Я не боюсь мышей

      Первый раз за всю дорогу мы свернули и через пару минут оказались на берегу моря. Брошенный пирс стоял в волнах, словно неведомый монстр, застывший в нерешительности и глядя на горизонт. Пляж выглядел совершенно диким: повсюду лежали валуны и острые обломки породы.       Рома заглушил прощально вздрогнувшую машину и принялся массировать пальцами веки. Видимо почувствовав мой вопросительный взгляд, он поднял голову и посмотрел на меня. На миг мне показалось, что в его глазах появилась безысходность и страх. Но лишь на миг.       В замешательстве я потеребила челку. Незастегнутый манжет рубашки оторвался от запястья и перекочевал на локоть. – Помнишь то время, когда я перестал ходить к вам в гости? Мне было чуть больше пятнадцати…– заговорил друг. Я кивнула. – Я тогда не только с вами перестал общаться, а почти со всеми. Забросил школу, почти не появлялся дома. Почти все решили, что я стал наркоманом. Ты ведь тоже так думала?       Он говорил медленно и со странной интонацией. Мне стало не по себе. – Нет. – Не ври мне. – Я думала об этом, но не развивала эту мысль. Мне казалось, что наркоманы ведут себя по-другому. Я знала о них только со слов учителей и считала их почти мифическими персонажами.       Рома внимательно смотрел мне в глаза, словно ожидая когда из моего вранья полезет подкладка. Этого не произошло – лжи в моих словах не было. – Правда?.. – спросил он. Я не стала подтверждать, лишь держала взгляд. Повисла короткая пауза. – В общем, ты права. Не было там никаких наркотиков. Было кое-что похуже. Я ввязался в секту. Не с этими бестолковыми фанатиками, которые пристают на улице и суют свои буклеты – это глупая дешёвая шушера, которая возникла не из чего, базируется ни на чем и только болтает-болтает-болтает. На деле самый умный создатель секты просто делает деньги из слюны своих подданных, которые роняют её к его ногам. Меня занесло в настоящую оккультную секту, члены которой не хватают прохожих за локти, не поют псалмов и не толкут воду в ступе. И это первое, чего мне следовало опасаться.       Это случилось где-то в конце лета, я стоял возле торгового центра и ждал друга. Он сильно задерживался и я уже начал злиться. Хотел закурить, но у меня не оказалось зажигалки. Я был подростком, и просить огонька у взрослого мужчины не имело смысла. Я ждал, пока пройдет какой-нибудь молодой парень, вглядывался в толпу, но ровесников не замечал. Торговый центр был у меня за спиной и флаерщика, который окликнул меня, я не видел. На вид он был чуть старше меня, худой и лохматый, но с очень живыми блестящими глазами. – Это ищешь? – он протянул мне зажигалку.       Я поджег сигарету и поблагодарил его, уже готовясь увернуться от бумажки, которые он давал прохожим. Но он и не собирался предлагать её, просто стоял рядом и продолжал заниматься своей работой, делая вид, что не замечает, как большинство листовок оказывается в ближайшей урне. Мне стало неловко. – Сколько времени? – спросил он через пару минут. – Уже три. – Еще полтора часа, – вздохнул флаерщик.       Я старался выглядеть заинтересованным, спросил его о работе. Он не казался мне подозрительным: простой парень, который подрабатывает на улице. Когда повисла очередная пауза, я взял одну брошюру из его рук. Обычно на них никогда не бывает полезной информации: пустая трата денег и краски. Этот листок был таким же, как и все его собратья – глянцевый кусок бумаги, такой кислотной расцветки, что резало глаза. «Присоединяйся к высшим!» было написано на лицевой стороне, и это заставило меня улыбнуться. Такое могли печатать только религиозные фанатики. На разворотах оказалось неожиданно много текста, который я не стал читать полностью, только выхватил глазами несколько строк. Не помню точно, о чем они были, но все было выдержано в духе размышлений Раскольникова: есть люди-скотина, которыми нужно управлять, и есть люди-господины, которые могут позволить себе всё, что вздумается. «Скотиной» рождается каждый человек, но быть «господином» можно научиться, что и предлагали создатели листовки. Меня это очень насмешило. Действительно, все было написано так наивно и глупо, даже ребёнок справился бы лучше. Я сказал что-то ироничное по этому поводу и флаерщик тоже засмеялся, а потом заявил, что бывал у этих фанатиков на занятиях. Тогда я первый раз с подозрением посмотрел на него. Он никак не походил на сектанта: джинсы, футболка, кроссовки, болтающиеся наушники. Но сомнения развеялись, когда он сказал, что приходит туда, только чтобы поиздеваться над этими «учителями». Он говорил о друзьях, вместе с которыми он прятал хлопушки под столами и ловил ворон на улице, чтобы выпускать их на занятии. Эти люди очень боялись ворон, и в комнате начиналась паника и суматоха.       