Я не боюсь мышей

Kiss my eyes and lay me to sleep.

AFI «Prelude 12/21»       Пустой экзаменационный лист был скучен и навевал дикую тоску. Только увидев его, я сразу же возненавидела. Ручка в моих пальцах описывала круги. Средний, безымянный, мизинец. Средний, безымянный, мизинец.       Я бросила это занятие и попыталась прочесть билет. Три коротких строчки. Бесполезно. Я видела их словно через толстое кривое стекло – всё плыло, искажалось и двоилось.       В аудитории было очень светло. Препод бродил туда-сюда между рядами, словно слепой лев, надеясь услышать движение, чтобы тут же кинуться и сожрать. Вдруг он повернулся и стремительно направился ко мне. Стёкла его очков яростно поблёскивали. Он отнял у меня билет и закричал неожиданно высоким детским голосом: – Рита, ты забрала мою мышку?! Отдай!.. Картинка поплыла, потемнела, я уже начала понимать, что всё это сон, но он еще цеплялся за сознание, словно соскальзывающая с забора кошка. – Рита! Не притворяйся, что ты спишь! – вопила Саша. Я наконец стряхнула с себя остатки тяжёлого сна, приоткрыла глаза и тут же зажмурилась от яркого света, бьющего из окна над головой. Часы на противоположной стене показывали семь утра. Отлично. Что за мир, и вечер и утро наступает слишком рано. Куры правят солнцем. - Отдай…- напомнила сестрёнка. Я перевернулась на спину и узрела гримасу праведного гнева на заспанном детском лице. Саша сидела у стенки, кровать на её части сохранила следы бурных поисков – простынь была смята, подушка перевернута. На одной щеке у сестры отпечаталась складка наволочки. – Что? – ещё не до конца осознав свое пробуждение, спросила я. – Я ничего не брала. – А где он тогда? – недоверчиво сказала сестренка. – Его нигде нет. Ты его взяла, ты не любила мышонка!.. Я хмуро посмотрела на нее и собралась отвернуться. - Да, точно. Спала и видела, как бы забрать эту ерунду, - ответила я с иронией. – Закатился, наверное, под диван! Или вон, – я кивнула на подлокотник дивана. – Внутрь провалился. Мало ли мест. Я окончательно повернулась к сестре спиной, надеясь досмотреть утренние сны: вставать летом в семь утра – это просто кощунство какое-то.       Саша завозилась у стены, вызвав старческие покряхтывания дивана. По всей видимости, она заглянула в щель и даже попробовала достать пол рукой, рискуя наткнуться на паука, потом стала пытать подушку. Пошуршала простыней. Всё тщетно. В надежде она сунула руку мне под бок, вырвав меня из секундной дрёмы. Я огрызнулась на неё, чтобы отстала. Сестрёнка обиженно шлёпнулась на свою половину и всхлипнула. Раз. Второй. Третий уже сопровождался характерным поскуливанием. Я знала, что чрез пять минут она всё забудет, найдет свою плюшевую лошадь и успокоится. Дети живут настоящим, они не осознают в полной мере «вчера» и «завтра». Так же как «час назад» и через «пять минут». Поэтому плач нужно было проигнорировать.       Я демонстративно сунула голову под подушку и через пару минут задремала. - Рита… Рит… Я есть хочу.       Не тут-то было.       Детский голосок всё ещё с примесью всхлипов прорезал мой сон, казалось, через мгновение.       Я резко выдернула голову из-под подушки, села и обернулась. Саша наивно смотрела на меня чуть опухшими карими глазами, сидя у той же стены. Прядь волос упала мне на лицо, и теперь я видела её только одним глазом. Сестренка вдруг хихикнула. – Ты сейчас похожа на Бабу-Ягу из мультика.       Она подтянула коленки к себе, обхватила его руками и снова захихикала. Всё моё раздражение разом улетучилось. – Тьфу! – с наигранным чувством сказала я. Откинула одеяло, встала и отправилась на кухню, шлёпая босыми пятками по холодному крашеному полу.       