Я не боюсь мышей

      Я знала, откуда он появился. Он вылез из-под ступенек, где мы и оставили его вчера.       Нижняя челюсть снова шевельнулась, издав тот самый шорох. Наполовину свернувшаяся кровь показалась из уголков мёртвых губ.       Я замерла, мои ступни словно приросли к полу. Все суставы связали невидимой проволокой, которая не давала мне двинуться. Я знала одно: нельзя шевелиться. При каждом ударе сердца я вздрагивала, и боялась, что это меня выдаст.       Температура падала. Среди общего холода подвала этого не было заметно. Гул нарастал. Такой же, как и ночью: похожий на звук двигателя мощного грузовика. Он постепенно усиливался, но не настолько быстро, чтобы Рома смог его сразу заметить. Он забыл об осторожности, разглядывая свою находку, и опомнился только когда понял, что тьма на дне ямы не рассеивается от луча фонаря. Точь-в-точь такую же тьму он видел несколько лет назад на дне чашки с детскими костями. Ужас захлестнул его, но парень изо всех сил пытался не потерять самообладание. – Отходи, отходи! – вдруг вскрикнул Рома, отталкивая меня от края ямы.       Всё дальнейшее было похоже на кошмарный сон, который сквозь прореху в реальности просочился наружу. Вновь появился гул, намного сильнее, чем ночью. Теперь он стал неравномерным: то усиливался, то затихал, будто бы мы находились в полости гигантской гитары, и чья-то неумелая рука с силой дёргала струны. Окна-бойницы сразу покрылись прожилками трещин, но их ужасный скрежет был почти не слышен. Потому что всё пространство вокруг наполнилось миллионами голосов: мужских, женских, детских, криками животных, которых давило автомобилем на шоссе, давило раз за разом, наматывая кишки на подвеску, выдавливая глаза из черепов, но они всё равно были живыми. Сначала голоса говорили шёпотом, робко, отдельными словами, но с каждой секундой они смелели, говорили всё громче, перебивая друг друга, и в конце концов воздух взорвался сплошным единым гвалтом, из которого нельзя было вычленить ни слова.       Рома тоже их слышал. И они ужасали его. Его побелевшее лицо почти светилось в темноте, грудь тяжело вздымалась.       Я не хотела подниматься и отходить от чудовищной находки, потому что видела голову своей мёртвой собаки на пороге. Единственно безопасным местом мне казался тот пятачок, который в прошлый раз образовался вокруг свистка. Я видела как серая дымка выползла из ямы и жадно окутала мои ноги. Но я не двигалась. Потому что была точно уверена: вред мне может причинить только голова Ахиллеса. Даже лишившись глаз и тела, она всё равно каким-то образом видела и могла добраться до меня.       Появившиеся из ниоткуда всполохи белого света ослепляли, вонзались в расширенные от темноты зрачки, как иглы. Они возникали повсюду, беззвучно взрывались, как вспышки фотокамер.       Рома всё-таки заставил меня встать. Он просто схватил мой локоть и дёрнул вверх, как непослушного ребёнка. Я сопротивлялась, пытаясь объяснить, что безопасно лишь это место, но он не слушал. Подтолкнул меня к выходу и вдруг замер, вцепившись горячими пальцами мне в плечо.       Чуть левее от нас, почти в проходе в соседнее помещение подвала я различила маленькую фигурку, с которой капала вода. Полыхнула ещё одна вспышка и в её безжалостном свете я увидела пятилетнюю девочку, несомненно, Сашу, несомненно, утонувшую. Разорванный голубой сарафанчик облеплял тело. Потемневшие от воды волосы пристали к щекам и шее. Кожа цвета рыбьего брюха источала тошнотворный запах гнилой воды. – Сядь и умри! – прочитала я по движениям синих губ. – Я выиграла, я! Ты водишь! – и потянулась ко мне жуткими разбухшими пальцами.       