На берегу реки села я и заплакала...

Исполосованная жуткими шрамами девушка – Джошуа Грэхем сказал, что ее зовут Кристин, и что она теперь под защитой Мертвых Лошадей – устроилась на ветхом спальнике в свободной палатке. Палатка эта в племени уже почиталась почти что священной – в ней имел обыкновение спать Курьер. А Курьер… это – Курьер, и тут добавить нечего. Разведчики даже стали рисовать на скалах его фигуру наравне с лицом Грэхема. Он у них получался могучим богатырем в огромных, почти во все лицо, очках. И каким-то чересчур уж головастым – видимо, так хотели обозначить то, что он жуть, какой умный. Грэхем на это ничего не говорил. Иногда сокрушенно качал головой, но чаще – посмеивался под бинтами. «И ведь не запретишь», - впрочем, говаривал он негромко, но что он при этом имел в виду, Ведомый-Мелом не понимал. Кристин опоясалась портупеей с кобурой и ножнами, винтовку же бережно уложила в палатке, выбрав место посуше и почище. Затем подошла к костру и села на бревно, заменявшее скамейку. Разведчики и воины, не сговариваясь, отодвинулись от нее подальше – чужаков в племени не любили и доверия к ним не испытывали. Тот же Курьер не сразу – ох, не сразу! – стал «своим». Кристин протянула ладони к огню: ночи в Зайоне холодные. Особенно в пещерах над рекой. Это Мертвые Лошади ко всему уже привычные, а вот пришлым постоянно неуютно. Хотя, не так уж много пришлых Ведомый на своем веку повидал. Он сидел на своей лежанке, обхватив руками коленки, и все смотрел на девушку, не отрывая взгляда. Было ему и любопытно, и страшновато – но больше всего почему-то ему было жаль эту Кристин. Вдали от своего племени, искалеченная, среди чужого народа – и толком объясниться никак не получится. Это, как Курьер рассказывал, самое страшное: быть одиноким среди людей. Ведомый-Мелом тогда не понял, не мог себе даже представить, как это вообще может быть – вокруг люди, но ты все равно одинок. Тот же Ведомый, он хоть бы даже среди зловещих Бледноногих, а и нашел бы, с кем и о чем поговорить. Но вот Курьер – он и среди друзей не мог быть, ну, как они… понятым, что ли? С Грэхемом они быстро сошлись: оба из Страны Предков, считай, вернулись. А с остальными - все время как-то натянуто все, словно через силу говорить приходится. И Кристин… Она же не говорит совсем, хотя, может, и хотела бы. Одиноко, да и ощущение, наверное, словно кругом, ну, не враги, но и не друзья уж точно. Кристин у костра поежилась – и Ведомому почему-то вдруг тоже стало зябко. Он не понимал, почему именно – может, от реки потянуло сырым ветерком – но, скорее всего, дело в другом. Курьер называл это умным словом «эмпатия», и говорил, что «эмпатии» у Ведомого на добрый десяток человек отмерено. Как ни искал Ведомый эту самую «эмпатию» - всего себя с ног до головы оглядел и даже ощупал – так и не нашел, где она у него растет. Это позже Курьер, отсмеявшись, пояснил, что это когда один человек другого без слов понимает и чувствует, как самого себя. Ведомый пошарил в своей палатке и вытащил теплое пончо. Подошел с ним к костру и, вдруг смутившись, остановился. Поймал на себе удивленные и даже насмешливые взгляды соплеменников. Почувствовал, что краснеет. Помялся с минуту, потом шумно выдохнул. - На, вот, возьми, - сказал он, сунув в руки Кристин пончо и, испугавшись неведомо чего, порывисто отошел в сторону и сел у костра. Уставился в пламя, лишь бы только не смотреть ни на сидящих округ воинов, ни на Кристин – в особенности на Кристин. Ведомый-Мелом трусом себя не считал. Мог при случае и яо-гваю отпор достойный дать. Не боялся в одиночку прокрасться по тылам Бледноногих, когда те еще были в Зайоне. Но вот с девушками – робел не на шутку. И всяк в племени это знал. Знал и не упускал случая подшутить, понасмешничать. Вот и теперь Ведомый со сжавшимся в комок сердцем – словно пули в спину – ждал едкой сальности, грубой шуточки, да и просто двусмысленного замечания, намека. И не было бы тут Кристин, не боялся бы он так. Но теперь, перед ней, позориться, быть посмешищем не хотелось совершенно. Она ведь… Она… Ну, она – друг Курьера, из одной с ним страны: далекой и таинственной Мохаве. Уже одного этого вполне достаточно, чтобы… Мысли Ведомого путались. Цеплялись одна за другую и будто бы, сцепившись, сгорали в том пламени, в которое он смотрел. Как-то бездумно, уже не пытаясь хоть что-нибудь