоционально и совсем монотонно говорит он и бьет меня по второй щеке. Лицо горит от обжигающих поцелуев с жесткой розовой оберткой, но я нахожу в себе силы не ударить в ответ, а нагнуться и подняться выпавшую из букета бумажку. Отталкиваю Ларина с остервенением и скидываю туфли, падая на кровать. Если честно, за душой стоит чернота — выебете кто-нибудь эту суку, чтобы держал язык и руки при себе! Мне, честно, плевать, у кого в конце концов окажется камера, потому что теперь мне поебать и на Пашу, и на Ларина. Верчу в руках бумажку, которая воняет Пашиным дезодорантом, и вслух читаю равнодушным однообразным голосом, пародируя Ларина со всей его картавостью: — «Привет, Шмарин! Я рад сообщить твоей картавой заднице, что ее жестко поимели. Камера у меня, и если ты хочешь ее вернуть — с тебя еще тридцать штук. Лена, спасибо за ночь, ты была очень милой…» — мне определенно нравится Пашина дерзость — хоть кто-то смог принизить Ларина, да! Громко смеюсь, словно Дьявол, и держусь за живот: Ларин меряет комнату небольшими шажками, а потом резко падает на кровать и задирает мою ногу на свое плечо, наклоняясь вперед. У меня сердце уходит в задницу и бьется где-то там, не могу выдохнуть с того момента как вдохнула, Ларин совершенно близко и совершенно ненавидит. И меня, и Пашу. О да. Меняю невинный испуг на наглость и улыбаюсь, решительно зная, что могу отхватить знатных люлей. Из-за прислоненной к животу ноги мне трудно дышать, но я нахожу в себе силы на ехидную усмешку: — Это время проводить чистку аур — Р-Р-РАУНД! У-у-у, Ларин поджимает губы и шипит, ему не нравится двойное поражение, он явно хочет мне вдарить лбом в бедный нос, но вместо этого тупо сверлит тяжелым взглядом, упираясь напряженными руками в кровать по обе стороны от моей головы. Это, я понимаю, не лучшая позиция для нападения, разве что для течки фонтаном — самое оно. И на глазах у меня рушатся стереотипы о фригидности Ларина: он лежит надо мной, весь из себя злой и пораженный, и я думаю, что будет неловко, если Оксана решит навестить меня еще разок. Она и так лишь чудом не придала значения чужой куртке и чужому рюкзаку, что спасло меня и Ларина от позорного разоблачения. — Ты поможешь мне достать тридцать кусков, шкура, потому что в субботу у меня самолет в Стамбул. Усекла? — его монотонная манера речи наводит меня на мысли о заводных игрушках, у которых в спине стоит железный маленький ключик. Я киваю и про себя решаю, что и в самом деле хочу помочь Ларину. Он встает, убирая с меня руки, и оправляет кофту, задравшуюся со спины. Я скрещиваю колени, сводя их вместе буквой «ха», и сажусь на кровати, придерживая торс руками. — И где нам взять тридцать тысяч? — спрашиваю я, смотря в потолок. Мужчина твердо встает в середине комнаты, будто уже все решил, и уверенно говорит: — Встреча фанатов в Москве. Мне непривычно, Ларин ради денег готов на все, и это трудно назвать целеустремленностью или амбициями, он в самом деле высоко ценит деньги. Я смеюсь: — Никто не придет!.. — Думаешь, у меня мало фанаток, которые за фотографию отвалят мне «звонких монет»? — он изгибает бровь, и я ловлю себя на мысли, что тоже отдала бы все, что у меня есть, ради фотографии с Лариным. Он чувствует это и гаденько смеется, держа руки крестом на груди. — Тоже хочешь? Ну, давай разок! В конце концов, мы же не сексом будем заниматься. Он достает телефон, включает фронтальную камеру и садится рядом со мной, и я рада, что сижу, иначе бы он заметил мои дрожащие колени. — А… да-а… — невнятно шепчу я, когда камера фокусируется на наших лицах. Ларин приобнимает меня за талию. — Или будем? — низким, тяжелым, словно сталь голосом