Не успела я открыть дверь, как нечто рыже-чёрное едва не сбило меня с ног. В первый момент я даже не сообразила, что произошло, но тут же опомнилась и затолкала пса обратно на веранду – закрытый на всю ночь один, он был безумно рад встрече и пытался прорваться в комнаты. Весь прилив собачьего счастья достался мне: Леська несколько раз приподнялся на задние лапы и попытался лизнуть меня в лицо, но так и не достал, завертелся волчком, бестолково путаясь под ногами и нежно повизгивая. Маленькое помещение, минуту назад девственно-тихое, тут же наполнилось цоканьем когтей, фырканьем и аурой искренней пёсьей радости.       Кое-как отбиваясь от назойливого любимца, я пробралась к дальнему концу кухни, - она была длинная, со скошенным голубым потолком. Окон здесь было много, но выходили они на теневую сторону, и только в восточное пробивались лучи. Я зажгла газ и поставила чайник на плиту. Холодно как. Магнит-термометр на холодильнике показывал восемнадцать градусов. Я потерла покрывшиеся мурашками плечи. И это уже теплеет! Днем температура поднимается до 45 и, выходя на улицу, чувствуешь себя курицей в духовке.       Плита стояла у того самого большого окна, которое мне так нравилось. Сквозь посеревшие от времени тюлевые занавески двор казался завешенным паутиной какого-то исполинского паука. На улице было уже довольно светло и свежо даже на вид. Я поймала себя на мысли, что утро у меня всегда ассоциировалось со здоровым розовощёким младенцем, а вечер – с изморенным стариком. Это были не четкие картинки, а их отпечатки в мыслях – чувства, ощущения. Ох уж это образное мышление. Тебе самому всё понятно и ясно, а попробуй объясни это другому человеку.       Я перевела взгляд в противоположный конец веранды – массивный шкаф без ножек, весь в мелких круглых дырочках, напоминавших поры на старческом лице, занимал едва ли не полкомнаты. Одна дверца была приоткрыта, словно живущий там монстр после ночной прогулки забыл прикрыть её. На средней створке - длинное ростовое зеркало, в котором было видно моё отражение. Я окинула силуэт критическим взглядом и поморщилась: спутанные волосы, наспех откинутые с лица, сонные глаза, бледные обкусанные губы… если б не прямая спина, быть мне и вправду Бабой-Ягой. Я перешагнула через Ахиллеса (скорее, перескочила), который сидел у моих ног, и направилась к зеркалу, - рядом на полочке лежала расческа.       Вдруг кухня наполнилась ужасным скрежещущим грохотом, взорвавшим тишину точно динамитом. В унисон звону послышался высокий требовательный лай – Леська гнал по полу приглянувшуюся ему кастрюльку, предварительно стащив её с нижней полки, а заодно и её соседок. Последние наделали столько шума, что я потеряла всякую надежду не разбудить родителей. – Леська! – прикрикнула я вполголоса. – Ты что творишь!       Любимец оставил в покое злосчастную кастрюльку, позволив ей скрыться под полкой. Теперь он стоял посреди помещения и непонимающе взирал на меня большими карими глазами. Его острые уши стояли топориком, готовые выслушать претензии. – У тебя такая большая голова, а ума там, по-моему, совсем нет – сказала я псу.       Ахиллес с возмущением фыркнул и уселся на линолеум. Видимо, не знал, что сказать. – Брысь на улицу! – улыбнулась я.       Услышав волшебное слово, он тут же забыл всё на свете, вскочил и подбежал к входной двери. Я щёлкнула замком и выпустила питомца, который тут же скрылся за углом дома.       На улице было не намного холоднее, чем в доме – рассвет давно занялся и воздух уже потихоньку прогревался. На клеёнке уличного стола снова было целое озеро росы, в котором плавали пара сухих виноградных листьев. Над обвитым плющом забором задумчиво покачивались соседские цветы, а чуть дальше вздымался неправдоподобно зеленый холм. На некоторых деревьях, словно капельки крови, висели ягоды кизила.       По утрам Саша любила есть йогурты. Я достала пару баночек из холодильника и поставила их согреться в миску с теплой водой. Плеснула себе кипятка в чашку и положила туда кофе.       