Я не боюсь мышей

      Когда мы, наконец, вернулись в машину, Рома выглядел немного лучше. Его рубашка была безнадежно испачкана кровью, всё еще бежавшей по подбородку, но дыхание почти выровнялось, цвет лица из воскового стал человеческим, хоть и бледным. Вид на первый взгляд был всё-таки жутким, и я предприняла на мой взгляд верное решение: сняла его окровавленную рубашку и вытерла ею лицо друга. Рома двигался как зомби, но касания заставили его прийти в чувство. Он отпрянул назад и встряхнул головой, ловя ускользающее сознание.       На мою руку упала горячая капля. Всё это время я была слишком сосредоточена на своем внутреннем состоянии, и не замечала, что картинка перед глазами плывёт от слёз. Я нетерпеливо размазала их по лицу ладонью. Саможаление – самое вязкое болото, в которое можно попасть, и опасно оно как раз тем, что нам нравится барахтаться в его гнилой воде. – Ром? – робко произнесла я.       Я сидела в песке на коленях, и сухие веточки кололи мне кожу. Рома посмотрел на меня сверху вниз неузнавающим взглядом. Он зажмурил глаза, вновь открыл их, и странная пелена тумана прошла. – Испугалась? – хрипло спросил друг. – Сказал же: не лезь ко мне. – Что это было?.. – Аллотриофагия… Меня всегда пугала эта ерунда, хотя ничего опасного в ней нет. Это побочный эффект воздействия мёртвой энергии. – У тебя кровь идёт изо рта, может есть и внутреннее кровотечение. По-моему это очень опасно. – Порезы на деснах и губах. Они быстро заживают. Аллотриофогия редкое явление, всё, что о ней известно, можно уместить в трёх-четырёх предложениях. Но главное: самые серьёзные травмы, которые она может нанести – это порезать что-нибудь во рту. Не знаю, почему. Но сам факт аллотриофогии – это паршиво. – Почему? – Там в подвале катушка с мёртвой энергией. Сама по себе она возникнуть не могла. Из-за этого Ахиллес взбесился, – Рома вздохнул и взялся за голову. – Я ничего об этом не знаю. Просто прими как данность, ладно? – Мою собаку разорвало пополам неизвестно что, а перед этим она меня чуть не сожрала. А теперь Ахиллес жив, – с упрёком начала я. – Сейчас ты рассказываешь мне о существовании того, во что поверить просто невозможно, тебя вырвало битым стеклом. Принять как данность? Серьёзно?       Повисла пауза. Парень поднял голову и теперь водил пальцами по шуршащей щетине на подбородке. Он смотрел на меня с каким-то просящим выражением. – Ахиллес умер, – коротко сказал он.       За грудной клеткой вдруг ожили самые большие на свете башенные часы и начали отбивать полдень. Дышать от этого стало тяжело, в горле появился скользкий ком. К камню, угнездившемуся на моих плечах, добавилось ещё несколько тонн. Как всегда это бывает, я не могла поверить в смерть своего питомца, прожившего рядом самые яркие моменты в его жизни. Вся эта вакханалия чувств медленно, но неумолимо покрывалась пеленой сосущего ужаса: я точно помнила, как Ахиллес поднял голову и подобрал лапы. Но гораздо больше меня пугало другое. Ведь той ночью, среди чудовищного шума проснулся только Рома. – Моя семья тоже?.. – спросила я срывающимся голосом. – Нет, ты что, – произнес Рома с такой укоряюще-жизнерадостной интонацией, что я вздрогнула. – С ними всё нормально. Они ведь спали. – Саша была холодной… совсем, – сказала я, не зная, чему верить. – И твои родители тоже… Я не знаю, почему так получается. Никто не знает. Но когда человек спит, на него никакая энергия не действует. Тигр говорил, что это как-то связано с работой сознания. – А мы? Мы ведь не спали? – Нет. Если бы я не вытащил тебя из подвала, быть тебе на месте Ахиллеса, – Рома сложил руки в замок, а потом вдруг обернулся, заглядывая в салон машины. Он взял с сиденья свой браслет. – Действие мёртвой энергии чем-то похоже на гипноз, только оно гораздо мощнее. В голове появляются какие-то мысли, очень навязчивые и убедительные. Люди, которых называют проницательными, легко поддаются любому влиянию, не могут сопротивляться этим позывам. И попадают в самое жерло вулкана. Я думал, ты принадлежишь к их числу, но теперь запутался. Всё время активности катушки, даже самый её пик, ты была в сознании. Ты всё помнишь. И при этом не последовала зову. Такое ощущение, словно ты его толком и не слышала.       