Всё получилось как-то само собой. Я подружился с ним и его компанией, сначала мы просто проводили время как все уличные подростки, но закончилось это тем, чем должно было: в секту я втянулся. Меня никто не тащил насильно, не уговаривал, я даже не помню, чтобы мы разговаривали о ней. Когда мне удалось вырваться, долгое время после я считал, что всё началось именно с занятий. Но на самом деле причина была именно в этой безобидной компании. Я к ним привязался, стал доверять, потому что они были похожи на меня. Мы издевались над этими фанатиками, которые были наивны, как ягнята, и это казалось мне самым верным доказательством того, что мои друзья не члены секты. Кроме того, мы весело проводили время, устраивали потасовки и мелкие стычки, которые нам никогда ничем не грозили. Я совершенно не замечал, как мне медленно промывали мозги.       Прошло много времени, прежде чем я стал замечать перемены. Постоянно хотелось спать, но я никак не мог заснуть, а если мне это и удавалось, то тут же появлялись какие-то нелепые и тяжелые сны. От них становилось не страшно, а как-то мучительно тоскливо. Во сколько бы я не встал утром, усталость не покидала меня. В компании я отвлекался, становилось немного лучше, но это не спасало. Они будто бы ничего и не замечали. Способность концентрироваться, удерживать мысли и внимание на каком-то определенном предмете, совершенно исчезла. Я стал не то чтобы забывчивым, но невнимательным и рассеянным. Голова часто кружилась, а перед глазами возникали цветные пятна. Я был в таком дурном состоянии, что не осознавал и половины того, что происходило вокруг.       Однажды я шел домой, уже не помню откуда, и решил срезать путь через рынок. Я никогда не любил ходить там: слишком шумно, слишком много людей, надо протискиваться через толпу и следить за карманами. Но в тот раз мне было совершенно не до того. Ты знаешь, там возле углового выхода есть палатка со всякой псевдодорогой фигнёй, хозяйничает там пожилой цыган и вокруг ошивается его семейство. Я знаком с этой лавкой, потому что кроме медного золота и стеклянных бриллиантов у него всегда было много разного хлама, который можно найти только на старых свалках. Кирилла там знают хорошо, он любит что-нибудь крутить… Меня видели лишь пару раз. В общем, едва я появился в поле их зрения, с видом человека у которого явно в жизни не все отлично – у них глаз наметанный на такие вещи – они стали потихоньку подтягиваться со своих углов, чтобы оказаться на моем пути. План таков: каждая говорит что-то на свою тему и одна обязательно попадет в цель. «Кто у тебя болеет? Кто болеет, скажи? Я вижу, я могу помочь…», «Богатым будешь, поди сюда», «От любви страдаешь, порчу навели, позолоти ручку, я и сниму»… У каждого своё. Эти мысли заставляли злиться, я постарался отвлечься, чтобы не сорваться на них. Но как только я приблизился, они вдруг по очереди опустили глаза и поспешно разошлись. Меня это очень удивило, но все мысли тут же куда-то унесло. Последнее время они менялись так стремительно и были так расплывчаты, что я не мог различить ни одного предмета размышлений. И вот тогда-то меня и схватили за локоть. Так неожиданно, что я решил, что зацепился за прилавок и сейчас все посыпется на асфальт, собрался извиняться. Но никакой это был не прилавок: старая цыганка не могла ходить, она только сидела на стуле в маленьком закутке, куда не дуло сквозняком. Не знаю, кто она и сколько ей лет, но на вид не меньше ста. Я сомневался, что она хоть что-то слышит, а зрение давно поглотила катаракта. Цыганка вцепилась в мой рукав железной хваткой и дергала челюстью, как выброшенная на берег рыба. Я оторопел. Потом понял, что ей, наверное, стало плохо. – Что-то случилось? – спросил я. Старуха продолжала хлопать беззубым ртом, и я махнул рукой цыгану из палатки. – Бабочка не может долго жить внутри гнилой плоти!.. Она бьётся, бьётся, и умрёт, пока шакалы жрут пыльцу с её крыльев… Твои мёртвые глаза пугают тех, кто от тебя зависит… Зачем ты бросаешь их, тебе не стыдно?.. Шакалы выльют твою душу к собственным ногам, если ты не уйдешь с развилки! Брысь отсюда! Пошел вон! – прошипела она и толкнула меня.       Если бы я знал, если бы я хоть чуть-чуть поразмыслил над её словами… Но я решил, что это просто старческий маразм. Я не видел ни единой связи между предложениями, не то, что между её словами и моей жизнью. А всё было сказано почти буквально. С тех пор я не говорю, что все цыгане мошенники.       Последующие два дня прошли как в тумане. Я помню отдельные картинки, но они тоже расплывчаты, и я не уверен, что из них сон, а что реальность. Я наверное отключился где-то… даже не могу предположить, где. Такое ощущение, что всё это время я не мог разлепить век. Бесконечно долгое время. А потом вдруг пришла ясность происходящего, и я понял, насколько всё хреново.       