Я не боюсь мышей

      Рома замолчал и судорожно сглотнул. Он по-прежнему был бледен, даже с какой-то синевой, дышал неровно, по лицу катились крупные капли холодного пота. Он уже несколько минут пытался застегнуть ремешки на запястьях, чтобы скрыть борозды шрамов, но пряжка каждый раз выскальзывала. Кажется, Рома этого не замечал, проделывая одну и ту же операцию раз за разом.       Я сидела в одной позе, боясь двинуться. Я не могла объяснить себе, чего я боюсь, и чем грозят мои движения. То, что рассказал мне друг, было решительно невозможным и одновременно неопровержимо логичным. Одна часть моего разума верила в эту историю, подкрепляя её произошедшим в подвале, логикой, да и просто доверием к Роме, а другая решительно протестовала, не желая верить в чудеса и объявляя их бредом. Первая постепенно перевешивала и порождала десятки вопросов. А вторая навязывала только один: если этот парень лежал в психиатрии, не могла ли у него снова поехать крыша?       В конце концов, сейчас важно не это. Роме было очень плохо. – Что с тобой? – встревожилась я. – Давай вызовем скорую. Где твой телефон? – Не надо, – тихо, но решительно сказал он. – Я знаю, что со мной, это пройдет, – он наконец сумел застегнуть браслет на правой руке, другой отложил в сторону. Снова сглотнул. – Меня тошнит…       Он открыл дверцу, решив выйти из машины. Несмотря на слабость, движения были такими же порывистыми, как обычно. Я отметила Ромину стойкость про себя и тут же выскочила сама, чтобы помочь другу. – Сиди, всё нормально, – резко бросил он, едва щелкнул замок моей дверцы.       Я сама знаю, когда всё нормально. Сейчас явно не тот случай. – Я знаю, что ты гордый, – я обошла автомобиль и взяла друга за локоть. Его кожа была холодной, несмотря на жару. – А ещё ты очень плохо выглядишь. Давай, поднимайся, я помогу тебе. – Сядь на место, – зеленые зрачки злобно вперились в меня, прожигая взглядом. Пятно гетерохромии было похоже на дыру, оставленную цыганской иглой. – Отпусти меня!       Что-то было в этой злобе… ненастоящее. Что-то похожее на театральную маску гнева, которая не слишком крепко прилегала к лицу. – Нет, я не сяду, – коротко ответила я. – Четверть века прожил, а ведешь себя, как ребёнок.       Не знаю, под влиянием здравого смысла или же просто его одолела тошнота, но Рома встал с сиденья. Сделал излишне уверенный шаг и тут же начал заваливаться на меня, точно заправский пьяница. Ноги худо-бедно держали его, и меня это радовало. В противном случае я бы не выдержала его веса.       Сланцы зачерпывали прожаренный песок с обломками сухих веточек, которые впивались в ступни, как острые иглы. До кромки воды оставалось немного, но силы у Ромы закончились возле ржавого бортика, который огораживал некогда отвесный обрыв небольшого холма. Бок его уже был пологим, зализанный волнами прилива, но всё ещё щерился острыми осколками камней. Друг закашлялся, придушенный спазмами, опустился на колени, и его стало рвать. Про себя я автоматически начала ругать недоброкачественное вчерашнее вино, забеспокоилась об отце. Я старалась не подавать виду, но, сидя на корточках рядом с Ромой и придерживая его за плечо, я чувствовала себя очень растерянно и неловко. Я ему сочувствовала, но ничем не могла помочь. Тело парня постоянно сотрясала судорожная дрожь, он не переставал кашлять ,и в голову мне вдруг пришла нелепая смерть Бона Скотта. Я с тревогой обернулась, заглядывая Роме в лицо, и тут же вздрогнула сама. По его шее и подбородку текла густая черная жижа, тянувшаяся с губ к песку. Рома не давился ею, а силился отторгнуть, но ему это не удавалось. В тот самый момент, когда я уже почти вспомнила прием, которым выталкивают попавшую в дыхательное горло пищу, черная жидкость вырвалась из его рта целым потоком, неся с собой непонятно как оказавшиеся там колотые куски гравия, битое стекло и даже иглы. Видимо, они поранили его, потому что в уголках губ пузырилась кровь.       Первое, что попытался сделать мой мозг – это проснуться. Или нащупать «потолок» сна. Нечто, похожее на плотную паутину над головой. Наваждение длилось только секунду, а потом я поняла, что всё это реальность. От которой никуда не деться и не сбежать. Незримый камень опустился на плечи непосильной ношей.