Я не боюсь мышей

      Последним, что я увидела в подвале, была мёртвая собачья голова. Все движения стали замедленными, под водой. Казалось, выдохни – увидишь пузырьки воздуха. Кто-то неумолимо тащил меня за руку, собираясь оборвать мою жизнь. Возможно, через секунду я услышу треск собственного черепа так же явно, как минуту назад хруст позвоночника своей собаки. Но оторвать взгляд от подёрнувшихся дымкой глаз я не могла. Я видела, как ужасно медленно сомкнулись челюсти Ахиллеса. А потом раскрылись опять. Многих зубов недоставало, и вместо них зияли черные дыры, как глазницы неведомого существа, рожденного зыбким полом. Отделенная от тяжёлого тела, морда повернулась в мою сторону и медленно двинулась на меня. Как будто кто-то привязал к ее носу веревочку и тянул к себе. Я вспомнила, как Саша тащила по траве мягкую игрушку, меланхоличную велюровую собачку. «Смотри, Леська, Кузя идет на поводке и не вырывается! Он послушная собачка, ты должен брать с него пример. Если ты не будешь послушной собачкой, серый дым из подвала оторвет твою голову, как от пластилиновой фигурки!» Дверь захлопнули с такой силой, что петли заклинило, а со стен посыпались куски краски. Я услышала, как разбитая морда с той стороны ткнулась в порог и заскрежетала оставшимися зубами по бетону. Я вынырнула из подвала, как из воды, но нормальная скорость так и не вернулась. Звуки доносились как через толстое одеяло. Перед глазами возникло лицо Ромы, перекошенное, испуганное. Он что-то кричал, тряс меня за плечи, но я не могла разобрать ни слова. Рита, очнись! Ты слышишь меня? Отвечай! Все как будто глубоко под водой. А может мы и вправду на глубине? Проклятый свист, его всё ещё слышно. Он буравил мои барабанные перепонки, перекрывал собой и так едва слышные звуки. Может, я умерла? Кто-то же вцепился в меня, я точно помню. Голова Леськи… Она была живой… без тела! Родители. Моя семья! Они же там, в доме! Если не было рельсов, значит, не было и поезда. Они там, все еще спят, они ничего не знают! Мне нужно к ним. Шепчущие голоса наврали, моя семья жива, я чувствую.       Дым может пробраться через щели в полу… Валим отсюда! Бегом! Да очнись же ты!.. …я успею их разбудить.       Страх потери близких творит чудеса. Оцепенение исчезло, я вырвалась из Роминой хватки и побежала в дом. Тело было каким-то чужим, но я не задумывалась об этом. Оно слушалось меня, это было главным. Всё «моё» пребывало в отключке, и мне было совершенно не до того. Я вообще не была уверена, что все еще жива. Но в любом случае нужно добраться до родных раньше, чем проклятый дым. Нет! Не туда! В другую сторону! Рита, стой, не ходи туда! Не трогай их, слышишь?! НЕ ТРОГАЙ!       Парень кидается вслед за девушкой, но не поспевает за ней. Ему тяжело дышать, кожаные браслеты на руках впиваются и жгут кожу, как раскаленный металл. То, что каким-то образом вылезло из его прошлого, искажало старый дом, мяло и вытягивало его, как резиновую фигурку. Не сумев убить парня, оно силилось заглотить то, к чему он был привязан. Только ради того, чтобы насытить бездонное брюхо. Залитый липкий линолеум, битые тарелки, оторванный порог – в два шага я проскочила узкую кухню. Звякнул испорченный поводок на ручке. Темнота комнаты – да, вот он маленький комочек на постели, моя спящая сестра. Они никуда не убежали, здесь не было слышно ни гула, ни свиста – ведь стены слишком толстые. Я бросила взгляд на проход в соседнюю комнату – родители тоже здесь, они спят. Нужно только разбудить их и я вернусь из этого кошмара. А может и не вернусь. Мне все равно, лишь не быть одной. Я просунула руку под бок сестрёнки, чтобы взять её на руки и разбудить поцелуем в лоб, но проснувшиеся тёплые чувства разорвал в клочья ужас. Кожа Саши была холодной, как стена, а сама она никак не реагировала ни на зов, ни на прикосновения. Она умерла.       