Я начал приходить в себя из-за того, что кто-то слегка встряхнул меня. Сознание разгоралось, как костер: медленно, постепенно включая в себя и обрабатывая детали, впервые за долгое время самостоятельно создавая мысли и эмоции, ещё слабые и едва заметные. А вот тело было погружено в мертвецкий сон. Я не смог даже качнуть головой, чтобы до конца проснуться. Мышцы как будто засыпали песком. Это первое, что я понял. Потом ощутил, что сижу, поджав ноги, и двое людей поддерживают меня за плечи, чтобы не хлопнулся лицом вниз. Дико холодно, даже пар идет изо рта. В шаге от меня стоит чашка с какими-то белыми трубочками разных размеров. И где-то недалеко впереди кто-то ходит взад-вперед, нервно шепча себе под нос. Меня это ужасно раздражало, и я хотел прикрикнуть на него, спросить, где я и что происходит. Но не смог, сил не хватило. Я просто висел, как тряпичная кукла на сушилке. Вокруг было совсем темно, только сбоку улавливался какой-то свет, как из далекого пыльного окна. Этот тип шептал всё громче и громче, но я не мог разобрать слов из-за гула, какой бывает слышен от тяжелой фуры. Единственное, что я мог видеть – это чашка с непонятным содержимым. Когда глаза привыкли к полумраку, я понял, что в ней сложены не трубочки – это кости, я решил, что они собачьи. Когда гул перешел в вибрацию, я заметил, что на дне миски собирается блёклый дым, хотя ничего нигде не жгли. Шепот человека уже стал почти визгливым, но я его не слышал: этот дым заворожил меня, я не мог отвести взгляд, как ни старался. Грудную клетку вдавило внутрь и из-за этого дышать становилось всё тяжелее. В ушах звенело, как будто мне только что взорвали хлопушку на голове, а желудок оказался наполнен какой-то холодной склизкой жижей. Я задыхался, меня душили собственные ребра, которые я уже не мог раздвинуть для вдоха, но я всё равно смотрел на эти белые косточки. Дымка прибывала, как вода в пробитую лодку. Чашка наполнилась до краёв, дым стал плотным и непроницаемым, похожий на грязную воду. Он медленно вылился на пол, как аморфный слизняк, распластываясь и подползая ко мне. Я понятия не имел, что это и откуда оно взялось, но мне стало дико страшно. Я старался не впасть в панику, но всё усиливала моя беспомощность – я всё еще не мог двигаться, болтался на чьих-то руках. Голова кружилась, перед глазами плыли разноцветные пятна – вдохнуть я уже не мог. Этот тип наконец заткнулся, но я понял это только когда он схватил с пола чашку и ткнул мне прямо в лицо. Я смог разглядеть, что там лежало. Это были кости, но никакие не собачьи. Это был ребенок: там был маленький череп, точно игрушечный… У него не было даже зубов, только голые челюсти. Эти пустые глазницы, что-то поблескивало за ними… Меня словно огрели по затылку. Видимо, адреналин взял свое – я разом обрел контроль над своим телом. Хотя, скорее, это был не я, а моя паника, потому что сначала я рванулся назад, как перепуганный заяц и только потом вспомнил про дыхание. Паника вообще отвратительная штука. Она губит больше людей, чем все болезни вместе. В голове у меня что-то вспыхнуло, а в глазах стало темно, но только на мгновение. Я собрался с силами, собираясь оттолкнуть тех, кто держал меня, и тут в темноте возник детский плач. Я замер, внутри похолодело. Я уже не паниковал, честное слово, я уже обуздал свой страх, но вот соображать перестал. Я слышал, как плачет ребенок, точно слышал, но никак не мог понять, где он.       Потом звук начал таять. То есть, младенец не успокаивался, а его словно кто-то взял и понес в какую-то бесконечно длинную трубу… Рома ослабил пряжки на браслетах, плотно обхватывавших его руки. Ремни соскользнули, упав на колени. На внутренней стороне запястий оказались жуткие толстые шрамы, которые вдавались в кожу, как две розовые канавы. Под тонкой, как пленка, кожей были видны голубоватые вены. Едва заметные штрихи нитей, которыми когда-то были зашиты края раны, были похожи на случайные кошачьи царапины. Я смотрела на шрамы и не знала, как реагировать. Сейчас я вспомнила, что Рома никогда не снимал браслеты; по крайней мере, при мне. А я не замечала этого, ни разу не задалась вопросом, не прячет ли он там что-то, о чем боится говорить. Или не хочет…       Мысль, что во всем виноват именно он, появилась в голове как-то сама собой. Никто не звал ее, не открывал ей двери и не мостил логические ступеньки. Она оказалась из числа тех навязчивых мыслей, которые заявляются без надобности и топчутся в голове с целью что-нибудь спровоцировать. Я старалась не развивать её, но осознание, что всё именно так и есть, строилось помимо моей воли. – Момент, когда плач совсем исчез, я пропустил. Сначала я решил, что меня очень сильно ударили по рукам и снова дернулся. Боль еще не пришла, но я почувствовал… – он сжал кулаки. – моя кровь заполняла мои ладони, бежала, как теплая вода из крана. Только густая и липкая. Я чувствовал, как она капает на джинсы, заливает пол… Пустой звук. Больше всего меня поразило не странный свет в помещении, не фантомный детский плач и даже не то, что я решительно не мог разглядеть лиц окружающих. Меня поразил звук капающей крови. Он был таким простым и незначащим, как капли дождя. Только подумай: то, что находится внутри тебя, то, что гоняет по венам твое сердце, благодаря чему ты живешь, твоя кровь… И издает звук, который ты слышал тысячу раз. И ничего в ней нет особенного, как только она оказывается у твоих ног. И это бессмысленное капанье объясняет всю ничтожность нашей жизни. Человек прекращает свое существование, умирает и… ничего не случается. Мир не рушится. Время бежит дальше, даже не заметив потери. Просто с дерева сорвался листок, один-единственный, и таких еще тысячи. Ты когда-нибудь придавала значение осеннему листу?.. И я нет. А ведь он родился, вырос, состарился и умер. Совсем как человек.       