Я напомнила ему о своём состоянии. Сейчас мне казалось, что в какой-то момент я выскользнула из собственного тела, и в голову вклинились чужие мысли, управляемые какой-то извращенной логикой. Будь я в своём уме, я бы захлопнула за псом (за своим любимым, но уже мёртвым псом) дверь и пошла бы будить отца. Любая нормальная девушка поступила бы так. Но я зачем-то пошла открывать ему подвал… И ещё этот поезд. Гул был и вправду похож на вибрации мощного состава, но как мне могло прийти в голову, что кто-то проложил рельсы в фундаменте? Едва ли это можно назвать адекватным состоянием. – В таком случае ты обезумела бы, как Леська, – Рома опустил голову. Он тоже любил мою собаку. – Собаки очень чувствительны ко всем энергиям. И ещё лошади. Они иногда шарахаются вроде ниотчего, знаешь, – последние две фразу парень сказал в пустоту. – А я остался жив потому что меня защищает вот это, – в руках он мял кожаный ремешок. – Понятия не имею, как связаны Шотландия, Скандинавия и места обитания славян, но их узоры во многом схожи и очень точны. Каждая чёрточка имеет своё значение. Но принцип в одном: живая и мёртвая энергии находят в них свой вход и выход. Не знаю, как эти люди до этого додумались, и куда делась вся информация, но узоры работают. Нельзя сказать, что браслеты делают меня неуязвимым: я всё вижу, слышу и чувствую, но могу этому сопротивляться, – Рома поведал об этом буднично и спокойно, словно рассказывал о погоде.       Надеюсь, со временем и я смогу также относится ко всему этому ужасу.       Он снова заглянул в салон, что-то ища на задних сиденьях. – У меня оставались бутылки с водой, – хрипло поведал парень. – Ты убрала их? – Они все были пустые, – автоматически ответила я. – Если что-то здесь лежит, значит, оно нужно. Не могли быть все пустыми. – Если ты хочешь пить, мы можем проехать по шоссе ещё немного. Впереди есть посёлок. Рома ущипнул себя за переносицу. – Я не могу вести машину. У меня кружится голова. Я испытующе посмотрела не него. – Опять скажешь, что так и надо? – Нет… я не знаю. Слушай, сразу за холмом я видел торговую палатку. Кажется, они продают не воду, но она у них всегда есть для себя. Просто заплати им побольше, это всё-таки торговцы. Бумажник в барсетке… Сходишь сама, ладно?       Я сжала губы. Мне не хотелось оставлять его одного в таком состоянии. Хоть Рома и говорил, что всё в порядке, я сомневалась в этом. Здравый смысл заставлял меня сомневаться.       К тому же Рома стал для меня своего рода спасательным кругом. Он единственный, кто мог разобраться и оградить меня от опасности. Меня и мою семью. – Хорошо.       Я поднялась и отряхнула песок с колен. Ноги уже успели затечь и противно заныли. Денег у Ромы я брать не стала, понадеявшись, что хватит тех, что были у меня. Парень не заметил: он словно забыл о моём присутствии, молча глядя куда-то на горизонт.       Дорога колыхалась в густом душном мареве, поднимавшемся от асфальта и земли. Раскалённое добела небо было похоже на перевернутую плоскую тарелку.       