Я не боюсь мышей

* * * К полудню стало слишком жарко, чтобы куда-то идти, и каждый занимал себя, чем мог. Я тут же улеглась в прохладе комнат на матрас, лежавший на полу, аккуратно застеленный белой простынкой, с книжкой Стрибера. Вообще-то постелено было для гостя, но Рома, вернувшись из ближайшего супермаркета, проигнорировал все мои старания и по-хозяйски улегся на старом диване. Оттуда и сейчас доносилось сладкое посапывание. Я не знала, храпел ли он ночью, но надеялась, что не храпел. Бросила взгляд на вытянувшееся на животе тело и погрузилась в чтение. Оборотни в книге доели своего убитого пулей сородича и теперь винили в его смерти вожака. Мама что-то мудрила с лаком для ногтей и по дому распространялся противный запах ацетона. Она могла заниматься своим маникюром часами, и иногда мне казалось, что стоило ей выбрать работу не с банальной бумажной волокитой, а c чем-то более творческим. Папа в соседней комнате возился с ноутбуком, пытаясь заставить его работать с новым модемом, но компьютер сопротивлялся, как мог. Из-за стены доносились тихая ругань и негодующие попискивания машинки – отец и дня не мог прожить без своей почты. Под окном возилась Саша, что-то напевая своим куклам. Рома поднялся только к пяти, какой-то хмурый и заспанный, но всё-таки согласился пойти к морю вместе с нашей компанией. Однако потухшее настроение неожиданно пришлось кстати: лишённый своей обычной энергии, он перестал тормошить меня и весь вечер мило болтал с моей мамочкой, корча из себя пай-мальчика. Получалось у него не очень хорошо, но мама этого не замечала. Казалось, он для нее так и остался ребёнком. Хотя мама умела видеть и слышать только то, что ей нужно и за многие годы, прожитые с ней, я поняла, что механизм этот весьма полезен. Веселее стало после того, как Рома умудрился надраться домашнего вина, купленного папой у соседа. Всяческие рукодельные напитки здесь продавали на каждом углу: виноград (и не только виноград) в теплом климате рос на ура. Вновь захныкавшую по потерянному свистку Сашу уложили спать час назад, и к этому времени все были уже хорошие. Я растерянно вертела в руках стакан с недопитым напитком и пыталась вслушаться в весёлый треп отца и друга. Нить разговора я давно потеряла, но, судя по периодическим взрывам хохота, обсуждали что-то забавное. На меня алкоголь не производил должного эффекта. Просто хотелось спать. За пределами жалкого пятачка, освещённого уличной лампой, тьма была такой густой, что казалось можно войти в неё, как в воду. Хор сверчков непрерывно пульсировал, как невидимый живой организм, наполняя прохладный воздух вибрацией. Где-то вдалеке слышался непрекращающийся шорох шоссе, иногда разрываемый рёвом проезжающей фуры. Мы сидели во дворе, и под лампой крутились мотыльки и всякие непонятные насекомые. В детстве мне нравилось наблюдать за ними и искать своих «любимых» - странных мотыльков с узкими крылышками, напоминавших мне букву «Т». В сентябре здесь появлялись самые удивительные создания – светлячки, мигающие своими зелёными неоновыми брюшками. Но я их давно не видела. В какой-то момент болтовня стихла: папа поджег сигарету и закурил, невнимательно шаря взглядом по сторонам. Он не был пьян, хоть от трех литров сладкого вина осталась лишь половина, отец был устойчив к алкоголю и долго сохранял вид совершенно трезвого человека. На его все еще густую шевелюру приземлился мотылек и тут же улетел, оставив немного пыльцы на память. К моему удивлению (и к моей гордости) волосы у папы не седели и не выпадали с возрастом. От уголков глаз и рта уже бежали «добрые» морщинки, но он все равно выглядел значительно моложе своих лет. Рому мой отец, в отличие от мамы, не очень любил. Я подозревала, что причина этой неприязни – мелочь – нестандартная внешность и вспыльчивый нрав парня. Но сейчас память благополучно дала сбой. – Что, голова болит? – спросил папа. Я оторвалась от созерцания содержимого стакана и посмотрела на родителя, не совсем понимая, о чем он. – Что? – Растерянно сказала я. – Нет, не болит. – А чего не допьешь тогда? Не нравится? – он кивнул в сторону напитка. Говорил он это с таким беспокойством, словно виноделом был сам, а я – главным дегустатором. – Да что-то не впечатляет, – я перестала мучить стакан и поставила его на стол. – Так мы ведь так и не пришли к консенсусу, – вдруг оживился Рома. Понятия не имею, о чем он, но вроде они о чем-то спорили. – Да, не пришли, – папа поскреб затылок. Лицо его вдруг неописуемо просияло: – Я забыл! Я же мед привез! Липовый, самый вкусный мед. – Он встал и скрылся в доме. Что-что, а мёд папа любил. Рома повернулся ко мне и отчего-то улыбнулся. Нет, с «надрался» я погорячилась, но окосел он изрядно, и меня это развеселило. Не каждый день видишь своего сурового руководителя в минуты слабости. Его зрачки, широкие от недостатка света, влажно блестели, на щеках играл румянец. Папа вернулся, довольный как слон, поставил баночку на середину стола и уселся на скамейку. – Вот! – С гордостью сказал он. – Пап, да ну его, – поморщилась я. – Фу ты вредная, Ритка! Отличный мёд! В нем же целое море