Я уже не пытался освободиться, просто сидел, слушал свою капающую кровь и чувствовал, как мозг разрывается от неразрешимых противоречий. Я не мог поверить в собственное существование. Мне казалось, что всю жизнь я был чьей-то выдумкой, фантомом, который возомнил себя человеком.       В какой-то момент я отключился из-за потери крови. Уплыл таким легким облаком.       Потом была психушка. Уж не знаю, благодаря кому, но догадываюсь. Какое-то время я не мог даже вспомнить своего имени и на каком языке говорю. Я обнаружил бинты на руках, попытался вспомнить, откуда они могли взяться. Я не очень хорошо соображал, а мягкие стены окончательно выбили меня из колеи. Я занервничал, вырвал капельницу из вены и решил встать. Я зря это сделал, но просто сидеть и чего-то ждать не мог просто физически. Организм не ожидал такого порыва, голова закружилась, я схватился за штатив, обвешанный пакетами с водой. Разумеется, он меня не выдержал, я упал, наделал шума, на который прискакал здоровенный детина и попытался меня обезвредить. Я не сопротивлялся, только осоловело пялился на него, все еще не понимая смысла происходящего. Он заговорил со мной, но я не понимал ни слова, словно родной язык стал для меня чужим. Знаешь это чувство, когда пытаешься вспомнить слово, и оно вроде вертится на языке и кажется что вот-вот назовешь его, но никак не удается? Вот тогда я испытывал то же самое. Через полминуты санитар понял, в чем дело, и попытался заговорить со мной как с аборигеном: ткнул себя в грудь и сказал «Миша», потом в меня – «Рома». Это чуть прояснило ситуацию: я начал вспоминать свою прошлую жизнь в размытых акварельных образах, которые никак не воспринимал, но речь ко мне вернулась, хотя названия некоторых вещей я забыл напрочь. Врачи решили, что я сделался дебилом из-за асфиксии мозга – потеря крови и алкоголь тому поспособствовали. Поначалу я и был безмозглым… ну, то есть, не узнавал людей, не помнил названий предметов, произношение слов. Когда пришла мама, она присела на корточки рядом с моей кроватью – меня опять утыкали капельницами и запретили вставать. Голова просто раскалывалась от звенящей боли, которая поселилась за моим лбом, и при каждом звуке там словно начинал раскачиваться маятник, мутивший картинку перед глазами. Сознание опять билось в панической полуотключке, мне казалось, что я попал в ад, и не знаю, за что. Я ужасно злился от того, что мама сидит в такой неудобной позе, хотя в углу была эта штуковина, на которую садятся. Хотел сказать ей, чтобы она взяла её, а не висела на краю койки, как будто я смертельно больной и вот-вот испущу дух, но никак не мог вспомнить, как называется эта чертова штука. В конце концов она поняла, что я хочу и мне стало намного легче. Такой бред… но тогда мне казалось, что все правильно и логично. Мама сказала, что меня нашли в какой-то непроходимой подворотне, совершенно пьяного и с порезанными руками пару дней назад. Мой мозг записывал всё это на пленку и откладывал до лучших времен. Через пару недель я начал осознавать себя и происходящее вокруг, начал выходить из состояния овоща. Я все еще плохо помнил события, но уже решил, что правду говорить не буду. Интуиция сработала очень вовремя, я её благодарю до сих пор. Если бы я выложил всё как есть, я бы точно не вылез оттуда. Ни из психушки, ни из секты. Я сказал маме, что напился, решил, что жизнь дерьмо и вскрылся. Версия, на мой взгляд, правдоподобная и можно было не опасаться нестыковок. Сказал, что мне очень стыдно, и я совершил большую глупость. На этом фоне было очень легко уговорить маму не болтать тебе и твоей семье. Поэтому ты ничего не знаешь. Всё сложилось как нельзя лучше на тот момент.       