В соседней комнате что-то стукнуло. По звуку было понятно, что кто-то приподнял и опустил часть стола-книжки. Пару десятков лет назад этот предмет мебели был в моде, и поначалу стал в этом доме пришельцем из будущего. Но сейчас был такой же реликвией, как и всё остальное. Крышкой хлопнула Саша, по-видимому, всё еще в поисках своего свистка. И чего он ей так полюбился? Когда мы покупали его, я решила, что сестренка бросит игрушку на следующий день. Так же думала и мама, и отказала ей, но после десяти минут нытья сдалась. Уж очень привлёк маленькую девочку мелодичный птичий свист. Под высоким цветным куполом цирка было душновато, даже тогда, ранней весной. Я хорошо помнила смешанный запах животных, сена и попкорна, всякие разноцветные безделушки, которые заставляли раскошеливаться родителей капризных детей. Был антракт и по арене водили измученных серых осликов, тележку с запряженными вместо лошадей собаками и одного очень нервного белого пони. Маленькая забавная обезьянка сидела на плече у дрессировщика и с интересом разглядывала серьгу в его ухе. Когда она попыталась попробовать украшение на вкус, владелец дернул её за ремешок, пристёгнутый к её штанишкам, и пересадил на другое плечо. То ухо не было проколото, и обезьянка заскучала. Всё это сопровождалось мельканием разномастной одежды – кто-то был еще в зимнем черном пальто, а кто-то уже нацепил цветную ветровку, - и страшным гвалтом. Единственный чистый мелодичный звук шел от самого маленького прилавка, на котором были выложены в три ряда глянцевые фигурки животных. Парнишка-продавец наигрывал какую-то знакомую мелодию на свистке-котике. Тонкие гибкие пальцы, привыкшие к такой работе, безошибочно ловили момент, в который нужно было зажать или отпустить дырочку. Именно туда и потянулась Саша, уже канюча своё детское «мама, купи мне это!». На простенькой белой клеёнке лежали собачки, цыплята, крокодильчики, какие-то цветные птички, зайчики и несколько мышей. Последние по непонятной причине были четырех расцветок – синие, красные, желтые и серые. Паренёк сразу же предложил Саше котика – белого, с розовым носом, полагая, что все маленькие девочки любят котиков. Но моя сестрёнка, отвергая стереотипы, потянулась к пучеглазому мышонку. Еще пару минут она повертела в руках других зверей, но потом всё-таки оставила его. Пока мама расплачивалась, Саша надела тесьму на шею и изо всех сил дунула в дырочку на носу у зверушки. Эффект получился совсем не тот, и она еще несколько минут хныкала, что ей достался сломанный свисток. А потом смирилась и продолжила свистеть как ни в чем не бывало.       В тот момент, когда я поднесла к губам чашку, с улицы послышался громкий, приветственный лай. Из воображаемого цирка я вернулась в реальность сразу же, хотя если бы Леська лаял просто от скуки, я бы не обратила внимания. Но я уже научилась различать интонации в его голосе, - у собак они наличествуют так же, как и у людей. Так вот сейчас мой питомец именно приветствовал какого-то человека, причем знакомого. И кто бы это мог быть?       Легкие, неторопливые шаги по треснутому бетону под окном. – Эй, пёс! – произнёс до боли знакомый голос, как всегда немного сорванный, с хрипотцой. – Ну и где твои хозяева? Наверное, спят, как сурки, да?.. Да, я тоже рад тебя видеть… Ну всё, отстань от меня… Ахиллес, уйди! Место!       На ступеньках у крыльца зашуршали песок и мелкие камешки, заглушаемые тяжелым дыханием собачьей пасти. Я поставила чашку с напитком на дешевые лакированные доски стола и пошла встречать гостя.       Рома, как обычно погружённый в свои мысли, едва не натолкнулся на меня в дверях. На шее у него висели большие черные наушники, провод от которых прятался в кармане темных джинсовых бриджей, на плече — спортивная сумка. Длинные волосы были собраны в хвост на затылке, но непослушные кудряшки всё равно топорщились на висках и макушке.       