Он не успел. Когда парень зашел в комнату, девушка сидела на кровати, поджав ноги, и пыталась приподнять свою маленькую сестру. Он знал, что тело ребёнка было безжизненным. Лицо его подруги стало серым, она как-то разом постарела на два десятка лет. Её фигура закаменела, дыхание прервалось. Это был плохой знак. Если она сейчас умрет, это будет по его вине. Все происходящее было по его вине. Меня словно ударили в живот и ударом вытолкнули все живое, что было во мне. Возможно, вся моя жизнь заключалась в этом маленьком ребёнке, закутавшемся в простынь. Я никогда не думала об этом раньше, поняла только сейчас. Как я могла оставить ее одну в комнате, когда метром ниже разрастался такой ужас. Мне снова захотелось куда-нибудь исчезнуть, на этот раз по-настоящему. Пусть в комнату сейчас ворвется Ахиллес и разорвет меня в клочья, случится сердечный приступ, да что угодно, лишь бы не чувствовать эту сосущую пустоту внутри. Моих плеч осторожно коснулись руки, казавшиеся горячими на фоне холода комнаты. Нет, нет, она не умерла! Здесь же так холодно, а Саша укрыта лишь жалкой простынкой, она замерзла. Я согрею ее, и все будет в порядке. В моей семье не мог никто умереть, со мной не может такое случиться. Я потянулась к спящей сестрёнке, чтобы обнять её, но Рома вдруг резко дернул меня и повернул лицом к себе. Он был очень бледным, почти прозрачным. Я хотела объяснить ему, что Саше холодно, чтобы он принес одеяло, но произносила только какие-то нечленораздельные звуки. Язык онемел и не слушался, а Рома не желал понимать меня, он только давил мне на спину, прижимая к себе. Я упиралась руками ему в грудь и вырывалась, но он был сильнее. Меня это злило. Он, взрослый человек, был напуган, как ребёнок, и мешал мне. Я повернула голову к сестре и позвала ее, в надежде, что она все-таки проснется. Она не двигалась. В обожженной ладони в который раз вспыхнула дикая боль – друг нарочно сжал ее. – Смотри на меня, – оказывается, все это время он что-то говорил, но я не слышала. – Эй!       Рома перехватил меня одной рукой поперёк спины, а другой насильно повернул к себе за подбородок. Звук его голоса – звук из спокойного тихого прошлого, которое навсегда исчезло, стало далёким, как горизонт, прорезал звенящую в ушах вату, заставил меня успокоиться и перестать вырываться. На мертвенно-бледном лбу застыли капли испарины. Зрачки были крошечными, со спичечную головку, хотя кругом было довольно темно. Я не придала этому значения. Пальцы, сжимавшие мой подбородок, были горячими, как будто у их владельца была лихорадка. Его душила сильная одышка. – Слышишь меня? Слышишь? – Он пристально вглядывался в мои глаза, словно боясь увидеть в них что-то.       Я слабо кивнула. К горлу подкатывали тоскливые слезы. Мне хотелось вернуться обратно во вчерашний день, когда все были живы.       Краем глаза я заметила что-то справа от себя. И слева. И вверху. И под ногами. Весь мир находился в непрерывном движении, меняясь, словно сумасшедший хамелеон. Дверные проемы превратились в уродливые мавританские арки, картины и мебель изгибались, кривились в невообразимые фигуры, росли и уменьшались. Лица на настенных фотографиях превратились в уродливые маски, скалящие зубы, с выжженными глазами. Пол прогнулся, закачался, и я с ужасом увидела ту же зыбь, что и в подвале. Воздух сгустился, заполняя уши надвигающимся шепотом, в котором теперь слышалась остервенелая злоба. В потолке появились разрывы, черные скользкие поры, каждая из которых превращалась в беззубый рот, поглощавший реальность, как сладкий кисель. Обои вздулись, наполнившись чем-то изнутри, в некоторых пропитались и потемнели, на стыках разошлись и изрыгнули из себя темную густую жидкость. Я не понимала что это, пока по постельному белью не расползлось алое пятно. Кровь. Опять кровь.       