Рома не ошибся насчет палаточника – тот продал мне бутылку втридорога, но это было неважно. Уже по возвращении я заметила, что мой друг уже не сидит на краю водительского сиденья: все двери были закрыты, а его нигде не было видно. Я прибавила шагу, надеясь, что он просто решил прогуляться по берегу или сидит на капоте, как он любит это делать. Вот гребешки волн, облизывающих песок, уже появились в поле зрения, но пляж был пуст, если не считать нескольких жирных чаек, похожих на подушки с тонкими лапками. На умирающем в воде пирсе тоже никого не было. Страх уже тянул вниз всё моё нутро, но я уже достаточно приблизилась к форду, чтобы слышать играющую внутри музыку. Голос Тилля Линдеманна, мелодичный, но как всегда с издевкой, громыхал на ломаном английском, коверкая песню Ramones, Pet Cemetery. Я выдохнула про себя, решив, что можно на время расслабиться. Но я ошиблась.       Салон автомобиля был задымлен до невозможности, лишь где-то в середине вспыхивал и гас маленький алый огонёк. Я распахнула дверцу и застоявшийся дым потянулся на волю. Рома сидел в откинутом водительском кресле, запрокинув голову, выпускал серые струи воздуха в потолок машины. Это была его манера: почему-то он любил смотреть, как дым растворяется над головой, как его уносит ветер. Парень был по-прежнему без рубашки, и две цветные татуировки на его теле – странный рисунок, отдаленно напоминавший цветок в разрезе, и запутавшийся в розах сатир с перекошенной рожей, – казались ужасно грубыми. Именно сейчас, раньше я этого не замечала. Под первой было написано «abstractum pro concreto», а под второй – «quantum satis». Я не знала, что это значит, но едва ли это имеело значение. – Какого чёрта ты делаешь? – прикрикнула я на друга.       Напряжение дало себя знать, и сейчас мне дико хотелось только одного: сорвать на ком-то раздражение. Я понимала это, но Рома заслужил.       Понятия не имею, зачем ему было нужно закрываться в машине и сжигать вокруг себя весь кислород, но надеюсь, он опровергнет мои домыслы. – Прекрати орать, – примерно так же люди обычно говорят «отвяжись». – Я не выдержал, – он махнул сигаретой в руке. – Не могу держаться больше. Крышу рвёт. У тебя всё в порядке?       Я пропустила его слова мимо ушей. – Зачем ты закрылся в машине? Ты вообще больной?       Он, наконец, поднял на меня глаза. – Просто закрылся. Тебе это мешает чем-то? – Ты вот так легко хотел решить все проблемы, да? Просто задохнуться в своей машине?       На лице парня появилось искреннее непонимание. Была ли это отточенная актерская игра или настоящее удивление, я не знала. Истерика настойчиво твердила первую версию.       Рома несколько секунд разглядывал моё, должно быть, перекошенное лицо, затем, откинулся в кресле ещё сильнее, пытаясь увидеть задние стекла. Недоверчиво коснулся рукой ближнего, оглянулся на противоположное. – Я думал, что открыл их. – Ты говоришь это так, словно забыл полить цветы или покормить рыбок, – срывающимся голосом крикнула я. – Куда делась вся твоя грация, Рома? Ты даже убедительно врать разучился!       Я чувствовала подкатившие к горлу бессильные слёзы, но изо всех сил старалась удержать их. – Тебе голову припекло, что ли? – нервно бросил парень. – Возьми себя в руки…       Я оборвала его на полуслове. – Держи, – я просила пластиковую бутылку с водой ему на колени. – Можешь утопиться, если хочешь.       После этих слов я развернулась и пошла к пирсу. Почему-то в тот момент мне не пришла в голову мысль, что ржавые остовы могут в любой момент рухнуть. Мне просто надо было куда-то идти, чтобы не стоять на месте. – Нормально нельзя было дать? – Рыкнул друг. – Успокоишься – возвращайся! Домой поедем, – последнюю фразу он произнес тихо, скорее для себя, и я не услышала её.       