Я не боюсь мышей

      Почему-то день приезда всегда такой длинный… Мне всегда казалось, что в этот день ночь просто забыла прийти и два дня слились вместе. И успеваешь как-то неправдоподобно много: и от дороги отдохнуть, и вещи по полочкам разложить, вспомнить, что забыли, сходить за этим в магазин, удивиться, как изменился городишко за год и ещё много того, что в один день никак не успеешь.       Мы шли на пляж. Был уже вечер, часов пять, наверное, но для нас время что ни на есть подходящее – дневная жара утомляет. Воздух пах солью и йодом, был влажным и приятным, не то, что в большом городе. Хотя здесь почти у каждого жителя был водопровод, телефоны, электричество, во двориках стояли дорогие иномарки, крыши пестрели спутниковыми тарелками, а побережье было застроено разномастными гостиницами и открытыми кафе, меня все равно никогда не покидало ощущение, что я нахожусь в провинции. Просто она, словно молодящаяся старуха, вдруг оделась в тинейджерские побрякушки и верит в свое преображение. Может, так действовала близость моря, может, лес на холмах. Холмы образовывали долину, в которой вырос посёлок – маленький вредоносный клещ, нашедший удобное местечко в складке земной кожи. Всё-таки было здесь что-то такое, что помогает отдыхать душой.       Впереди запестрел сувенирный рынок. Каждый день там стоял несмолкающий гвалт, толпы загорело-обгорелых тел двигались нескончаемым потоком в обе стороны, а говорливые аборигены нахваливали свои дешевые вещички, придумывая для каждой свою историю. Выделялся там только один киоск, непонятно как здесь очутившийся. Продавец там был тучный и угрюмый; он один не хватал за рукава туристов, не старался набить цену своему товару. Он просто сидел под вентилятором в самом тёмном углу, словно паук. Причина была ясна, ведь торговал он… натуральными мехами. Да, прямо у входа на пляж вас встречали норковые шубы, мохнатые шапки, кроличьи и лисьи жилетки и коврики из овечьих шкурок. Словно сегодняшние сорок градусов завтра могли превратиться в минус тридцать. Уж не знаю, каким ветром его туда занесло, этого флегматичного дядьку, но каждый год он сидел на своем месте и сторожил шубы и жилетки. Наверное кто-то их все-таки покупал.       Мысли мои прервал резкий свист. Опять Саша с этой дурацкой игрушкой. Весь день сопровождался этими звуками. Запрятать бы его куда-нибудь подальше… – Саш, прекрати свистеть, – озвучила мои мысли мама. – У меня уже в ушах звенит! Смотри, панамку уронишь. Сестренка на минутку оглянулась и вытащила свисток изо рта. Она бежала впереди всех налегке – мне выпала честь нести её надувной круг. Пластиковые детские очки придавали ей деловитости, а желтая панамка подпрыгивала при каждом шажке, словно лихой джигит на коне. Типичный летний ребёнок. – А я хочу свистеть! В доме нельзя свистеть, а на улице можно. – Хватит уже, насвистелась. – Нет! – Саша повернулась спиной и поскакала дальше по тротуару. – Я с птичками разговариваю. – Птички все перепугались и улетели. Где ты видишь хоть одну? – Они прячутся. От Леськи, - последняя реплика была с укоризной. – Собаки не едят птиц, - возразила мама. – Он съел мою резиновую уточку из ванной!       О даа, этого она ему никогда не простит. Оранжевый утенок всегда привлекал внимание пса – тогда еще четырехмесячного щенка, - но до бортика ванной он не дотягивался. Наверняка резиновая душа не подозревала о своей участи, но в один прекрасный день Ахиллес совершил это чудовищное преступление. По-видимому вытянувшись изо всех сил на задних лапах, он вероломно схватил и сгрыз игрушку. За этим занятием как раз и застала его Саша. И тут же разревелась, да так, что перепуганный Леська спрятался под раковину. Так они и выли вместе – девочка на диване в комнате, а пёс – закрытый на месте преступления вместе с останками утки. – Она ведь была ненастоящая, – возразила я. – Ну и что, – ответила Саша… и вновь засвистела. – Я сейчас заберу его у тебя, – подключился папа. То ли терпения у него больше, то ли пофигизма. Никакие уговоры не подействовали, и мышь все-таки пришлось отнять. Саша поскандалила немного, но через время успокоилась, увлёкшись приближающейся полоской моря. Она потребовала у меня поводок, но Леська, почуяв свободу, мотал её то вправо, то влево и ремешок вновь перекочевал ко мне. Пёс немного повыделывался и опять пошёл ровно, временами обнюхивая придорожные кусты. Я любила своего пса, хоть он и не был породистым, вопреки моим желаниям. От немецкой овчарки у Ахиллеса были размер, окрас (за исключением белого пятна на задней лапе), да карие глаза. Лаял он по пустякам, как всякая дворняга, хулиганил и шумел, но при этом был существом очень чутким. Он точно знал, где хороший человек, а где плохой, даже если раньше его никогда не видел. Это приносило и некоторые проблемы – пёс совершенно неожиданно мог кинуться на человека, напугать его. Но оттащить и успокоить его не составляло труда – на то и овчарочья кровь. Среди себе подобных он проявлял дружелюбие, только поход к ветеринару оборачивался истерикой – приходилось идти мимо кладбища. Охранял его какой-то барбос, которого мой питомец чуял и начинал лаять и рваться, словно чокнутый. Ту собаку я никогда не видела. Море в тот вечер было замечательным: вода совсем тёплая и прозрачная, людей почти не было. Одуревшие от жары торговцы всякими «Чурчхелла! Козинаки!» уже ушли домой и никто не мешал отдыхать. Да, отпуск обещал быть замечательным. Если бы не чёртов свисток. И дела даже не в издаваемых им звуках. Если бы это было так, то проблему было бы легко решить. Но жизнь штука сложная, и однажды она укусит нас за пятки.