Рома сжал мне челюсть, привлекая внимание. Боль вернула утекающее сознание. Я беззвучно всхлипнула. – Рита! – жестко сказал он. Но потом голос чуть смягчился. – Я здесь, перед тобой. Пока я рядом, ничто не тронет тебя. Все в порядке…       Он хотел договорить, но замолк на середине фразы и конвульсивно повернул голову в сторону комнаты родителей. Я попыталась сказать, что ничего не в порядке, что здесь творится что-то ужасное. Что Саше очень холодно. Что воздух вокруг заполнен шёпотом. Что кошмар окружает нас со всех сторон. Но я никак не могла произнести не слова – всхлипы прерывали дыхание, делили слова на отдельные невнятные звуки. Голова кружилась от недостатка кислорода, а может, от его избытка. Рома не стал слушать – вместо этого он сильнее прижал меня к себе, закрывая от чего-то. Я не понимала, что он делает. Нужно было унести Сашу и бежать самим, а вместо этого мы жались друг к другу, как испуганные щенки. – Слушай меня, – строго произнес Рома. – Что бы ни случилось, что бы ты ни услышала, что бы тебе не показалось, пусть даже самое ужасное – не смотри по сторонам, не поднимай головы. Ничего не произойдет, пока ты рядом со мной. Я всё расскажу тебе, только не смотри по сторонам. – Н…не-т… С… аш…а,– выдавила я из себя, но договорить так и не успела. Горячая ладонь легла мне на затылок. Я чувствовала бешеный и неровный стук сердца – то ли своего, то ли друга, я не могла разобрать. В воздухе клубилось что-то чудовищное, не поддающееся логическому объяснению. Было ужасно холодно; Ромино ухо с серебряными кольцами – единственное, что я могла видеть – покрылось изморозью, каждый его тяжелый выдох касался моей кожи и оседал на ней ледяными кристалликами. Что-то металось вокруг нас, что-то не живое и не мёртвое, зависшее между этими двумя состояниями, как потерянные космонавты в невесомости. Голоса стали совсем чёткими – им можно было дать пол и возраст, они вскрикивали, плакали, смеялись, но всё шепотом, словно боясь разбудить кого-то. Они говорили каждый своё, но только несколько слов, повторяя их тысячу раз без устали – бесчисленные магнитофоны, крутящие одну и ту же плёнку. Свист перерос в гудение самолётной турбины. На фоне всей этой вакханалии появился новый звук. Не знаю когда, но в один момент я просто осознала, что он есть, вполне знакомый любому человеку. Но сейчас он почему-то показался неописуемо ужасным, зависшим во времени, ни от чего не зависимым и чужим. Он заставлял меня вздрагивать даже много лет спустя. Звук чего-то капающего на пол. Крупные, шлепающие капли, разбрасывающие вокруг себя вереницу крошечных брызг. Нечто вползало в комнату. Вползало медленно, вталкивая перед собой отвердевший вибрирующий воздух. Конечно, это были никакие не вибрации, и вряд ли что-то ползло. Слова оказываются слишком ничтожными, когда пытаешься описать то, что не поддается описанию. То, на что ты боишься смотреть, потому что знаешь, что в ту же минуту сойдешь с ума. То, что лишь чувствуешь чем-то бестелесным, может, шестым чувством или внутренним зрением, которое не дает картинки, а только щекочет разум. Нечто наступало. Всепоглощающий ужас накрыл меня с головой, точно гнилая вода. Он ударил в живот, помчался в голову, наполнив тело жидким азотом вместо крови. Я уже не помнила ни о сестре, ни о родителях, я знала только одно – нужно куда-то бежать. Не бесцельно и опрометчиво, а за чем-то очень нужным, необходимым. Я не знала, что это, но точно осознавала его жизненную необходимость. Я вырывалась – от неожиданной нагрузки заныли мышцы, но мои усилия казались слабыми и бесполезными. Рома вцепился в меня железной хваткой, сковывая движения, практически не давал пошевельнуться. При последнем рывке, в который я вложила все оставшиеся силы, у меня появилось сильное головокружение. В затылке возникло ощущение, словно кто-то медленно и осторожно тянет меня за волосы. Они послушно покидали свои места, как будто кожа на моей голове превратилась в дешевый парик, но тянущий никак не мог вырвать их. Они тянулись и тянулись, на многие километры, точно были намотаны на мой воспалённый мозг как на рыболовную катушку. Они утягивали за собой моё сознание. Оно погасло, словно лампа, на которой кто-то нарочито медленно прикручивал подачу керосина. Слабость захватила голову в последнюю очередь, разлившись по ногам, телу, рукам, шее. Последним, что я услышала, были все те же капли, разбивающиеся об линолеум.