Crossover

|AU!Эллисон вместо Литы. Огромный ООС Эллисон и довольно большой ООС Романа. | Эллисон Годфри "Вог" с ментолом курит (Роман презрительно фыркает - пошлая пародия на нормальные сигареты) и обожает закидывать несколько пастилок жвачки за раз, чтобы потом мятные пузыри надувать. Эллисон Годфри смеётся заливисто, милые ямочки обнажая (персональный годфридовский фетиш), вечно одалживает у Питера рубашки в крупную клетку (никогда не возвращает) и красит губы в красно-алый (который оставляет потом следы на тонких по-женски сигаретах). У Романа Годфри губы тоже в алом, только его цвет отдаёт железным привкусом смерти, в отличие от арджентовского клубнично-ванильного. У него и запястья в том же алом – его любимый цвет, пожалуй. У Романа Годфри кокаин через свёрнутые в трубочку стодолларовые купюры, тяжёлый никотиновый дым с осадком смол в лёгких и (не)скрываемая/лелеемая любовь к кузине. — Уродство внутри меня невозможно любить, — прокуренным голосом на грани срывов на хрип. И он умеет улыбаться очаровательно и выглядеть так правдоподобно, что Эллисон не знает уже – был тот парень, пачкающий её простыни идеально-белые в своём обожаемом ало-бордовом, или это бред её полумёртвого мозга. Может, она придумала его однажды посреди холодно-одинокой зимы. Но Романа Годфри ни одно даже самое больное воображение не в силах создать; Романа Годфри создать //слепить// могли только его мать, да судьба, которая ему вены опасной бритвой царапала с младенчества. — Мы защищаем тех, кто не может защитить себя, — тихий шёпот в ответ, ему за грудину, туда, где предполагаемое сердце слабо-слабо стучит. У него поцелуй-укус отдаёт железом, но //вопреки// вызывает дрожь по коже её бледно-белой (и это второй его фетиш). — Я из другой оперы, милая. Он готов кричать, пока голос к чертям не сорвёт; на деле же удаётся выдавить лишь еле различимый невнятный хрип. Эллисон качает головой и, сидя на переднем сидении его автомобиля (она ничерта в марках не смыслит) выпускает струю мятного дыма из округлых алых губ, не помня, откуда цвет взялся: из стеклянного холодного тюбика или сине-фиолетовых венок сеточкой по его (её) запястьям. Они порой тишину хранят-оберегают длинными долгими ночами, которые пополам делят. Они молчат, в темноте угадывая очертания друг друга, У Эллисон слёзы солёные по щекам бледным катятся, смешиваются с кровью на ключицах тонких, а Роман капли мутно-красные вечно губами ловит, слизывает и говорит, что она его маленькая, самая вкусная девочка. Её к нему (не)любовь такая больная-больная, хрипит под рёбрами, бьётся, роняя её маленькое сердечко на самое-самое дно души. — Не ломай меня, Роман, не ломай, прошу. Эллисон шепчет в темноте, ему шею дыханием щекоча, а он думает лишь о том, как бы самому не сдохнуть, в ней захлебнувшись. //Обещаю// Эллисон бы знать, что он обещания сдерживать не умеет.