Я не боюсь мышей

      Черный силуэт собаки подпрыгивал и припадал на передние лапы, непрерывно двигался из стороны в сторону, медленно и трусливо приближаясь к дальнему углу помещения. Там, в полу, гнездилась холодная серая полутьма, которая отличалась от темноты подвала, но не излучала никакого света. Напротив, она жадно глотала жидкие рассветные лучи, проникавшие в бойницы окон, убивала их, сама становясь больше. Воздух там, в углу, дрожал и колебался. Когда Ахиллес приблизился на пару шагов, к гудению добавился другой звук – едва заметный и высокий. Он нарастал, вбирая в себя дрожь в воздухе, а серая тьма превратилась в непрозрачный дым, вытянув вокруг себя струйки. Одна из них подползла к собачьей лапе, точно безголовая змея, на ощупь поползла вверх по грязной шерсти. Леська лаял, не замечая ее, с надрывом – бестолковая дворняга, увидавшая незнакомца.       Серая дрянь росла, распластав струйки-щупальца по стенам и полу. Та, что добралась до лапы, уже коснулась шеи Ахиллеса, но он по-прежнему не замечал этого. Пятно в углу стало светлеть, будто набирая силы, высокий звук казался мне очень знакомым. Когда-то очень давно, в прошлом веке, он вызывал у меня раздражение и неприязнь. Думать удавалось с огромным трудом, как будто мысли были каменными глыбами. Как только я сообразила, откуда мне знаком этот звук, тут же пожалела об этом. Я пожалела вообще обо всем, о каждом мгновении своей жизни. Я захотела просто исчезнуть, раствориться в пространстве и слиться с пылью на полу. А когда серая клякса осветлела настолько, что я смогла увидеть предмет в углу, мне захотелось еще и ослепнуть.       Проклятая лупоглазая мышь уставилась на пса глянцевыми неподвижными глазами. Ахиллес придушенно лаял на нее, а она отвечала ему свистом. Жутким непрерывным свистом, который нес из нее воздух, двигавшийся сам по себе, без чьего-либо усилия.       Сердце стучало в груди, в висках, заставляло пульсировать все тело, временами приглушая другие звуки. Кожа болела от мурашек, словно мышцы грозились выскочить со своих мест. Со всех сторон на меня надвинулся нарастающий шепот миллионов ртов, которые говорили наперебой, пульсировали, приближались и отдалялись. Голоса шли из стен, рябивших, как поверхность воды от ветра, из пола, из потолка, были в воздухе, проникали внутрь меня через уши и рот. Несколько из них выделялись, повторяли что-то однообразное, как заведенная игрушка. Все это время я смотрела на Ахиллеса и серую струйку, впившуюся в его шею. Я не думала о том, что происходит – мысли опять парализовало каким-то ментальным наркозом.       Пес лаял целую вечность. Он уже не прыгал – его лапы приросли к полу. Он стал хрипнуть – голос стал ниже и тише, с оскаленных челюстей потянулись нитки слюны. Одновременно с этим над его ключицей появился медленно расширяющийся просвет. Он увеличивался, превращаясь в чистую сухую воронку, словно кто-то стирал ластиком собачью шею. Происходящее показалось мне дешевой декорацией, которая рвалась и трескалась от старости, но тем не менее наводила ужас. Из пасти Ахиллеса хлынула кровь, он захлебывался в ней, давился, она заполнила его легкие, но он продолжал лаять. Изо рта теперь бежали не тонкие струйки полупрозрачной слюны, а целые потоки крови, заливавшие пол с характерным чавканьем. Посыпались какие-то белые камешки – я только потом поняла, что это были его зубы. Последние две секунды пес зашелся в нечеловеческом вопле: дыра в его шее стала размером с кулак, замотал мордой, словно пытаясь выбраться и невидимого ошейника, но лапы не отрывались от земли. Просвет расширился еще немного, разорвав глотку, и голос Ахиллеса навсегда затих. Но он был все еще жив. Челюсти беззвучно кусали воздух, а остекленевшие глаза вращались и лезли из орбит. Просвет полз вверх, разрывая мышцы с характерным шорохом. Из-за наступившей тишины шепот стал отчетливее, я попыталась вычленить хоть одно слово из общего бормотания, но ничего не вышло. Панический ужас сжимал меня холодными колючими пальцами, давил остатки человеческой души. Я была не больше, чем запуганный кролик, который жмётся к стенке своей норки, дожидаясь, пока