Я уже собиралась заявить что-нибудь по поводу утреннего сна, но парень вдруг поднял глаза, посмотрев сначала мне в лицо, а потом вдруг пробежал взглядом по моей фигуре сверху вниз. Уголок губ пополз вверх в ехидной ухмылке. – Да чтоб меня так каждое утро встречали, – весело заявил он.       В голове промелькнул образ в ростовом зеркале — силуэт взлохмаченной девушки в пижаме, шорты едва прикрывали филейную часть, одна бретель майки сползла на плечо, на рисунке — антропоморфное существо непонятного происхождения. Кровь прилила к щекам; не помешал даже тот факт, что как–то раз Роме пришлось зашивать на мне платье, которому вздумалось лопнуть прямо перед выходом на сцену. Портной из него еще тот — истыкал меня иглой вдоль и поперек. Я решила не выдавать смущения. – На случай приветствия — здравствуйте, – парировала я. – А мечтать не вредно. – Ты как разговариваешь со старшими? - строго сказал Рома. – Это дача. Здесь все равны. –Да что ты? И дрова рубить пойдешь? –Зимой — запросто, – я впустила его в дом и собралась улизнуть в комнату, чтобы привести себя в порядок. – Сумку здесь оставь пока, родители еще спят. И налей себе кофе, что ли. Хочешь есть – поищи в холодильнике. Я сейчас вернусь. Рома перешагнул порог, поставил свою ношу на старый линолеум и возмущенно воззрился на меня. – Поищи? - почти с обидой произнес он. - Как будто из дома не выходил!       Я отмахнулась и хлопнула дверью. На занятиях за подобную вольность мне бы здорово влетело, но сейчас можно было позволить себе гораздо больше. Я быстро надела приличные шорты, футболку и принялась расчесываться. В отличие от веранды, здесь царила сонная тишина и покой. Впрочем, так бывало всегда, если в одной комнате находились Ахиллес и Саша, а в другой их не было...       А ведь Саша не выходила на веранду.       Никакие пытки инквизиции не сравнятся с образами, которые рисует обеспокоенное воображение. В мыслях тут же возник образ маленькой девочки, свесившейся с подоконника. Или ковыряющей шпилькой гвоздик в розетке. Саша любила маленькие гвоздики. – Саша, – позвала я. – Ты где? – Я здесь – сказал детский голосок из-за спины.       Сестренка вышла из соседней комнаты с совершенно невинным видом. В руке она держала куклу и в задумчивости покусывала её пластмассовые пальцы. Как оказалось, она уже успела завязать свои волосы в неопрятный хвостик, а вот пижамка все еще была на ней. Я недовольно посмотрела на неё и Саша прекратила жевать игрушку. – Ну-ка переоденься и пойдем завтракать. Там Рома приехал. – Рома! – радостно воскликнула она. Маленькие дети всегда радуются любым гостям.       Когда мы вышли на улицу, гость сидел на ступеньках крыльца и что-то клацал в телефоне. Его сумка стояла у самого порога; молния на одном из карманов сломалась (ибо нечего её так дергать) и была довольно аккуратно зашита черными нитками. Из-за этого карман напоминал какое-то сюрреалистическое существо, и память сразу же начала противно зудеть — где-то я видела нечто похожее, возможно, на картине какого-нибудь художника или в иллюстрации книги. А может было создано моим воображением. Я люблю всё нестандартное. Наверное, поэтому я дружу с Ромой.       Сама нестандартность.       Хореограф, по сути, женская профессия, но, несмотря на это, ничего женственного в облике Ромы не было. Даже длинные, сильно вьющиеся волосы, собранные сзади в хвост, не придавали ему этих черт. У него шевелюра была таким же мужским атрибутом, как борода. Да, именно так. Вообще, было в его внешности какое-то сходство с бультерьером, уж не знаю, почему. Вероятно, всё дело в глазах — они у него были миндалевидной формы, не раскосые, а расположенные на одной линии. Рома имел обыкновение щурить их, когда нервничал, из-за чего лицо его становилось совсем злым. Лоб был невысоким, правую бровь делил на две неравные части небольшой шрам, гладкие