Какое-то время я стояла на выщербленных бетонных плитах пирса, облокотившись на перила, и боролась с истерическими всхлипами. Они сдавливали мне горло, мешая дышать и вырывая воздух из лёгких. Не знаю, сколько прошло времени, может десять минут, а может и пару часов. Я даже не уловила тот момент, когда истерика окончательно погасла: к тому моменту моё внимание и мысли были всецело поглощены морем. Я следила за бликами на его поверхности, вдали похожей на жидкое зеркало. Чуть ближе оно превращалось в бездонный синий колодец необъятных размеров. Потом я вдруг отвлеклась на звук двигателя проезжающей по шоссе машины, который затихал, затихал, исчез. Остался лишь тихий шепот моря: дружелюбный, живой. Были еще удары сердца – уже спокойные, не грозящие выдавить само сердце через грудную клетку. Я попыталась заполнить лёгкие воздухом до отказа, ощутив запах соли, мокрого песка и чуть затхлого душка гниющих водорослей. Вдох получился каким-то нерешительным, прерывистым.       Шум волн очень напоминал дыхание какой-то исполинской рептилии, бока которой при вдохе шуршали о ракушки и песок. Этот звук был, пожалуй, единственным, который я слышала: он поглощал все остальные как губка, изредка пропуская самые громкие. Берега видно не было: пирс скрывал его своей серой спиной. С того места, где я стояла было видно только воду – и ни кусочка земли. Полюбоваться можно было разве что бликами волн, таких же ярких и ослепительных, как само солнце, да прогулочной яхтой на горизонте. Я смотрела на чистое, карикатурно-синее небо и море, казалось, покрытое серебряной чешуёй. «У них нет памяти», – мелькнула у меня в голове странная, но оптимистичная мысль.       Мне вдруг опять захотелось разорвать себя на части. На этот раз – от навалившейся тоски. Моя жизнь разделилась на «до» и «после». Это было ужасное ощущение, оно словно завязывало узлы из живого где-то внутри. «Вчера» отдалилось бесконечно далеко, всё моё прошлое – радужное, тихое, счастливое прошлое – уплыло в небытие, как бумажный кораблик в тёмной глотке сточной канавы. Мне безумно хотелось вернуться туда, отмотать плёнку обратно, прервать этот кошмар. Вырвать из жизни страницу с кляксой. И вновь жить там, где нет никаких монстров, где всё так спокойно и безмятежно. Но между «вчера» и «сегодня» образовалась огромная бездонная пропасть, из которой несло сыростью и гнилью, через которую никогда не построить мост. – Море – это рай. Так сказал Рэй Брэдбери. От неожиданности я подскочила и ахнула. Рома возник рядом бесшумно, как призрак. Заметив мою реакцию, он насмешливо вскинул брови и улыбнулся краем рта. Получилась нечто дружелюбно-издевательское. Это его выражение лица, практически перманентное, было таким знакомым, что казалось ненастоящим в этом новом мире. «Что-то из этого иллюзия», – мелькнула в голове мысль. – Если это так, значит ад слишком близко, – сказала я и отвернулась. – Философский вопрос. – Ты давно здесь стоишь? – Достаточно. – И зачем? – Я испортил много нервов этой ночью из-за того, что не оказался рядом в нужный момент. Остальные мне ещё пригодятся. – Решил отомстить? – я не хотела, чтобы это прозвучало грубо, но именно так оно и прозвучало.       Какое-то время Рома молчал. Рябь на воде была необыкновенно похожа на мурашки на человеческой коже. Я успела подумать, что, перемирие, похоже, не сложится, но когда Рома заговорил вновь, его голос звучал спокойно. – Не знаю, что ты себе придумала. Буду считать, что всему виною нервозная обстановка, – он сделал паузу. – Я действительно думал, что задние стёкла опущены. – Но это был бы очень хороший выход из ситуации, да? – в моём голосе прозвучал вызов, но он снова был проигнорирован. – Ты сама-то веришь в свои слова? Задохнуться сигаретным дымом в закрытой машине практически невозможно. Мне пришлось бы выкурить килограмм сигарет, а потом ещё сидеть чёрт знает сколько, – пауза. – И я не могу бросить тебя и твою семью на произвол судьбы. Это… как ты это называешь? Я опять забываю слова. – Не в твоём стиле, – сказала я, признавшись себе, что так оно и есть. – Да. Не в моём стиле.       