Честно говоря, я даже стал верить в свое вранье. Дело в том, что я не помнил, чтобы пил алкоголь, а сектанты вспоминались урывками, совсем как сон. Первое время в больнице меня закалывали до состояния растения, запихивали какими-то колесами. Тогда я не узнавал себя прошлого – ни в зеркале, ни в мыслях, а сейчас я не верю, что в психушке лежал я. Это был зомби по имени Рома, глухой, слепой, с пустой банкой вместо головы, но никак не я. Жизнь возобновилась только после того, как меня стошнило после приема таблеток – медсестры следили, чтобы я их глотал. Это было вечером, а утром я начал понемногу соображать. Никакого заговора: нормальная процедура, они знали, что я агрессивный, к тому же подросток-суицидник. Просто мне не хотелось её продолжать. Я был уверен, что смогу себя контролировать. Я продолжал играть в дурачка, клал таблетки в рот, но не проглатывал их. Белые халаты повелись: то ли я хорошо играл, то ли им было не до того. Мать бегала ко мне чуть ли не каждый день, щебетала без умолку, стараясь отвлечь меня. Мне кажется, она чувствовала себя виноватой в моем состоянии, но не говорила этого открыто. Думала, что я не понимаю. А я делал вид, что не понимаю, вслушивался в каждое слово, старался не замыкаться. Не знаю, кто с кем больше нянчился: она со мной или я с ней. Но столько внимания со стороны мамы я никогда не замечал.       Не помню, сколько времени прошло, когда я начал обнаруживать нестыковки в своём пьяном суициде. На правой руке порез был глубже: она была в гипсе, значит сухожилия были сильно повреждены, а левая только зашита и перевязана. Но я правша. И я никак не мог порезать обе руки. Особенно своим кнопочным ножом, который нашли якобы рядом со мной. Если я резал сначала левую руку, то порез должен быть глубже, а если наоборот, то левая и вовсе была бы целой. Даже если и так, пришлось бы здорово покромсать себя, а края ран были ровными. И еще: алкоголь повышает давление, а значит, я бы быстро умер от потери крови. Я ломал над этим голову, пытаясь найти хоть какое-то объяснение. Чуть позже я начал переживать, что не смогу больше заниматься музыкой: правое запястье пронзала дикая боль даже при неосторожном движении пальцами. Тогда я впервые начал сочувствовать левшам: перила на лестнице – справа, тумбочка – справа, кнопки мобильника для правой руки, молнии, ремни, пуговицы – просто проклятье какое-то.       Прояснить ситуацию с суицидом помог тот самый санитар Миша, причем сделал это совершенно случайно. Он собирал коляску в коридоре, а я стоял у окна и смотрел на птиц. Это были воробьи. Обычные, городские, в пыли и машинном масле. Раньше я не придавал им значения, да и сейчас почти не замечаю, но тогда я чувствовал себя реинкарнацией какого-то другого человека, и воробьи были частью его жизни. Мне хотелось повернуть всё вспять, снова стать тем другим парнем. Я всё время чего-то опасался и чувствовал себя не на своем месте. Словно случайно забрался в пустой дом, а хозяева вдруг вернулись. И вроде плохого ничего не замышлял, мне вообще ничего не нужно в этом доме, но как объяснить свое присутствие? Меня постоянно терзали ненависть и страх. В прошлой жизни такого не было. Я что-то ненавидел, и что-то ненавидело меня. Это абсурд, но более точных слов не найти. А Мише было скучно. Он кряхтел над коляской и вдруг решил почитать мне морали. Он был старше меня лет на десять и я, должно быть, казался ему глупым, но не больным, а сбившимся с пути. Он сначала бубнил о том, что пить водку нехорошо, особенно в таком юном возрасте. Я сказал, что это единичный случай, а вообще я не пью. Тогда он разразился тирадой, что врать тоже нехорошо, а вру я потому что «не может такой парнишка просто так выглушить две бутылки водки». Разумеется, у меня глаза полезли на лоб, но я продолжал строить из себя злостного вруна, надеясь, что он скажет что-нибудь конкретное. Но ничего существенного Миша не знал, просто видел промили в анализах и одежду, в которой меня привезли. И водкой было залито абсолютно всё: джинсы, рубашка и даже волосы. Там, где не было водки, была кровь. Вот эта мелочь и помогла мне отделить выдуманное от реального. Тогда я уже смутно помнил моменты, которые не мог объяснить, и понимание пришло само собой. Я потерял сознание минут через сорок после того, как мне порезали руки. До этого я был просто очень слаб. Сектантам не нужно было, чтобы я умер, чтобы я помог их обнаружить – тем более. Вобщем, они просто задрали мне голову и без особых церемоний залили водкой лицо. Нескольких глотков этой дряни мне хватило с головой. Крови во мне осталось не много, так что опьянел я быстро, разбираться в деталях никто не стал. Осознав и продумав это, я решил обратиться к больничному психологу и убить этим сразу двух зайцев: дать понять окружающим, что я действительно образумился и понять, что мне делать дальше. Сначала всё как будто получилось, но провал, который затем последовал, был ужасным. Психолог не вызвал у меня никаких подозрений, и я выложил ему все, что вспомнил, отвечал на вопросы, ставил какие-то галочки в тестах. На этом мое посещение закончилось, и я ушел. Психолог не сказал ничего значимого, только бесконечно лил воду, но мне стало легче от того, что я выговорился. Дальше больше: он совершенно не помогал мне, нес какую-то чушь о круге сансары и чистой карме, назначал лекарства, от которых у меня опять появились провалы в памяти. Он не избавлял меня от влияния секты, а только убеждал в её необходимости. Дело дошло до гипноза, и то ли этот тип действительно был шарлатаном, то ли из-за моего