витаминов. Ром, попробуй. – Да я его тоже не особо люблю… – Попробуй-попробуй, – настаивал папа. – Это что, я вам надоел так своей болтовней? Так у меня же не то место слипнется... – А ты его не туда суй, – вставила я. Рома засмеялся. Смех у него был чистый, мальчишеский, словно ему было едва 15, а не почти 25. И заразительный. – Я ждал этого момента, – заявил он. – Не стыдно издеваться над собственным хореографом? А то ведь и огребешь потом, а, Ритка?.. - Это тебе должно быть стыдно, – фыркнула я. Засмеялся и отец. Рома обнял меня за шею, подтянул к себе и поцеловал в висок. Перед глазами мелькнул браслет с кельтскими хитросплетениями непонятно чего с чёрт знает чем. – Я тебя обожаю, – сказал он. Я ткнула его локтем в бок и скорчила ироническую гримасу. Костистое запястье сильно давило мне на ключицу, несмотря на свитер – к вечеру опять стало холодно. За спиной вдруг послышалось рычание и яростное фырканье – Ахиллес вертелся у окошка подвала, что-то вынюхивая. Я прикрикнула на пса, но он не отреагировал, увлеченный своим занятием. – Оставь его, – сказал папа. – Пусть охотится. Не нравится мне эти охоты. Леська ни на чем не зацикливался настолько, чтобы не услышать свое имя. Через пару минут любимец, правда, успокоился и подошел клянчить объедки как ни в чем не бывало. Стакан с вином я подвинула Роме – желания допить так и не появилось. И сделала я это зря – парень тут же опрокинул его на свои бермуды. Черные и белые клетки окрасились красным и багровым, словно он только что резал на коленях кролика. Капли попали на ноги и жутковато блестели в тусклом свете. – Твою мать!.. – в сердцах ругнулся Рома. – Ты кривоглазый и косорукий, – хохотнула я и подала ему кучу салфеток. – Стакан в метре от тебя стоял. – Да это ты виновата, – буркнул он. – Тебя хвалить нельзя, сразу все вокруг наперекосяк идет. Талисман неудачи. – Я тебе сейчас из бутылки добавлю! – Вали-ка ты спать, дружок, – тихо произнес папа. Только сейчас я поняла, что все это время он сверлил нас взглядом. И курил. Рома одарил его ничего не значащим взглядом и вернулся к шортам. Он немного погоревал над ними и всё-таки пошёл в дом. Я понаблюдала за тем, как он споткнулся о порог, и решила, что придётся взять роль штурмана в этом беспилотном самолёте. Уже почти войдя в дом, я снова услышала знакомые звуки. За углом Ахиллес с тихим рычанием пытался подкопать злосчастный подвал. Из-за стены торчал подрагивающий рыжий хвост. К моему удивлению Рома добрался до постели без особых приключений и даже вполне уверенным шагом. Открыл над собой окошко, впустив стрёкот сверчков и наконец улёгся. Темнота в доме была иной, чем снаружи: здесь она казалась какой-то глухой, как стена, а в дверных проемах и вовсе царила непроглядная тьма. Слабый свет уличного фонаря, проникающий в глазницы окон, немного разбавлял её. Серые тени рисовали на стенах и диване причудливые очертания веток, блуждающих по умиротворённому лицу моей сестренки. Саша спала в позе морской звезды, запутав лицо в кудрявых волосах. – Kiss my eyes and lay me to sleep, – сказал тихий мелодичный шепот. – Как ты себя чувствуешь? – Нормально. – Ты уверен? Может тебе принести… – Рита, отстань. Сказал же: нормально, – неожиданно трезво сказал Рома. Я развернулась и ушла, про себя решив, что весь этот вечер друг успешно строил из себя клоуна, притворяясь полупьяным. Только зачем – не понятно. Я вспомнила количество выпитого им на пару с отцом и тут же засомневалась в своих мыслях. Рома всё-таки не лошадь. Из ванной вышла мама. Раньше на месте санузла была большая кладовка, но она стала не нужна и все таинственное доисторическое барахло вынесли, заменив на современные удобства. Я попросила маму залить пятна на шортах кипятком и ушла купаться. Я старалась закончить побыстрее, потому что не любила ходить по дому одна, когда все уже легли спать. В старых домах слишком много посторонних звуков. Я уже закуталась в теплый велюровый халат и даже почти открыла дверь, когда услышала их. Едва слышное движение, шорохи, похожие на те, что издает мягкий мел, рисуя на доске. Звук привычный и даже милый, оставшийся в памяти со времен школы, сейчас казался самым ужасным звуком на свете. От мурашек у меня заболела кожа. Где-то в животе диафрагма, казалось, поджала все внутренности к грудной клетке, словно пытаясь спасти их от нападения монстра. Желудок медленно и противно переполз к горлу. Слух вдруг стал острым и чувствительным, и мне показалось, что я даже слышу дыхание кого-то из спящих родственников. Новый приступ страха захлестнул меня упругой волной: никого я не могу слышать, дверь в комнаты закрыта, а стены слишком толстые. Словно в ответ на мои мысли хрип стал отчетливее. Ахиллес оскалил зубы до самых десен, шерсть на загривке стояла дыбом, а глаза в ярости выпучились, неподвижно глядя в одну точку. Он хотел рычать, но не мог – шок сковал его. Я видела все это, словно между ним и мною не было никаких дверей. Мне казалось, что я никогда не смогу выйти отсюда, я просто не могла сдвинуться с места. А магниты продолжали скользить по гладкому металлу на детской доске.