Я опять повернулась, чтобы взглянуть на него. Рома смотрел вниз, на воду под ногами. Легкий ветер трепал выбившиеся из хвоста мелкие кудри. Надбровные дуги уже начали краснеть от солнца. Почувствовав мой взгляд, он поднял глаза. Всё в нём было как обычно: спокойное, неприступное выражение лица, только добавилось что-то новое, малозаметное, едва знакомое. Во взгляде было что-то ищущее, испытывающее. Словно Рома ждал чего-то от меня.       Кажется, я уже видела что-то подобное. – Я не хотел, чтобы ты видела меня таким… слабым. Наверное, это то немногое, что может меня смутить. Моя слабость.       Я вспомнила. Это было бесконечно давно, в моём тихом и радужном прошлом, может, лет 5 назад. Тогда Рома пришел к нам в гости вместе со своей мамой. Пока они обсуждали свои скучные взрослые проблемы, мы с азартом играли в одну из новеньких видеоигр. Была зима, но в комнате было сильно натоплено, и Роме почти сразу стало жарко: на нем был свитер поверх рубашки, который он принялся стягивать, ухватив за ворот. Задравшаяся рубашка тут же открыла моему взору узкую, сильно исцарапанную спину. На белой коже розовые полосы выделялись ещё сильнее. Тогда он наспех соврал что-то про кота, которого оставили друзья мамы на время их поездки за границу. Я поверила без задней мысли. Только этот взгляд заставил меня задуматься.       Он ожидал моей реакции и никак не мог её предугадать, потому что она не зависела от него. – Знаешь, было бы здорово, если бы это имело хоть какое-то значение сейчас, – сказала я. – Почему? – Если люди обращают внимание на мелочи, значит в их жизни нет серьёзных проблем. – Нужно ехать обратно, – сказал Рома после паузы. – Посмотреть, что можно сделать. – А Тигр? Он нам не поможет? – Нет. Он знает не больше моего. – А что будет с Ахиллесом? – я давно хотела задать этот вопрос. Сердце от страха сжалось и ушло в желудок. – Ахиллес умер. Осталось только добить его тело. Думаю, так будет правильно.       Слёзы вновь подкатили к горлу, сжавшись там болезненным комком. Я попыталась загнать их поглубже, уговорить себя, что смерть любимца – не новость. Получалось плохо. Мне ещё сильнее захотелось вернуться во вчерашний день. – Без этого никак? – я старалась держаться, но голос предательски дрогнул.       Рома вдохнул, видимо собираясь что-то объяснить, но вместо этого вдруг сказал коротко и резко, словно засомневавшись в своём красноречии: – Нет. Пошли, хватит торчать здесь.       И мы ушли. Садясь в машину, я бросила прощальный взгляд на море. Волны всё так же спокойно облизывали берег, а вода ни на секунду не оставалась без движения. От всего этого веяло умиротворением, но и равнодушием. У них нет памяти.       Запах дыма ещё не выветрился, и от этого щипало глаза. Я уткнулась лбом в стекло и старалась отвлечься хоть на что-то, чтобы не слышать, как чавкает тоска, пожирая меня изнутри своим слюнявым ртом. Это оказалось непростой задачей – мысли раз за разом возвращались к Ахиллесу, который совсем недавно поливал нас дождем брызг, отряхивая шкуру и пытался подкопать большущий булыжник, чтобы унести его с собой. Поплывшие от слёз силуэты перед глазами тут же превратились в собачью морду с острыми ушами, между которыми пролегла «умная» складка: Леська всегда так делал, когда выпрашивал вкусненькое или любимую игрушку. Я быстро-быстро заморгала, пытаясь прогнать картинку. – Что ты с ним сделаешь? – спросила я