недоверия, но у него не получилось. Где-то в середине сеанса я вскочил с кушетки и наорал на него. Сказал, что мне надоел бред, который он несет, что он сам сектант и ему нужно полежать на моем месте. Это еще ничего, возможно, всё бы обошлось, но в конце я добавил, что сверну ему шею, если будет болтать врачам или маме. В тот же день меня закололи до дикого состояния, в котором я ничего не мог соображать, и закрыли в палате. Мама узнала об этом… если рассказывать подробно, уйдет целая вечность. Был большой скандал. Про секту ей не донесли, сказали только, что я угрожал психологу. Представили в таком свете, словно я чуть не убил его в самом деле. Мама сделала хороший ход: вместо того, чтобы разбираться, она просто привела врача из платной клиники. Он не стал даже толком спрашивать меня о чем-то, сразу дал тесты и по их результатам определил мои проблемы, оказавшиеся несерьезными. Три дня бумажной волокиты, и всё решилось. Вот так просто. Меня выписали, и я вернулся к нормальной жизни… почти нормальной. Я стал очень тревожным, очень нервным. Боялся чего-то. По-прежнему чувствовал себя гостем в собственной жизни. Тяжелое ощущение… как будто видишь перед собой кучу кнопок, и чтобы начать жить, тебе нужно нажать какие-то комбинации, но какие – решать тебе. Нет кнопок неправильных или плохих, ничего страшного не случится, если ты сделаешь что-то не так. Но ты не двигаешься с места, потому что не знаешь, с чего начать. Я бродил из комнаты в комнату, курил на балконе, смотрел на прохожих, отвечал на мамины вопросы и задавал их сам… Мы не касались тех тем, которые могли расстроить меня. Вырезали тот отрывок жизни, где была психушка. Но я всё равно не мог войти в колею. Меня мучили кошмары и вспышки каких-то непонятных чувств, которые заканчивались быстрее, чем я успевал их осознать. Не помню, столько я был в таком подвешенном состоянии. Мне кажется, время просто забыло про меня. Тигр позвонил мне в один действительно прекрасный день. Думаю, его подговорила моя мама, заметив, что я целыми днями гляжу в потолок. Он звонил будто бы по делу… в машине, что ли, поковыряться… не помню. Я еще долго удивлялся, почему мне самому не пришла в голову мысль связаться с друзьями, да и вообще, хоть с какими-нибудь людьми. Тигр жил тогда один в крошечной двушке, превратив ее в настоящую холостяцкую берлогу. Пустые стены, пустые полки, ни штор, ни ковров. Зато у него был холодильник, который был забит в основном колбасой и пивом. Больше, чем колбасу, он любил только свои гантели. Когда я пришел, Тигр был чем-то занят. Первый предмет, к которому меня потянуло, была стереосистема. Я помнил, что раньше очень любил слушать музыку именно из этих динамиков. Попытался найти диски, но наткнулся на кучу журналов. В них были описаны десятки оккультных сект. Если бы я был в нормальном состоянии, я бы свалил, не прощаясь, и никогда бы не общался с Тигром. Но я жутко тормозил. Это спасло меня тогда. Я стал листать эти журналы, надеясь найти там что-то о моём случае. За этим занятием меня и застал друг. – Что, интересно? – спросил он. – Да… Слушай, они тебе нужны? – Они никому не нужны. – В смысле? – Ты что, больной? – Тигр выхватил их у меня из рук и стал крутить их, как мокрое полотенце. – Это пресса! Они просто делают деньги. Выдумывают сказки, как братья Гримм. И зачем они тебе? Ты ведь никогда такими вещами не интересовался. – Просто любопытно… Что там с твоей машиной? – С ней все нормально. Я соврал. Думал, что ты не придешь просто так. – С чего ты взял? – Да так… а где ты пропадал? Ты даже не звонил никому из наших. – Я был занят. – Столько времени? У тебя были какие-то проблемы? – У меня были дела.       Я был совершенно не готов к такой атаке. Тигр был уверен в себе и своих словах. Словно давно подготовил речь. У меня слов не было. Рассказывать про секту не хотелось, я занервничал, и выдумывать на ходу не получалось. – Что за дела? Мы живём в соседних домах, и я не видел тебя даже в магазине. Ты постоянно покупал там сигареты. Помнишь?       Я вздрогнул от того акцента, который он сделал на последнем слове. Словно знал о моих проблемах с памятью и испытывал меня. Я был загнан в угол и понимал это, но всё равно надеялся отвертеться. – Это личное. Я не хочу это обсуждать. Я… – решение пришло неожиданно быстро. – Я был с девушкой. Этот вариант казался беспроигрышным. Тигр уважал меня, он не стал бы соваться в мои отношения, если бы я этого не хотел. – С девушкой, говоришь… – он понизил голос до полушепота. – Видел я твою девушку. Только она что-то очень похожа была на пятерых парней. Не знаешь, почему? – Не знаю. Ты меня с кем-то перепутал. – Значит я полгода тебя с кем-то путал? Я дебил, по-твоему? – Слушай, какая тебе разница? Чего тебе от меня надо? – Что ты делал в компании сектантов, Рома? – Кто тебе сказал, что это сектанты? – Будешь мне доказывать, что это не так, я тебе врежу. В рамках комплексной терапии. Это больно, если ты не помнишь.       