Я не боюсь мышей

Первое, что ты узнаешь в этой жизни, - это то, что ты дурак. Последнее, что узнаешь – это то, что ты всё тот же дурак. Рэй Брэдбери

      Мы въехали во двор дома, который теперь вызывал у меня только самые тягостные чувства. Галька захрустела под колёсами. Я не смотрела по сторонам, надеясь, что так и не увижу своего пса. В горле опять образовался ком. Рома вдруг резко затормозил, словно кто-то неожиданно выскочил перед машиной, и меня бросило вперёд. – В чём дело? – растерянно спросила я. – Приехали, – коротко и с какой-то угрозой сказал друг.       Ахиллес (или то, что им когда-то было) лежал прямо посреди подъездной дорожки, положив морду на одну лапу, а другую подобрав под себя. Черная бандана по-прежнему была повязана на его шее. Я была почти готова поверить Роме, что это не моя собака: прежний Леська никогда не лежал в такой позе. Он бы скорее вскочил, едва услышав шум двигателя у ворот, и подбежал встретить хозяев. Он всегда радостно встречал меня, даже если я выходила на минуту, чтобы проверить почтовый ящик.       Этот пёс остался таким же недвижимым, даже если бы форд переехал его. Он просто лежал на гальке мохнатой рыже-чёрной горой, словно чучело.       Рома вышел из машины, и через мгновение я услышала, как хлопнул багажник. Он подошел к Ахиллесу и потянул его за повязку на шее, вынуждая встать. Пес повиновался бездумно, словно робот. Выпрямил сначала передние лапы, а затем тяжело и неуверенно поднял корпус. Рома поймал мой взгляд и качнул головой: пойдём.       Мы прошли вглубь сада, куда никогда не проникало солнце – лишь пятна редких лучей лежали на земле. Плющ обвил колоссальный ореховый куст, туго сплел сотню его стволов в единый зелёный навес. Он перекинулся и на другие деревья, которые росли рядом, и его ветки тянулись от крон к земле, как канаты корабельных мачт к палубе. Пахло осенью: влажным чернозёмом и прелыми листьями. В начале пути росла высокая трава, которая неприятно щекотала икры, здесь же её не было – только голая земля. Слишком мало света для низкой растительности.       Ахиллес шёл неуклюже и заторможенно, спотыкаясь обо всё, что попадалось ему на пути. Он был словно зомби: просто слепо плёлся в одном темпе, подволакивая временами лапы. Раньше пришлось бы либо тащить его, либо тащиться за ним – больше всего моему питомцу нравилось играть и всех любить. Мне вдруг ужасно захотелось, чтобы Леська вдруг игриво цапнул Рому за ногу, вырвался из банданы и принялся охотиться на кузнечиков. Тогда всё произошедшее можно было бы назвать дурным сном и вернуться к нормальной жизни.       Но ничего такого не произошло. Рома по-прежнему грубо волок пса так, что узел материи вдавливался тому в горло, а Ахиллес по-прежнему не сопротивлялся. В другой руке парень нес уже наполненный шприц. До этого я ни разу не задумывалась, насколько ужасен этот маленький предмет.       Мы остановились рядом с медленно умирающей ивой – огромная бархатистая опухоль трутовика забирала её жизнь. Плющ оплёл ствол и ветви, точно стараясь заменить её облетевшую листву своей. С дорожки это место было невозможно увидеть, и только краснеющее на заходе солнце подглядывало за нами, будто шпион в замочную скважину. Рома заставил пса лечь, надавив ему на холку, и сказал мне прижать его коленями к земле. Я дотронулась до жёсткой «летней» шерсти любимца, такой знакомой, с запахом, который мог быть только у Ахиллеса: смесь псины, собачьего шампуня и свежескошенной травы, в которой он любил кататься. Я вдруг поняла, что нужно остановить Рому, пока он не убил его – ведь это мой пёс, тот самый, который сидел в коробке из-под телевизора на птичьем рынке, с большим белым пятном на задней лапе, который пытается подкопать каждый камень, если его не удаётся поднять и издаёт странное скрипучее поскуливание, когда удивляется. В этот момент он обернулся и посмотрел на меня, и крик замер у меня в горле. Ничего живого и знакомого в его взгляде не было: тусклые помутневшие зрачки без намёка на тот задорный блеск, который был у Леськи. Я отвела глаза.       Рома решительно ухватил собачий загривок. – Ты умеешь?.. – я сама не ожидала, что мой голос может звучать так робко. – А что тут уметь? – холодно ответил парень.       Он снял колпачок зубами и быстро вонзил иглу между лопаток собаки. Тело под моими коленями вздрогнуло от удара и успокоилось, но через миг Ахиллес словно обезумел. Рома крепко держал его голову, оскаленная пасть с диким рёвом моталась из стороны в сторону, пытаясь добраться до человека. Пёс сильно грёб лапами, пытаясь подняться, его тело извивалось, словно все кости исчезли и остались только тугие узлы мышц. Я с трудом удерживала его. – Ты говорил, что ему не будет больно! – вскрикнула я. – Считай, что в него вселился демон. И он знает, что умирает.       Поршень шприца почти опустился. Ахиллес всё ещё дёргался, его глаза вращались и лезли из орбит, но я чувствовала, как слабеют его мускулы. Он терял контроль над своим телом, но рвения это ничуть не убавило. Рома вытащил шприц и отложил его, схватив освободившейся рукой скалящуюся морду. Движения пса стали порывистыми, точно он каждый раз собирался с силами для очередного рывка. В конце концов он совсем ослаб, его тело обмякло, как набитое песком чучело, губы опустились, прикрыв клыки. Перед тем как окончательно уйти из жизни, Леська высунул розовый язык и осторожно лизнул Роме руку. Остановившиеся карие глаза закатились.       Я отвернулась, чтобы не видеть, как голова питомца безжизненно замирает на земле, и тут же заметила свежевскопанный холмик между двумя деревьями. В одном месте из-под комьев земли выглядывал серо-черный мех. Мне сразу стало понятно, что это тот самый енот, которого папа нашел в подвале на месте пса. Почему он оставил его именно здесь? Теперь, вместе с гибнущей ивой, этот уголок сада напоминал кладбище.