скулы гармонировали с узким подбородком, обросшим перманентной щетиной. Тело худое, но не тщедушное; жилистые руки с грубоватыми кистями, на запястьях – широкие кожаные браслеты. Танцора в нем выдавали разве что осанка и неожиданно сильные ноги. Характер не сахар. Именно характер был источником всех конфликтов — слишком много было в нём доминантности. Строгий, почти агрессивный, с непоколебимой уверенностью в себе и своих силах. Рома не убеждал себя, что может всё — он не знал, что у него что-то не получится, словно это было что-то невозможное. Неудачи у него случались чуть реже, чем у других, но и те он отвергал, вычёркивал из своей памяти и брался за дело снова.       Я вздохнула. Если бы он наступал на грабли, они бы пробили ему голову.       Хотя нет. Скорее бы научился уворачиваться от черенка. В какой-то мере я восхищалась им. Несмотря на неординарную манеру общения, вспыльчивость, его нельзя назвать банальным холериком, которому в детстве недоставало отеческого ремня. В злобе он сметал всё на своем пути, но никогда не ругался матом и не доходил до самодурства. И главное, что не давало ему опуститься в глазах нашей студийной группы до психованного тирана, – право чихвостить и вообще как-нибудь нелестно о нас отзываться он признавал только за собой. Больше всего его бесило, когда кто-то пытался обидеть одну из нас или всю группу. Наблюдать за такими сценами — просто бальзам на душу. Как-то на выступлении Оксана, одна из наших девочек, допустила серьёзную ошибку в танце. В результате жюри сморщило холёные носы, но низкую оценку ставить постеснялись из-за имени, написанного в графе «хореограф». Но танец всё равно был испорчен, а жюри для Ромы было лишь кучкой писак с циферками. – Ну что, коровушки, опять облажались?! – Сказал он, влетев в гримёрку, мрачный, как туча. – Оксана! Скажи мне, козонька, ты от кого эволюционировала? – Да я как все... – скромно отозвалась Оксана. Она была самой высокой из нас, и всегда напоминала мне аристократичную лошадку с тонкими, как струнки, ножками. Рома был почти на голову ниже, и чтобы не задирать подбородок ему приходилось стоять на расстоянии. Это была одна из причин, из-за которой он очень редко выходил на сцену сам — по росту ему подходила только я, но маленьких танцоров не очень любят. – Да-а? А по-моему твоим предком был парализованный бегемот! И эволюция далеко не ушла! – Я не виновата!.. – МОЛЧАТЬ! – Рявкнул Рома. На скулах у него играл нездоровый румянец. - Оправданий быть не может. Вы тысячу раз повторяли рисунок и движения, но только твой маленький мозжечок волнистого попугайчика не смог запомнить их в правильном порядке. А ведь это ты идешь первая, ты коренная собака и ты ведешь упряжку! Устроила чёрт-те что! Тьфу! – Он постоял немного, сверля её злым взглядом, чуть накренившись вперед и тяжело дыша. Оксана была сильной девушкой и на все эти выпады реагировала со стоическим спокойствием, иногда огрызалась, и язык у неё был на удивление острым. Она задевала в его душе больные струны, это было видно по тому, как менялся в лице парень. Сейчас она изучала угол комнаты с таким интересом, словно когда-то цыгане зарыли там клад. Молчание длилось несколько секунд. – Прочь с глаз моих. Сказано это было не так уж резко, но в голосе слышались нотки раздражения. Таких моментов Рома старался избегать, моментов, как я их про себя называла, быка и тореадора. Действия они имели примерно такое же — противник оставался внешне холоден и спокоен, но Рому это ввергало в состояние, близкое к панике: ему казалось, что человек уходит из-под его психологического контроля, становится глух к его эмоциям. На самом деле это было очень сложно. Есть люди, у которых словно аура из пожирающего огня эмоций. Все их всплески действуют на окружающих, как взрывная волна — попробуй увернись от нее, противостоять ей. Угарный газ сочится из труб, заполняет комнату, но всё тихо и спокойно, а едва чиркнешь спичкой, и от тебя останется воронка в пару метров в асфальте. Рома принадлежал к таким людям. Знал ли он о своей способности к контролю или нет, об этом история умалчивает. Но спокойствие Оксаны перед его гневом его явно заставляло нервничать.       