Ну и всё. Это был тупик. Я стоял посреди комнаты, смотрел на Тигра, он сверлил меня своим диким взглядом. Он всегда такой, когда злится. На фоне его силы я чувствовал себя каким-то жалким и бесплотным, как привидение. Деваться было некуда. С самого начала я был улиткой, которую уже нашел ёж. Я плюхнулся на диван и взялся руками за голову. Тигр не двигался, но я чувствовал его взгляд. Я несколько раз вдохнул и выдохнул, потом откинулся на спинку. – Ты их знаешь? Они тебе рассказали про меня? У меня было много вопросов, и ответ на каждый я боялся услышать. – Я их знаю. Но я не разговаривал с ними. С ними вообще нельзя разговаривать! Только бить. – А откуда ты их знаешь? – Мой дед работает в психушке. Ты восьмой якобы суицидник, которого привозят почти обескровленного, но каким-то образом живого. Один из них умер, двое других немного не дружат с головой, остальные вроде здоровы. Они все были в этой секте… Черт, как же тебя угораздило?! Ты что, слепой, не видел, что они творят? – Видел… я не придавал значения… как-то не думал, что это серьезно. Тигр, я так и не понял, откуда ты знаешь про секту. Он сел рядом и сложил руки на груди. Он казался очень расстроенным. – Когда третий человек с порезанными руками твердит одно и то же, трудно что-то не заподозрить. Это оккультная секта. Они знают, что делают, но совершенно не умеют прятаться, буквально танцуют у людей перед носом. Последний раз я наведался к ним и поколотил всех, кого нашел. Это было года три назад. Вижу, я произвел эффект: в этот раз они инсценировали самоубийство немножечко тщательнее. Ты с ними часто пил? – Я не напивался… по крайней мере в тот раз. Они вылили мне водку прямо на лицо… – Наверное, лидер сменился, – он опять начал кромсать журналы. – Тот был чуть ли не ребенком, парень лет двадцати. Если бы до этого додумался он, тебя бы здесь не сидело. Захлебнуться синькой… Замечательная смерть! Ты дурак, Рома, ой ты дурак! – Отвали… Зачем они это сделали? Типа жертвоприношение? Он засмеялся. – Ага, кровь агнца! Нет, они ведь не сатанисты какие... Тут всё куда серьёзнее. Они практически нашли параллельный мир… ну или как это назвать… стержневой момент в их учении – энергия. Вполне реальная. Она сцеплена с физическими законами. Всё то, что дало толчок к появлению всего живого и неживого: просто дергание молекул. Нас учат, что есть отрицательный заряд и положительный, но есть еще заряд живой и условно мёртвый. Эволюция и прогресс идут по пути наименьшего сопротивления, и первыми зарядами управлять легче, поэтому человечество много о них знает. Живая и мёртвая энергия требуют определенного подхода. Они сложнее, но и возможности у них куда шире. Можно убить живое существо… а потом оживить. – Я мёртв? – я хотел сказать это нормальным голосом, но вышел только свистящий шепот. – Нет. С человеком это провернуть нельзя. У нас ведь есть разум, ну, или здесь будет уместнее слово «душа». Живая энергия человека уникальна, электричество, которое вырабатывает мозг, несет некоторую информацию, оттенок твоего склада ума, характера, эмоций. Её ещё иногда называют аурой, но это не совсем то. Душа и энергия тела – это замкнутый круг. Когда человек умирает, круг размыкается, энергия уходит из тела и постепенно растворяется в воздухе, впитывается в окружающие предметы или висит комком, а потом рассасывается. Чаще всего душа остается в теле и засыпает. Так происходит, если люди умирают от старости или болезни. Но если человека убивают, или он убивает себя сам или даже просто умирает неожиданно, например, попадает под машину, всё происходит по-другому. Круг не может разомкнуться без подготовки. И душа, и энергия покидают тело разом. Душа не засыпает, потому что её тревожит энергия, а та не может раствориться, потому что притягивает душа. Мы называем это привидением. Разумный сгусток энергии. Обычно он выбирает себе одно место – свой дом или место своей смерти – и тусуется там. Реже цепляется к убийце или родственнику и сосёт их энергию. Вот почему души самоубийц никогда не попадают в рай. Они просто болтаются в пространстве, светятся в темноте из-за облака своих энергий, ловят посторонние, шуршат, скрипят, охают. Их нельзя уничтожить, можно только прогнать в другое место. Люди, которые могут это сделать, именуют себя магами, колдунами, экстрасенсами и фиг еще знает кем. Священники и более-менее добросовестные колдуны отправляют сгусток к своей могиле, другие просто перекидывают в первое попавшееся место. У животных нет разума, и после смерти тела их энергия почти сразу превращается в мёртвую. Так вот если бы ты умер тогда у них на руках, ты бы стал тем, что называют полтергейстом – разумный сгусток энергии с большой телекинетической силой. Это из-за твоих эмоций. Страха, там, отчаяния… Они имеют значение, особенно если ты не хотел умирать. Ты бы смог убить их всех без особого труда. Целью секты была только энергия, которую создаёт