Я не боюсь мышей

      Темно. Только девять часов, сейчас лето, а здесь уже хоть глаз выколи. Под моими сланцами шуршал укатанный чужой машиной гравий. Изредка трава цепляла ноги, рождая ощущение крохотных лапок насекомых, бегущих по коже. Жутковато даже. Третий раз за день топча дорожку к дому, я думала о том, что неплохо бы установить в саду хоть какие-нибудь фонари. Я то и дело спотыкалась обо всякую ерунду и шумела, как бегемот в камышах. Следом за мной шла мама, неся на руках полусонную Сашу. Вот уж кому повезло – пройдя полпути, она захныкала и отказалась идти дальше. Хотя я уже три раза чиркнула её надувным кругом по гравию и была рада, что она не слышит. – Не споткнись о плитку там, – посоветовала мама. – Помню-помню.       Я переступила небольшое препятствие – сюда уже доставал свет соседского фонаря и было не так темно. Холодные блики лежали на траве и листьях, окрашивая их в мертвенно-серый. На миг скудный луч заслонил толстый кот, пробежавший по штакетнику.       Месяц над головой напоминал надкушенную серебряную монету. Мне подумалось, что в городе этот самый он давал куда больше света, чем зд…       Все мысли вдруг оборвались и исчезли, словно кто-то щелкнул выключателем. Мне даже показалось, что я слышала этот щелчок.       А вот зрение никто не выключал.       Впереди, в десяти шагах от меня, сидела (лежала, стояла, чёрт знает, что она еще там делала) какая-то тварь с горбатой спиной и головой, низко опущенной к земле. Против света был виден только её силуэт, но и этого было достаточно. «Крыса… огромная крыса» - услужливо подсказало сознание. По коже побежали мурашки. Она обнюхивала окно нашего подвала. Возможно оттуда и вылезла…       Сейчас она заметит нас, и конечно побежит в сторону своими мерзкими лапками, волоча по земле отвратительный хвост …       Все это длилось лишь секунду. А потом все закончилось.       Тварь поднялась на четыре длинные лапы, чихнула и потрясла ушастой головой.       Это был Леська. Я спустила его с поводка, и он бежал впереди. Что-то его заинтересовало, вот он и улегся у подвального окна, согнув лапы и сунув морду в щель. От этого его силуэт стал точь-в-точь как горбатая спина грызуна. Спать. Срочно. – Леська, – выдохнула я. – Ты меня напугал. Иди в дом, не путайся под ногами. В дом, слышишь? Домой!       Пёс не отзывался. Даже ухом не повёл, когда я назвала его по имени. Он стоял в напряжённой позе и как заворожённый тыкался носом в стекло, оставляя мокрые отпечатки на пыли. «У тебя тоже глюки, родной»- подумалось мне. Я подошла к нему, взяла за ошейник и насильно оттащила от окна, рывком сдёрнув с места. Ахиллес глухо зарычал, словно желая остаться с полюбившимся предметом, когти протестующе заскребли по бетону, но в следующий миг он расслабился и повиновался. Я подвела его к крыльцу, открыла дверь и завела пса в дом. Вот как ребёнок, честное слово, как устал – сразу капризничать.       Я повесила сумку с пляжным барахлом на вешалку, а сама плюхнулась на престарелый диван, отозвавшийся натужным скрипом. Всё здесь скрипучее. Даже соседи.       Я легла и закинула руки за голову, глядя в потолок. По мышцам растекалось приятное расслабление, веки отяжелели, явно призывая мозг посмотреть сны.       В комнату на цыпочках вошла мама, помня факт скрипучести, осторожно положила рядом со мной сладко спящую Сашу. Её розовая футболочка скомкалась и задралась, открывая пухлый детский животик, мерно вздымавшийся от дыхания. – Потом разбудим, – тихо сказала она. – Пойдем, будем готовить ужин. Я болезненно поморщилась. – Может вы и меня потом разбудите? – Рита, ты лентяйка! Пойдем, мне там скучно одной, - неожиданно жалобно сказала мама. – А папа? – Он на улице чем-то занят. – Скучно? А может страшно? – ехидно спросила я, поднимаясь с места. – Нет. А чего мне бояться? – Ну… вдруг пол заскрипит, например. – Я не боюсь пола, – с насмешкой сказала мама.       