Девушка развернулась и вышла. Не надменно, без хлопков дверьми, просто вышла. Словно что-то ей нужно было взять в этой комнате и отправиться по своим делам. Рома проводил её взглядом, но, едва дверь за девушкой закрылась, он вновь уставился на нас. Лицо вдруг искривила садистская усмешка. – Агаа, инвалидики мои, думали лис потрепал одного цыплёнка, а остальных не тронет? Вы перепутали сказки, здесь гуманность не предусмотрена. Стадо овец двигается синхроннее, чем вы! Лентяйки! Сборище Буратин в юбках! – Он подошёл к Даше и ткнул в нее пальцем. – А тебе папа Карло особо туго шарниры в ногах закрутил?!       Даша враждебно сверкнула на него глазами. – Почему вы всё время на меня кидаетесь?.. Каждый раз… – У нас тоталитаризм! – Перебил её Рома. - Ты еще не поняла? Как я сказал, так и есть, было и будет! А демократию разводить не стоит, я её не люблю. Там, знаешь ли, выдумывать много надо!..       Его гневную тираду прервала дородная полноватая женщина, без стука вкатившаяся в гримерку. Конечности у неё были короткие, как у таксы, а тело было строго грушевидной формы, но глаза за очками имели выражение «Всем встать, суд идет». Золотая оправа с маленькими камешками заставляла вспомнить о витринах, украшенных новогодней гирляндой; в руках был блокнот и ручка. – Девочки перестройте танец! Высоких поставьте в середину, маленьких по краям. И энергичнее, энергичнее, что ж вы невпопад… Роман Сергеевич, что-то у вас в этот раз неважная подготовка. Вы опозорите себя с таким составом. Рома не оборачивался, но краем глаза следил за ней. Я с предвкушением наблюдала, как закаменели его плечи, а лицо из красного стало каким-то серым, затем пошло пятнами. Когда Золотая Оправа произнесла его имя, он всё-таки повернулся всем корпусом и внимательно на неё посмотрел. Как ученый на инфузорию. – А вы, собственно, кто? – сказал он тихо. В голосе явно звучал тлеющий бикфордов шнур, на конце у которого обязательно есть динамит. – Я главная судья… – снисходительно начала Золотая Оправа. – Вас сюда кто позвал? – Я решила, что вам нужен совет профессионала. – Профессионал здесь один. – На что это вы намекаете? – Её брови, словно две тощие гусеницы поползли вверх. – Я не намекаю, я прямым текстом говорю.       Я уткнулась в стоящую рядом Дашу и старалась скрыть смех. Та изо всех старалась держать лицо чемоданом, но губы предательски подрагивали. Корсет платья грозил сломать ребра при неосторожном вдохе, но я ничего не могла с собой поделать. А тут еще на глаза попалась Оксана за полупрозрачным окошком в двери, которая скорчила рожу, сделала из пальцев крокодила и сожрала им козленка, сделанного из второй ладони. Тут с трудом сдерживаемый смех неожиданно для меня вырвался наружу.       Главная Судья повернула голову в мою сторону, как испуганная курица. – Я чихнула, – невозмутимо заявила я. Ну, мне казалось, что невозмутимо. – Видите? Даже эти несмышлёныши чихают на ваши советы, – сказал наш хореограф. Её малиновые губы зачмокали с негодованием. - У вас будут никому не нужные проблемы – угрожающе сказала Судья. Представиться она так и не соизволила. – Нахаляву и уксус сладкий. – Что за представление вы здесь устроили?! – взвизгнула тетка. – А вы идите и занимайтесь своими судейскими делами! – В тон ей ответил Рома. – Это мои Барби и, я им тут ручки-ножки двигаю! Пойдите прочь из гримерки, кыыш, кыш! Вы своей стрессогенерирующей аурой всё биополе тут испортили, полгода восстанавливать теперь! И нечего так топать, меня эти звуковые вибрации нервно возбуждают! Забавная