ее раскопает лис. В голове царил пустой вакуум, тянувший в себя череп. Удары сердца отдавались в нем, как в пустой бочке. Все прямые линии начали искажаться под немыслимыми углами, как на картине сюрреалиста. Прямоугольные окна превратились в ромбы, растянулись в стороны, преломляя свет и изображение за ними, затем и вовсе оплыли бесформенной массой, как и всё вокруг. Пол превратился в густую трясину, которая пузырилась, рябила, заглатывала предметы и исторгала новые, ни на что не похожие. Некоторые из них определенно были живыми, но не имели ни цвета, ни формы, ни схожести с чем-либо. Я старалась не смотреть на них, чтобы они не оставили следа в моей памяти, пока одна из этих тварей не оказалась прямо у меня под ногами. Клубок хитро переплетенных кишок, с дрожащими, как желе, покровами и одним бело-красным глазом. Поперек тела протянулась узкая щель – раскрывающийся в болезненном крике рот, и тут же существо оплыло, превратилось в чёрную пену и густой пар с омерзительным запахом гниющей рыбы. По всему полу продолжали появляться и исчезать предметы, кроме того пятачка в углу – там где лежал свисток. Я потом еще очень долго не могла понять, почему детская игрушка повергла меня в такой неконтролируемый ужас. А он словно оградил себя ровным кружком и продолжал свистеть.       Я попятилась к выходу – оцепенение немного сошло, но ноги были ватными и шаткими. Ступни вязли в зыбком полу, замедляя движение, но до двери было всего пару шагов.       Но ее не оказалось на месте. Проём просто исчез. Мне не нужно было поворачиваться, чтобы убедиться в этом – спина коснулась холодного кирпича, а шепот усилился от их близости. Четыре… Четыре… Все твои родные мертвы… Тебя нет… МЫ УБИЛИ ИХ И ТЕБЯ ТОЖЕ… Рита… Рита… Рита… Все твои друзья больны, они умрут… СДОХНУТ КАК ЭТА CANIS!       Сплошную пелену шепота прорезал отвратительный треск разрываемых костей. Просвет в шее Ахиллеса достиг холки, шейные позвонки расходились, костный мозг тянулся, как жевательная конфета. Четвероногое обезглавленное тело затряслось в предсмертной агонии, только лапы оставались на том же месте, будто их прибили гвоздями. Голова с омерзительным шлепком упала на пол и по ней тут же захлюпали потоки черной крови, образуя вокруг целое озеро. Я не верила, что в одной собаке может быть столько крови, а она все лилась и лилась, будто бы ее закачивали насосом из невидимой цистерны.       Боже, сколько ее…       Тело завалилась на бок с тем же мерзким звуком, как и голова. Упала, как картонная декорация от порыва ветра. Страха уже не осталось, лишь его призрачная тень, маячившая где-то позади. Видите ли, мы боимся только тогда, когда есть возможность выжить, спастись. И чем больше эта возможность, тем больше страх. Дверь исчезла. То, что натворило здесь такой бардак, поглотило её, заменив этими чудовищами, которых изрыгал пол, или чем-то еще, чего я не вижу. Оно гнало воздух через свисток, насыщаясь этим звуком, искривляло пространство. Все вокруг находилось в непрерывном угрожающем движении, скалилось хищными изгибами, играя со мной, как котенок с бабочкой. Я не могла выжить. Я кролик в западне, маленький больной кролик, которому осталось лишь дожидаться своей участи. Воздух отвратительно вонял тухлой рыбой из-за тварей, которые появлялись из пола все реже, иногда сразу проваливались обратно, но чаще покрывались черной пеной, смешиваясь с лужей крови. Один раз возле стены вылезло существо с продолговатым телом и ногами, похожими на лапки кузнечика. В его блестящей серо-голубой коже были миллионы отверстий, некоторые прикрытые пленкой. Тварь пару раз дернула лапками, слишком тонкими, чтобы выдержать ее вес, и сдулась, как проколотый воздушный шар. Пена полезла из дырочек и впиталась в трясину.       Сбоку потянуло теплом, как будто из огромной распахнутой пасти вырвалось дыхание. Я практически увидела кожей это чудовище, волей которого очутилась здесь. Оно сильно схватило меня за предплечье и потащило, как тряпичную куклу.       Огромные холодные клыки больно впились мне в бедро, разрывая кожу. Охотник пришел за добычей. – Шевелись! Ну же! – рявкнул знакомый голос.