Я не боюсь мышей

– Куда мы? – спросила я охрипшим голосом спустя несколько шагов. – К машине, – коротко ответил Рома.       Когда мы добрались до форда, я услышала какое-то шуршание справа от себя. Я повернула голову, решив, что придуманный другом кролик не такой уж и мифический. Но я ошиблась: это был Леська. Пёс лежал на прохладной земле в заросшей сточной канаве. Сначала я очень обрадовалась, приняв его за доказательство нереальности ночных видений, но в следующий миг радость сбежала, как испуганный заяц. Любимец был живой: он услышал нас, приподнял голову, не встал, а лишь подобрал под себя львиные лапы. Но его морда была вся в ссадинах, обмытых или зализанных, а на шее виднелся след, как от врезавшегося ошейника. Ноги тут же стали ватными, голова закружилась. Мир стал терять четкость, а колени ослабели. Я почувствовала, как Рома схватил меня за предплечье и как следует встряхнул. Сознание тут же передумало уходить. – Не-не-не, так не пойдёт, – послышался командный голос. – Потом будешь умирать. Садись. Вперёд садись, сегодня исключение из правил.       Я плюхнулась на переднее сиденье. Никогда раньше мне не доводилось падать в обморок, и я надеялась продолжать эту добрую традицию. Ощущение было не из приятных. Я уткнулась лбом в стекло. Рома пошел к Ахиллесу, на ходу доставая из кармана бермуд свою чёрную бандану. Он повязал платок на шею флегматичному псу, закрыв рану, и вернулся в машину. Какое-то время мы сидели молча уставившись каждый в свою точку. Потом мне надоело. – Мы будем просто сидеть здесь? – Нет, – последовал ответ. – Расскажи мне всё. Только ничего не скрывай, мельчайшие подробности значимы. Повисла недолгая пауза. – Это был дурной сон, – сказала я, хотя на деле у меня не было и половины той уверенности, что звучала в моем голосе. Собеседник положил руку на руль, словно пытаясь найти в нем поддержку. Я смотрела в сторону: сил повернуться почему-то не было. – Ты от всех кошмаров падаешь в обморок при виде собственной собаки? – резко спросил он. – Расскажи мне всё, что было до того, как ты увидела меня.       И я рассказала. Я слушала слова, которые произносил чужой незнакомый голос, ощущала мурашки, бегущие по чужому телу, но сама совершенно не испытывала и десятой доли того страха, что был ночью. Может он перегорел, лопнул, как лампочка на люстре, которую оставили включённой на долгое время. И я переживала очень странное чувство… знаете, иногда нам всем хочется отключить свои эмоции, ощущения, да вообще всё сознание, когда мы испытываем боль от какой-то утраты. Физическую боль можно подавить каким-нибудь анальгетиком и жить спокойно, заниматься своими делами. А с моральной такого не провернешь. Она всё равно зудит там где-то, наваливается на плечи невидимым, но непомерно тяжёлым грузом. Что бы вы ни делали, она ходит по пятам, отвлекает ваше внимание, настаивает на своем присутствии. Перекрикивает сон, голод, становясь лишь сильнее. Её подпитывает ваше саможаление и утешения посторонних. Единственный способ избавится от этой боли – измотать себя физически, собрать волю в кулак и переделать всё, что было отложено в долгий ящик. Лучше не станет, но, по крайней мере, некогда будет ныть и обсасывать то, насколько ты несчастен, какой ты неудачник и всё в таком духе. Но нельзя просто отказаться от своих эмоций, они всё равно будут тихонько ныть в своем углу.       Так вот ночью кто-то совершил невозможное. Все мои желания, стремления, проблемы, радости, ожидания и прочие субпродукты сознания не подавали признаков жизни, словно забыли проснуться вместе со мной. Единственная эмоция – страх –оказавшись у руля, всецело завладела сознанием, заглушив даже здравый смысл. Как часто бывает в таких случаях мною завладела паника и я решительно не понимала логики своих действий. Я изложила всё Роме едва ли не от третьего лица, опустив подробности моих ощущений, которые он всё равно вытянул из меня.       Собственные слова убеждают лучше всего, даже если это плохо продуманное враньё. Теперь мысли о банальном ночном кошмаре показались мне нелепыми. Память о снах – тот же туман, она так же исчезает с восходом солнца. Здесь же я помнила слишком много деталей. – Ну так что? – спросила я по окончании рассказа. – Что это было? Ничего серьёзного, так ведь? Ахиллес жив… вроде.       