история, конечно, и таких было немало, мой друг любил издеваться над начальством. Но ему всё прощали. Его талант того стоил, настоящий природный талант. Но вот сейчас сей самородок не вызывал у меня положительных эмоций. Он нагло пил мой(!) кофе из моей(!) кружки. Саша с радостным писком накинулась на него сзади, ухватив за шею. Рома охнул от неожиданности и плеснул напиток на ступеньки, еле увернувшись от горячих брызг. – Привет, малявка, – дружелюбно сказал парень, не выдавая возмущения. – Я не малявка, – заявила моя сестра, уселась вместе с ним на коврик и бесцеремонно заглянула в телефон. – Как скажешь, принцесса! Как дела? – Хорошо. А что ты делаешь? Играешь? – Нет… Ничего. Не сиди на холодном.       Я прошлёпала по линолеуму, чтобы налить себе другой кофе, наткнулась взглядом на кулек с персиками, машинально взяла их и высыпала в раковину. Мама всегда удивлялась тому, как я управляюсь с делами вразброс, хватаясь за одно, за другое, за третье. Вообще-то не было в моих действиях никакого беспорядка, скорее это был систематизированный хаос. Но всем он почему-то он казался невообразимым бардаком. А персики принес Рома. Для Саши. Надо ему нянькой быть. Я ополоснула их водой, налила себе долгожданный кофе и облокотилась на стол, чтобы сделать первый глоток. Взгляд переместился на противоположную стену. Магниты на детской магнитной доске были выстроены в правильную спираль. Спираль из буковок, овощей и фруктов и ещё кучи всего. В центре были самые маленькие, какие-то божьи коровки, звездочки, ромашки, и с каждым кругом увеличивались фигурки, заканчиваясь Эйфелевой башней, почему-то лежащей на боку. Это Саша. Ну конечно, она вчера вертелась возле этой доски, играя с магнитами. Я успокоила себя этим, отогнав мысли о чрезмерной симметрии спирали, и ушла во двор. Проходя мимо доски, я смешала магниты в кучу. Персики моя сестра ела с аппетитом, обдирая шкурку с фрукта и время от времени слизывая с пальцев сок. Получалось у нее неэффективно, всё лицо было измазано липкой мякотью, а кожура сидела крепко и не желала отдираться. Я сидела на старой деревянной скамейке и разглядывала аляповатую клеёнку. В лужице подсыхающей росы плавал сухой лист – привет от будущей осени. Ветер лениво прошерстил виноградник над головой, словно ища потерянный ключ, прикоснулся прохладным телом к моей коже и улетел прочь. - Рома, а почему ты носишь серёжки? – спросила Саша. Над её плечом зависла любопытная оса, явно примериваясь к персиковой косточке у неё в руке. Я незаметно отогнала её. Парень сидел на единственном едва живом стуле, закинув руки за голову, разглядывал небо. На его скуле играл солнечный зайчик; Рома чуть покачивался на стуле и иногда луч попадал ему на глаза, заставляя щуриться. Он посмотрел на мою сестру, и солнце полностью захватило его лицо. В радужке правого глаза резко обозначилось ржавое пятно – секторная гетерохромия. Вероятно, оно должно было быть коричневым, но что-то не случилось. В левом ухе тускло поблескивали два кольца из темного серебра. – Мне они нравятся. – Серёжки носят только девочки. Рома улыбнулся. – А я похож на девочку? – спросил он с интересом. Саша энергично замотала головой. – Нет. – А на кого я похож? Саша задумчиво посмотрела на него. – Не знаю… на мальчика с серёжками.       Парень засмеялся и отправил её умываться. На столе остались косточки и капельки сока. Счастливая оса всё-таки уселась на остатки.       