Мы вышли на кухню-веранду и прикрыли за собой дверь. Металлический крючок в самом низу створки холодно звякнул. Раньше его использовали вместо щеколды. Сейчас это было невозможно: может дерево от сырости разошлось, а может и изначально просчитались. Крючок не дотягивался до петли, даже если дверь закрыта очень плотно. Но звонком сие приспособление служило исправно. – Пола и я не боюсь. А вдруг это кто-то идет? – Свои все дома. – А вдруг это призрак, – зловеще прошептала я. – Призраков не бывает, – спокойно сказала мама.       Святой скептицизм. Так скучно жить. – Ты мне лучше скажи, – она набрала воды в кастрюльку и поставила её на газ. – Рома наш во сколько приедет?       Рома был хорошим другом семьи – сын маминой старшей подруги. Та часто бывала в разъездах по работе, и поначалу моя мама была для Ромы нянькой, а потом он стал нянькой для меня. Выросли мы практически в одном доме, играли одними игрушками, он водил меня на качели, затем в первый класс за ручку. А потом Рома вдруг исчез. Не знаю, куда он подевался, но в промежутке между моими 10-13 годами я его почти не видела. Изредка он приходил в гости, приносил сладости, болтал со мной и шутил, но глаза у него стали нехорошие. Взгляд был какой-то невидящий, пустой, и было ощущение, что он смотрит сквозь тебя. Это мне очень не нравилось, даже как-то пугало. Да и вообще, когда он приходил, в доме появлялась какая-то аура давящего страха и безысходности. Но почему у меня возникало такое чувство, я не могла объяснить даже себе. Конечно, можно было спросить, есть ли что-то такое у кого-нибудь ещё или это лишь воображение. По-хорошему и самого парня можно было разговорить, узнать, что случилось. Но я не спрашивала. И знала, что никогда этого не сделаю. Просто не собиралась. Не потому что боялась правды или стеснялась, нет, дело не в этом. Я просто знала, что не надо спрашивать. Знала и тогда и сейчас. На лице и руках друга регулярно появлялись шрамы и ссадины; когда я спрашивала о них, парень отмахивался – с дерева сорвался, собака укусила, ободрался. Себе я сказала, что он просто не хочет делиться подробностями и не навязывалась. Взрослые мальчишки не делятся секретами с маленькими девчонками.       Потом все как-то резко пришло в норму. На мой четырнадцатый день рождения Рома явился, и я наконец снова увидела уверенного парня, без этого гипнотизирующего взгляда и хриплого простуженного голоса. Он устроился на работу хореографом, организовал свою студию и сразу же позвал меня заниматься. Я с сомнением согласилась – не верилось в такое кардинальное изменение. Музыкальное образование, какое-никакое, у него было – брошенная лет в 15 музыкалка плакала и рыдала по потерянному пианисту, который, не ведая, губил свой талант. Как оказалось, сомневалась я зря. Очень быстро маленькая студия обросла пристройками и ремонтом, а сарафанное радио разнесло по городу известие о «гениальном хореографе». И все же было что-то неправдоподобное в этой метаморфозе. Только теперь мне казалось, что три года я общалась с каким-то другим человеком, просто они очень похожи. А настоящий Рома просто ездил куда-то вместе со своей мамой. Конечно, некоторые отличия появились и в нем – в детстве он был не таким агрессивным и своенравным, - но в целом это был тот же человек. Моя мама вроде и не заметила ничего такого. Она его любила как родного, всегда была ему рада, вот и пригласила съездить в отпуск с нами. В этот же день он не смог поехать из-за работы, поэтому прибытие откладывалось на завтра. – Да откуда я знаю, мам. Я его не пасу. – А зря… – Чего? – Заря, говорю, скоро! Салат порежь. Я с подозрением посмотрела на её абсолютно невозмутимое лицо. Всё она мне его подсуетить пытается, как будто я не вижу. Начинаешь спрашивать, так ли это, - отнекивается. Взрослые такие взрослые… Оставалось надеяться, что привлекает её не хорошая работа и форд Ромы, а его интеллигентность. Хотя, скорее всего, так оно и было. После ужина мы столкнулись с ещё одной проблемой под грифом «Саша». Заключалась она в том, что сестрёнка никак не желала ложиться и ставила для этого всяческие условия. Сначала она не пожелала спать одна и тогда я согласилась лечь с ней, предвкушая её сонные пинки и ворочания. Мама уже постелила на двоих, как вдруг Саша потребовала положить с ней пса. Вобще-то Ахиллесу не разрешалось лежать на диванах и уж тем более спать вместе с хозяевами в одной кровати. Даже когда он был щенком и скулил от тоски и одиночества всю ночь, его и то не пустили в комнату.       