говорит он мне прямо в ухо, и, когда я открываю рот, чтобы робко возразить, Ларин толкается навстречу и, целуя, касаясь моих губ, нажимает на кнопку съемки. И умом я понимаю, что это Ларин, но не могу раскрыть рта, и мужчина просто целует мои губы, как свою любимую капусту за завтраком. — А, все, хватит! — я падаю назад, на подушки, потеряв точку опоры и заработав головокружение. — Это чо щас было? — у меня дрожат связки, и голос слышится то басом, то писком. Ларин обтирает губы тыльной стороной ладони и возится с телефоном, ловко орудуя тонкими пальцами по неприхотливой сенсорной клавиатуре. Он не обращает на меня внимания, и я под шумок хватаю чистое белье и иду одеваться в ванную. Одевшись, еще долго стою у зеркала, разглядывая свое лицо и платье — мне определенно нравится мой внешний вид, и я знаю, что это — отмазка от поцелуя с Лариным. Бью себя по щекам, ожидаю проснуться и сказать, что все было ради дела — ради какого, нахрен, дела?! — но мне слишком все равно. Серьезно, губы у Ларина хоть и мягкие, хоть я и фапала на него несколько ночей подряд, но во время поцелуя не почувствовала ничего, словно повторив это с Пашей. Меня трясет, я стою на месте, а моя грудная клетка то скачет вперед, то западает назад. В глазах стоит черное марево, от которого за километр несет свободой — асексуалка… Хватаюсь за виски: не может такого быть! По крайней мере, не сейчас, когда начало твориться все подряд. Теряю точку опоры, бьюсь головой о дверь и затем об пол, слышу характерный тугой и тупой удар, даже не успеваю схватиться руками за стены, лишь шторка от ванны с шуршанием и тяжестью железной гардины приземляется на меня. В ушах неистово звенит, я открываю и закрываю глаза, словно в замедленной съемке. Тело обмякает, я почти не чувствую его и слегка шевелю пальцами на руке и губами, чтобы не потерять окончательно связь с внешним миром. Слышу, как ко мне приближаются легкие взрослые шаги, расслабляюсь с открытым ртом и смотрю в белый потолок, в левом дальнем углу которого ползает крохотный черный паук с настолько тонкими противными лапками, что я даже не могу различить их природный цвет. — Что ты делаешь? — с тяжелым вздохом спрашивает Ларин, остановившись у стены. Смотрю круглыми от страха своей реакции глазами на его божественный нос и восхитительные надбровные дуги, и мне кружит голову, в ней снова появляются шумы, словно от сбитой программы на старом телевизоре. Я через силу смыкаю губы и свожу колени вместе, невинно и по-детски глупо смотря на мужчину. — Эй, я не к стене обращаюсь! — он касается моей щеки своей ногой в черном тонком носке, и я, резко схватив его за пальцы, вжимаюсь носом в чужую ступню и втягиваю в себя затхлый потный смрад. Да, Ларин такой же отвратительно возбуждающий, как и все. Мужчина в шоке, теряет дар речи, растопыренными пальцами держится за стену и с прямым нескрываемым непониманием смотрит на меня. И мои глаза широко и ясно распахнуты, они сражают своей дерзкой честностью, и я отбрасываю ногу Ларина, когда он сам пытается ее оттянуть. — Отвратительно пахнешь… — гортанно шепчу я, и мужчина усмехается, крайнее выражение его удивления сменяется на плотоядное злорадство, Ларин быстро, с ледяным порывом ветра присаживается на корточки рядом с моей головой, и мозг вопит мне что-то о немедленной капитуляции, но я облизываю сухие губы и принимаю пари. — И на вкус ты не лучше… Ларин со звериной мощью, с первобытной силой вонзает свой кулак в пол, в пол в одном сантиметре от моего паха, и я вижу, я чувствую, как он сжимает в кулаке юбку платья. У меня все внутри обрывается, потому что мужчина мастерски держит дистанцию между нашими телами. И, что