Я допила кофе и вспомнила, что пустая пачка из-под напитка покоится в мусорном ведре, а попить чего-нибудь бодрящего по утрам любят все. Особенно возмущался по этому поводу отец – опять съест всю сметану, побурчит что-нибудь в духе «жрать нечего» и сядет за свой ноутбук. Идти в магазин было недалеко, но катастрофически лень. Остался только один выход – послать туда кого-нибудь. – Магазин помнишь где? – спросила я, стараясь не выдавать своей заинтересованности. В доме Саша громыхнула упавшей кастрюлей и ойкнула. Подняла её, но не смогла засунуть на полку, снова уронила. Всё-таки водрузила на стол и убежала в комнату, мелькнув желтыми шортами. Сегодня посуде что-то совсем не везет. – Помню. А что? – Пойдешь за сигаретами, купишь и папе. Заодно и ещё кое-что. – Я бросил, – сообщил Рома буднично, словно говорил о погоде или времени. Это новость. Хотя… ничего, кроме иронии она у меня не вызывает. Он бросал курить раз пять за последний год. И каждый раз срывался. Или ему что-то мешало. С одной стороны, радовало, что он не сдавался, но лучше бы ему определиться. Эти метания приносили только лишний стресс. – Да ладно, – механически вырвалось у меня. – Когда? – Пару месяцев назад, – он повернулся ко мне и снова начал раскачиваться на задних ножках стула. Солнце попало на правую сторону его лица и стало видно, что кожа на месте шрама розоватая от просвечивающихся сосудов. Волоски на этом месте расступались в стороны и почему-то напоминали мне пугливых кроликов, которые боятся свалиться в пропасть. Шрам Рома заработал в драке. Правая половина лица тогда посинела и опухла, а глаз заплыл и почти ничего не видел. Флегматичный врач, от которого пахло каким-то ужасным одеколоном, заявил, что ударили камнем или кирпичом, потому что такие повреждения нельзя нанести кулаком. Сам Рома почти ничего не помнил. – А ты меня уже в слабаки записала? – провоцирующим тоном сказал парень. Из дома вышла Саша и зайчиком запрыгала по ступенькам. В руках у неё была плюшевая лошадь, которую она держала за шею, как заправский борец. В пластиковых глазах игрушки застыло выражение бесконечного терпения. – В прошлые несколько раз ты тоже бросал. – Вот именно – в прошлые! – Жестко сказал Рома, сделав акцент на последнем слове. Он перестал сверлить меня взглядом и отвернулся. – Жить нужно настоящим. Прошлым живут только неудачники. – Ты хочешь сказать, что я неудачница? – с возмущением спросила я. Он насмешливо дернул бровями. – Я этого не говорил. – Ты это имел в виду. – Нет. Я просто сказал правду. Разве не так? Опять он со своими двусмысленными фразочками. Это был его конёк. Я отвернулась и хлебнула кофе. На дне осталась одна горькая гуща, и я поморщилась. – Ты обиделась? – без особого интереса спросил Рома. Молчание. – Ну, это твои проблемы. «Надеюсь, для тебя это звучало достаточно нагло», - усмехнулась я про себя. Саша сорвала какой-то голубой цветок, засунула лошади в гриву над ухом и взобралась с ней на скамейку. Она наблюдала за словесной дуэлью, и когда повисло очередное молчание, взяла игрушку за толстую переднюю ногу и погрозила нам. – Не надо ссориться, – сказала лошадь Сашиным голосом. Мой друг перестал мучить стул, поставил его на четыре ножки и положил руки перед собой на стол, словно собрался объяснять что-то очень важное. Свою (точнее, мою!) чашку он отодвинул чуть в сторону и внимательно посмотрел на мою сестру. – А никто и не ссорится, – дружелюбно сказал он. – Просто кто-то слишком много принимает на свой счет. Давай-ка убери за собой, – он указал на блюдце с недоеденным персиком. – Нет, – с детской наглостью запротестовала Саша. – Давай-давай, а то вот эта оса каждый раз будет клянчить у тебя персики. Сестра с визгом сорвалась с места и убежала в сад, шлёпая незастегнутыми сандалиями. Рома что-то буркнул себе под нос, встал и прогулочным шагом обошёл меня со спины. Ликование на миг запустило в живот черных бабочек ехидства: извиняться пришел, сломался. Я совсем не обиделась, но тем приятнее было услышать виноватые нотки в голосе самоуверенного друга. – Ну так что там насчет неудачников? – Насмешливо спросил парень и неожиданно щелкнул меня по носу, окончательно развеяв все мои надежды. – Да иди ты знаешь куда, – беззлобно ответила я. – Знаю, – Рома улыбнулся. – В магазин!