В следующей вспышке она исчезла, сменившись новым кошмаром. Дымка, которая несколько мгновений назад была серой, стала непроницаемо чёрной. Она обогнула комнату с обеих сторон, добралась до собачьей головы и поглотила её, словно огромное одноклеточное. За спасительным проходом царила жидкая темнота цивилизованной ночи, подсвеченная окнами и фонарями.       В середине помещения образовался просвет, точно такой же, как в шее Ахиллеса. Словно земляной пол был нарисован цветными карандашами, и теперь художник его стирал ластиком. Почерневший, словно от жжёной резины дым осторожно приближался к этой дыре в пространстве, строя из себя гигантскую воронку.       Пол вновь превратился в зыбкое, бурлящее болото, но теперь оно не исторгало из себя странных существ, а только стекалось к разрастающемуся просвету в полу. Я была сильно напугана прошлой ночью, но страх этот не шёл ни в какое сравнение с тем, что я испытала, в тот момент. Он был жалкой тенью ужаса, охватившего меня, когда я вгляделась в разрыв в пространстве, времени, Вселенной – чёрт знает, чем еще, – обхватив руками полуослепленного Рому. Воздух всё так же пульсировал, точно от гигантских шагов, окна скалились осколками битого стекла. Голоса заходились в истерике. Я смотрела как будто вниз, словно на дно мелкой лужи, и в то же время с неимоверной высоты. Словно моё зрение раздвоили призмой. Я очень хорошо видела нечто неимоверно чужое, и оно осталось в моей памяти навсегда, с неистираемой чёткостью и поразительным ощущением реальности. Желтоватые обрывки мха покрывали каменистый склон, вершина которого обрывалась под немыслимым углом. На одном из уступов ютилось то самое странное существо с серебристой кожей и тонкими лапками кузнечика, что возникло у стены. Подножия горы и земли под ним не было видно, но в поле зрения оказалось небо. Сизое, с быстро движущимися облаками, жуткое, совершенно чужое небо. Никакого солнца: облака излучали странный фосфорический свет, который не мог породить тепла. Что-то парило в этом свете, что-то большое, похожее на воздушного змея, но я не могла разглядеть, чем оно было.       Всё это было невообразимо чужим, оно не находило ни единого отзыва в моем сознании, как иллюстрация из книги о космических путешествиях. Единственный знакомый образ врезался в мою память, как лезвие. На фоне чужого мира он сам казался чем-то невероятным. На переднем плане, прямо у меня перед носом, лежал грязно-белый скелет Леськи. Ни клочка плоти или шерсти – едкие газы уничтожили её так же быстро, как наш воздух тела тех тварей, хотя едва ли во всём виновато разложение. Отчего-то я решила, что моего пса сожрали. Может даже заживо. О том, что это действительно когда-то был Ахиллес, говорил широкий кожаный ошейник с обломком карабина в кольце для поводка. Металлическая пряжка потемнела, а поверхность ошейника обросла всё тем же жёлтым мхом, точно превращаясь в огромную волосатую гусеницу. Кто-то пригвоздил его к земле большой острой костью, прямо через шейные позвонки, будто убийца боялся незнакомого существа даже после того, как он перестал визжать и дергаться. Вот и «добил» самую странную часть его тела, чтобы пес не поднимался в ночи, и не слонялся, точно голодный зомби. Нижняя челюсть была откинута в немом крике. А может, замерла, держа в зубах врага. Или некто, обнаруживший странное мёртвое существо пожелал сожрать его язык. Защищался ли Ахиллес? Или сразу задохнулся чужим воздухом? Был ли он вообще жив, когда очутился в этом ужасном мире? Я никогда не узнаю ответы на эти вопросы. Прежде чем я успела разглядеть какие-либо детали, что-то произошло, и картинку затянуло чёрным дымом. Последнее, что я помню о том дне, был резкий удар откуда-то со спины.