ломким голосом. – Ударишь или задушишь? Рома вел форд так тихо, что на секунду мне показалось, что его и вовсе нет рядом. – Я только над людьми издеваюсь, – отозвался он хрипло. – Моего садизма не хватит, чтобы мучить собак. Да и твою психику нужно пощадить. Весь сопливый гуманизм к твоим услугам. Утром я съездил к ветеринару и купил снотворное. Его хватит, чтобы отключить корову. – Неужели тебе ни капельки его не жалко? Ты ведь тоже его любил! Неужели тебе будет легко оборвать чью-то жизнь? – Нет, мне будет нелегко. Но это никакой не Ахиллес. Это никто. Просто шкура, набитая собачьим ливером. Он нас даже не узнает. Я понятия не имею, чем он может быть опасен, но лучше не рисковать. И меня не это больше всего волнует. Должны быть какие-то предпосылки того, что произошло ночью. Ты ничего странного не замечала?       Память тут же подсунула бегающие сами по себе магниты. И ветряной колокольчик. Я сказала об этом другу, хотя совсем этого не хотела. Как оказалось, не зря. – Почему ты мне не сказала? – накинулся на меня Рома. В глазах зажглись свирепые огоньки. – Почему?! – Я решила, что ты не поверишь мне. Да никто не поверил бы мне! Ненормально для взрослого человека верить в приведения. Ты бы посмеялся надо мной. – Посмеялся?! – повторил он с надрывом, уставившись на меня. – Над такими вещами не смеются! Мы знакомы без малого двадцать лет. Неужели за это время я не научил тебя доверять мне? Я не мама, не папа, я не твой… – тут он запнулся, а потом словно выплюнул это слово: – бойфренд. От меня не надо ничего скрывать. Это глупо! – Если бы ты мне все рассказывал, может и я бы меньше скрывала, – прошипела я. – Ты о моей весёлой жизни в секте? И как ты считаешь, хорошо бы тебе было жить, комфортно?! Стала бы ты со мной общаться после этого? Ты думай головой хоть чуть-чуть! – Ну конечно, это только ты у нас такой благородный, ни за что меня не бросишь! – огрызнулась я. – А у меня гипертрофия малодушия, твои проблемы – ты и разбирайся. Так, что ли?       На лице у парня заходили желваки, губы сжались в тонкую линию. Он сжал руль так, что на ладони остались красные полукружья ногтей.       Я скрестила руки на груди, показывая, что не хочу продолжать разговор. Всё постепенно возвращалось на круги своя: Рома продолжал срываться, а я – игнорировать его. Я рассеянно смотрела на носки сланцев, которые, как снежные вершины, чуть выглядывали из-за пальцев ног. Одинокий камешек стукнул по заднему бамперу, вновь пробудив воспоминания о магнитах. Тогда, прячась в ванной, я и представить не могла, что может быть что-то страшнее.       Я почти физически ощущала, как рубцуются раны на душе, как примиряюсь с их постоянной, ноющей болью и становлюсь менее чувствительной. Вспышка гнева, вызванная спором, отвлекла меня от скорби по любимцу. Теперь боль постепенно возвращалась, но уже не вызывала таких сильных эмоций, как пять минут назад. Наверное, это называется «смирение». – Я разошелся, да? – в его голосе не было извинений, лишь вопрос, на который ожидался только утвердительный ответ. – Я не хотел. Но, чёрт, разве ты считаешь, что мне нужно что-то недоговаривать? – В этом мире не стоит доверять кому-то всё, о чём думаешь. Мало ли чем это может обернуться. – Доверие оплачивается доверием. Все оплачивается одной монетой. Нужно только удостовериться, что она есть у тебя и у того, кто тебе близок. – Не будь наивен. Это не так. – Неужели тебе есть чем доказать? – А чей ты потомок – Каина или Авеля?       Рома в недоумении уставился на меня. Такого довода он явно не ожидал. Я тоже не ожидала. Просто на глаза попался набор маленьких иконок над крышкой бардачка, и ответ появился сам собой. – Вот и доказательство, – закончила я.