твоё тело. Вся, до предела… для этого тебе пустили кровь. Чтобы ты решил, что умираешь и испугался. Адреналин разогнал твое сердце и усилил работу мозга… Ого, ты чего такой бледный? Ты только в обморок не падай, я не знаю, как тебя откачивать. У меня звенело в ушах. Я постоянно спрашивал у себя: сон это, или нет? Бредит ли Тигр? И главное: зачем? Зачем? Зачем всё это? Зачем они это сделали? Зачем Тигр мне это объясняет? – Тебя нужно вернуть в нормальное состояние. Ты бы видел себя со стороны! Даже если бы я ничего не знал, я бы заподозрил неладное. Как подменили. Взгляд рассеянный, движения совсем слабые, даже голос чужой. Они там кормили кого-то, наверное… – В каком смысле?.. – Ну как… кормят кого-то нужными энергиями, как на катушку наматывают, потом будут расходовать. Кстати, что ты там видел? Что-нибудь помнишь? Я рассказал Тигру про чашку с костями и серый туман, про своё состояние. Всё, что мог вспомнить. – Да, катушка… Они не убивали ребенка, скорее взяли труп из морга или раскопали могилу. Сволочи! Голову бы оторвать за такое… Душу младенца легко привязать к останкам тела. Так они и сделали. И притягивает она все энергии подряд, как магнит. Самое интересное, что они не знают, что с этим делать. Я уверен, что у них нет определенной цели. Но жертв выбирают правильно. Ты из тех людей, которые много энергии выбрасывают в окружающую среду. Ну, импульсивный, эмоциональный. Она в тебе не хранится. Вырабатывается и сразу тратится. Понимаешь? – Не особо. – Короче шило в твоей заднице секте приглянулось. Ты вообще помнишь себя до того, как попал туда? – Мне кажется, то был не я. Как будто сон приснился. – Нет, наоборот, – он смотрел на меня как на безнадежно больного. – Сейчас это не ты. Промывка мозгов, которую они там устроили, изменила тебя. Ты… ну, грубо говоря, ты потерял способность концентрироваться. Как если взять ведро и продырявить его со всех боков. Попробуй набрать в него воды, и она вся прольется. То же самое произошло и с тобой. Вся твоя энергия утекает бесцельно в пространство. Поэтому тебя и колбасит. – И что теперь? Я всегда буду таким? Я уже не пытался что-то переварить или обдумать, просто воспринимал, как есть. На это уходило слишком много сил, которых у меня и так не было. – Нет, можно всё частично исправить. Я уже видел таких людей. Если ты не знал их раньше, ни за что не поймёшь, что с ними случилось. – Ты мне поможешь? Надо сделать какие-то обряды? – Ты сам себя слышал? – в его голосе появились нотки презрения, но тут же исчезли. – Это не шоу шарлатанов. Нет никаких заклинаний, взмахов левой пяткой и волшебных палочек. Всё просто и банально. То, что сказочники назвали заклинаниями и продали народу, на самом деле просто звуковые вибрации нужного тона. Энергии не люди и не дрессированные собаки, а души хоть и разумны отчасти, но у них нет памяти. Только эмоции, да и то последние, которые мозг испытывал перед смертью. Они тоже не понимают речь. И я тебе мало чем помогу. Просто займись чем-нибудь, что требует сосредоточенности и постоянной работы, чем-нибудь, что у тебя раньше не получалось. Может, пейнтболом или стрельбой… Главное, чтобы ты не бросил. А то так и останешься размазней. – Не останусь. А что секта? Они не преследуют своих бывших участников? – Преследуют, конечно, на то она и секта. Знаешь что, поступим так. Я дам по голове тому парнишке флаерщику, а ты держись поближе к Рите. В городе полтора миллиона жителей, не будут же они наблюдать за каждым, чтобы найти того, кто им нужен. Значит, этот сектант тебя чувствует. Не только тебя, а вобщем людей твоего типа. Урежем их банду на одного человека, и станет поспокойнее. – Причем тут Рита? Может, наоборот, мне нужно пореже с ней общаться, она же ребенок… ну, доверчивая… – Дело не в этом. У Риты природная особенность копить свою энергию в себе и не допускать её гниения. У этой особенности есть побочный эффект: большое количество энергии даёт сильный фон, на котором не видно других. Такой вот неисправный реактор. Тебя уже «намотали» на катушку и если сектанты такие умные, они найдут тебя, как собаки по запаху. Рита не даст им такой возможности, а заодно ты на всякий случай приглядишь, чтобы они не добрались до неё. Для этой секты Рита просто сундук с сокровищами. Только ты это, – он кивнул на мои всё ещё забинтованные руки. – Спрячь как-нибудь. Глубоко тебя порезали? Шрамы будут? – С правой только недавно гипс сняли, наверное, задели сухожилие. Левую тоже глубоко, шрам останется.       В общем, через некоторое время я сделал себе браслеты из кожи, занялся танцами – никакая стрельба мне не грела душу в то время, а танцы были полноценной заменой… ты знаешь остальное. Я прочитал много об этих энергиях, в основном то, что давал Тигр. Его дед всерьёз занимался этим, много написал, но никогда не издавался. Тигр сказал, что я не должен забывать то, что случилось со мной. Если тебя однажды втянули, ты уже никогда не выпутаешься.