Но Сашу это не волновало. – Ты мне никогда ничего не разрешаешь, – протяжно заныла моя сестра. – Никаких собак в постели, – строго сказала мама. – Ложись спать! – Я без него не засну! – Значит вставай и иди в сад гулять. Не мешай всем отдыхать. – Нет, не пойду в сад, – всхлипнула Саша, готовая разразиться фирменным ревом. Но тут ей в голову пришла идея более чудесная: - А где мой свисток? – Зачем он тебе? – удивилась мама. – Я буду с ним спать.       Вот только этого не хватало. Где её плюшевая лошадь? Все нормальные маленькие девочки спят с мягкими игрушками, ну с куклами на худой конец. Но не с глиняными мышами! – Хватит с тебя сегодня свиста. Еще не хватало лечь на него ночью. Да, наверное больно будет. – Завтра наиграешься, – подытожила я, в тайне надеясь на исчезновение дурацкой игрушки.       Где она, кстати? Может, все-таки, осталась на пляже? Было бы неплохо. Я огляделась в поисках свистка и обнаружила его на подоконнике. На окрашенной сотый раз деревяшке виднелась лишь блестящая серая спинка, морда была высунута наружу. Мышь словно пыталась совершить побег, но еще сидела и раздумывала, не разобьется ли глиняное тельце о бетон. Или ждала друзей. Свет луны на безоблачном небе делал очертания игрушки резкими и жутковато-неестесственными; черные глазки бессмысленно блестели неживыми огоньками.       Снесло бы её ветром.       Вдруг игрушка дёрнулась, словно живая, собираясь перевалиться через маленький выступ на подоконнике.       В тот же момент Саша обнаружила шнурок свистка и схватила его, ударив мышь головой о тумбу, стоящую возле окна. Мне показалось. Опять показалось. Я просто очень устала, вот и чудится всякая ерунда.       Воевать с сестрёнкой мне категорически не хотелось, да и сил не было. Я побурчала для порядка и сделала вид, что крайне недовольна этой уступкой. На самом деле мне было уже все равно, лишь бы этот день, наконец, завершился. Саша заснула через пару минут, и, лёжа рядом с ней, я даже позавидовала крепкому детскому сну. Он приходит сразу же, едва щека коснется подушки, не заставляя ворочаться и о чем-то думать. Чем взрослее мы становимся, тем медлительнее и хуже становится наш сон. Наверное, это зависит от того, насколько человек верит в сказочных героев. Существует лишь то, во что ты веришь. Поэтому детство кажется нам счастливым – в детстве мы живем в полноценном мире, мы во всем можем видеть прекрасное. Грязная бездомная кошка становится самым ласковым созданием на планете, лужа – огромным морем, которое ждет своих корабликов, а цветущие придорожные сорняки намного красивее роз. Мы любим дождь, потому что он стучит в окно, и солнце, потому что оно греет. Детство – это когда мир не имеет границ, когда все вокруг – сплошное самоубеждение, но самоубеждение реальное, существующее, оно взаимодействует с тобой и подчиняется тебе. Всё окружающее тебя аморфно, не имеет четких и неприступных очертаний; оно просто живет, изменяется, каждый день складываясь во что-то новое. Именно в таком мире живет добрый волшебник Оле-Лукойе, который приходит, чтобы раскрыть свой чудесный зонтик и показать нам яркие сновидения.       В мире взрослых он жить не может, и поэтому они ворочаются в своей постели и никак не могут заснуть. Их сон каждый раз в нерешительности мнется у порога, раздумывая, идти ли сейчас или помедлить еще полчаса. И вот он наконец набирается храбрости, делает шаг в расслабленное сознание, которое тут же превращается в цветной круговорот. Но стоит родиться одной осознанной мысли, как сон пугливо шарахается, и полуреалистичные картинки исчезают, как мыльный пузырь от неосторожного прикосновения. Приходится ждать снова, а иногда и не раз. Но все же приходит момент, и сон незаметно укрывает нас своим темным ночным покрывалом.