странно, я не ощущаю себя страшной и отвратительной на вид, мне даже в какой-то степени спокойно под тяжелым пристальным взглядом Ларина. И тут я задумываюсь, почему я Ларина зову Лариным, но только не по имени, и этот вопрос в подсознании звенит битым стеклом, судорожно пытаюсь найти на него ответ и вскидываюсь вперед, вверх, и моя шея сильно напрягается, и мышцы, и тонкая кожа принимают на себя удар: Ларин вжимает кулак в мою промежность, и я жалею, что успела надеть белье, и его точеный фигурный нос гуляет по солнечному сплетению и плечам, там, где еще не сошли юношеские угри, и медленно ложусь назад, и нос мужчины вдыхает запах моей кожи, моего тела. Хватаю пальцами, врываюсь ими в волосы Ларина, и кружу ими по его голове в страстном ярком танце, хаотичная доля которого разбавляется дикой романтикой. На меня накатывает жар, чувствую голодную яму в пустом желудке и горле. Намокаю. Стремительно и сильно, и стыжусь этого перед кулаком Ларина, который, разжавшись, никуда не убирается, а держится на моем паху. Меня коробит от этой излишней жестокой сахарной пудры, я сжимаю, клацаю зубами, Ларин серьезен — отсюда слышно его ответственное взрослое дыхание, и я доверяю ему, доверяю и раздвигаю колени, ослабляя хватку рук. — Ты… тоже, — и я не сразу соображаю, к чему это было сказано, в разочаровании от прерванной куящейся цепи похоти и подставной нежности скрежечу зубами. Ларин убирает руку и, отстраняясь, встает на ноги, убирая вспотевшие холодные ладони в карманы. — Еще рано. Я не похож на педофила. Его картавый акцент отзвуком гуляет в моем сердце, отражаясь от его стен, я уже не уверена, было ли происшествие секунду назад случайным стечением обстоятельств, или же я действительно была готова быть оттраханной Лариным. Мне неудержимо стыдно, и я встаю, держась от Ларина на расстоянии — слишком стыдно и глухо внутри у меня, чтобы поднять на него взгляд. Мужчина заправляет волосы назад эффектным движением и молча смотрит на меня, явно желая остро и черно пошутить. Мне так неловко, будто меня застали за отсосом Андрюше, причем не абы кто, а его собственный отец. Молча краснею, держа взгляд в ногах. — Будем считать, что ты до меня домогалась, — констатирует Ларин с приподнятыми бровями и берет меня под локоть, выволакивая из ванной и выключая там свет. — А теперь идем: нам нужно забрать тридцать кусков, вернуть мою камеру и уже нормально потрахаться! — в его саркастичных словах есть часть серьезности, некая доля правды, и я думаю, что именно сейчас выгляжу отвратительно: страшная и жирная — пытаюсь скрыть волнение, но щеки густо краснеют, делая меня еще страшнее. Мы останавливаемся в моей комнате, и Ларин садится в кожаное кресло. Крутя в руках телефон. — И… что? — осторожно спрашиваю я. — Реклама запущена, сходка состоится в Лефортовском парке в четыре вечера. А пока мне нужны мои портреты, — он кивает на кресло и приказным тоном продолжает: — Садись. Ты будешь меня рисовать. — он толкает меня в кресло, и я открываю ящик в столе. В моих руках карандаш и стопка чистой бумаги, а в голове — белая пустота. В висках шумит какофония из созвучий моих страдальческих вздохов, остекленевшими глазами смотрю, как Ларин берет стул, ставит его напротив меня, резко садится и словно через кнопку «slow» снимает кофту. Обнажаются его восхитительные ключицы, широкие бледные плечи и плоская грудь с круглыми темными сосками. Ларин швыряет футболку в мое лицо, и я моргаю, а с ресниц слетают крупные, как град, слезы от подкатившей к нутру тоски. Мужчина смолкает, плотно смыкая непропорциональные неправильные губы, закидывает ногу на ногу и с кивком разрешает мне начать.