Рома сидел мрачнее тучи и вертел в пальцах взявшуюся из ниоткуда ручку. Он всё ещё кусал губы, заставляя их слабо кровоточить. – Паршиво всё. – И повторил почти по слогам: – Паршиво. – Мне кажется, ты знаешь больше. – Ты даже не представляешь насколько. – У тебя кровь на губах. Он провел по лицу тыльной стороной ладони. На коже остался красный след. – Н-да… – протянул Рома. – Так ты мне расскажешь или нет? – я начинала терять терпение. – Да… У тебя мобильник с собой? – Нет, он в доме.       Мой друг похлопал себя по карманам в поисках телефона. Там его не оказалось, но трубка обнаружилась на полу салона. Он протянул её мне. – Напиши маме, что… ну что-нибудь напиши, только поубедительней. Нам надо свалить отсюда ненадолго.       Я оторопела. – Да в конце концов, в чем дело? Ты можешь толком объяснить? – Просто сделай, как я сказал. Будут тебе объяснения, – он завел машину и начал сдавать назад. – Я не буду ничего делать, пока не пойму, что это было. – Чёрт, Рита! – рявкнул Рома. – Не зли меня! Последнее, что нужно сейчас делать, это включать своё упрямство. Я сказал: объясню, но чуть позже. Нечего тут демонстрировать свой характер, я его прекрасно знаю. И знаю, что ты включаешь «нехочуху» только когда тебе хочется повыделываться. Я вдохнула и выдохнула. Если дело дошло до воплей, то ничего путного не добьёшься. Он только сильнее разъярится. Я взяла мобильник и отправила маме трогательную историю о несчастном кролике, который оказался настолько больным, что его срочно нужно было отвезти к врачу. Трубка пискнула, сообщив, что письмо отправлено. Я думала, что друга это успокоит, но он продолжал орать на меня. – Закидоны свои будешь показывать своим тряпкам, которых ты принимаешь за кавалеров! Они как раз для этих целей созданы, и, так уж и быть, я не буду открывать тебе глаза и плевать им в лицо. Хотя мне очень хочется! Аж…       Я оборвала его на полуслове. – Ром, заткнись. Веди машину.       В салоне повисла звенящая тишина. Я не смотрела на друга, но чувствовала, как он сверлит меня яростным и удивлённым взглядом. Мне стало даже немножко смешно. – Заткнись, – тихо передразнил он меня и выехал со двора, резко вдавив педаль газа в пол. Мотор взревел, и форд рванулся с места, послышалось несколько гудков недовольных водителей.       Несколько минут мы ехали молча. Не знаю, куда и зачем. Да и не уверена, что сам водитель знает ответы на эти вопросы. Мы могли просто бесцельно покружить по трассам, а потом вернуться домой – Рома вполне способен на такой странный ход. Из головы не выходила мысль о розовой полосе на шее Ахиллеса. Я была уверена (насколько это возможно), что голову оторвало… ну что-то. Я даже себе не могла объяснить, чем это могло быть. Чёрт, да как вообще можно объяснить, что в горле у собаки сама собой появилась дыра! Но Леська определенно был жив. Он смотрел на нас, шевелился, поднимал голову. Груз на душе стал намного легче, когда я увидела его. Все знают, как тяжело терять взрослого питомца, который уже стал личностью. Может, если бы он умер в щенячьем возрасте, мне было проще перенести его смерть, да и Саше тоже. Но сейчас мы уже привязались к нему, к его характеру и повадкам. …и если все случившееся в подвале не сон, там должен быть труп. Но его же там нет. И тут мне вспомнился разговор, из-за которого я проснулась. Первые фразы уже затерлись в памяти, но я точно помню, что папа и мама говорили об обезглавленном еноте. Но слышала я это в полусне, вполне могло и почудиться. Я решила спросить у Ромы, слышал ли он разговор, да и вообще могло ли быть такое. Но он не дал мне сказать и слова. – А… – Молчи, Рита. Ради Бога, молчи.       Он был очень бледен. Его кожа и так была довольно светлой, но сейчас она была с каким-то нездоровым оттенком. Искусанные губы, алые от прихлынувшей крови, казались единственным цветным пятном. Руль он стиснул так, что на руках набухли вены, а костяшки побелели. – Тебе плох… – Высажу, – коротко рыкнул мой друг, даже не взглянув на меня.       Бесится. Нахамили ему, как же. Заняли его экологическую нишу.       Ну и пусть бесится. В конце концов, это ему удается едва ли не лучше, чем танцевать.       Я скрестила руки на груди. А вид у него всё равно нездоровый.