в самом себе понять, он достал из подсумка губную гармошку – подарок от Курьера, тот, что принесла Кристин. Серебристая, гладкая, с темными глянцевыми торцами, она казалась теплой, будто живой. Как бы сама дышала, звала куда-то. Ведомый медленно втянул ее запах – и вдруг ощутил аромат дороги. Словно рваный, дробленый асфальт старых трасс позвал его в путь. Куда-то в такие дали, в такой простор, что и не снился никому. Дойти до океана. Переплыть его. Взобраться на самую высокую гору, спуститься в самое глубокое ущелье. Увидеть самого высокого человека - и самого низкорослого. И Ведомый заиграл. Не то, чтобы он играл какую-то определенную мелодию – он просто словно пел наобум, но не голосом, а посредством вот этой самой гармошки. Тоскливые – и вдруг, радостные – переливы поплыли, отражаясь эхом от сводов пещеры. Музыкой, взятыми аккордами, переходами Ведомый будто рисовал картину. В его воображении раскидывались – от края до края – необъятные дали. Выжженные солнцем, выглаженные ветрами, усыпанные снегом насколько глаз хватает, и непременно – океан. Столько воды, что края ей не увидишь и в бинокль Грэхема. Курьер обо всем этом рассказывал. Признавался потом, что сам не видел, но рассказывал хорошо – вычитал в старинных книжках. И он сам, в этой музыке, шел и шел по бесконечной тропе, подставив лицо ветру, обгорая на жарком солнце, падал в высокие травы и смотрел на далекие точки звезд – глаза предков. Ведомый и сам не заметил, как в пещере вдруг стало тихо. Осталась лишь его песня – без слов, да и без названия. Все завороженно слушали. Даже Кристин. Особенно Кристин. Ведомый-Мелом настолько увлекся, что не сразу понял: она сидит рядом с ним – завернувшись в пончо и едва-едва касаясь Ведомого плечом. А когда понял – вдруг сфальшивил. Гармошка неприятно взвизгнула, резанула по ушам. Кристин мягко улыбнулась – тепло так, а глаза грустные, больные какие-то. Но не глазной какой болезнью, а будто душа болит и через глаза жалуется. - Извини, я задумался, - Ведомый смутился, - Я только учусь, так что не суди строго. Потом спохватился: она ж говорить-то не умеет! Может и ответила бы что-нибудь, да не может. А Кристин тем временем подобрала веточку поострее да потоньше, разровняла ботинком песок под ногами и принялась сноровисто чиркать на песчаной глади простенькие рисунки. В первую очередь, она нарисовала хорошо узнаваемое сердце, а вокруг него – волны. Словно сердце по реке плывет. - Тебе понравилось? – Ведомый недоверчиво посмотрел на нее, и она кивнула. Торопливо так кивнула – и улыбнулась широко и радостно. - Я могу еще сыграть, - взволновавшись не на шутку, предложил Ведомый, - Хочешь? Кристин часто закивала. - Ну, только учти: я ведь только учусь. Вот Курьер… Палочка в руках Кристин снова забегала по песку. Минуты не прошло, и черточки сложились в фигурку человека с характерными очками на лице. - Это – Курьер? – спросил Ведомый. Кристин снова закивала, обрадовалась. - Да, он такой, - согласился Ведомый-Мелом, - Умный. И добрый. И веселый. Девушка как-то криво усмехнулась – и добавила человечку на песке улыбку шире даже лица, да нарисовала поверх груди огромное сердце. Потом странно поглядела на Ведомого, будто спрашивала: правильно, мол? Он кивнул: правильно. Именно таков Курьер. Умный, но недотепа. Весельчак, а тоска в нем не избывается, терзает и без того измученную душу. Добрый, но тех же Бледноногих не щадил – разил без трепета и жалости. - Могу я задать вопрос? – осторожно произнес Ведомый, исподлобья глянув на Кристин. Та, подумав, кивнула. Закуталась в пончо поплотнее, будто готовилась защищаться. - Кто это тебя… вот так? – он показал пальцем на шрамы, - Ну, ведь у каждого своя история. Курьеру голову прострелили, Грэхема, вон, сожгли заживо. А ты? Кристин поежилась, нахмурилась. Ведомый испугался было, что обидел ее, полез с вопросами туда, куда лезть не следовало. Но Кристин беззвучно вздохнула и принялась водить палочкой по песку. Сперва нарисовала себя – человечка явно женского пола. Ну, то есть, у человечка были… ну, эти… в общем, были. Рядом с человечком изобразила неведомого зверя. Снаружи он был похож на огромную бочку с разверстой пастью, а внутри, в самой пасти, у него росли щупальца-не щупальца, руки-не руки – как ветки деревьев. И каждая ветка оканчивалась то жалом, то челюстью с острыми зубами, то вообще чем-то, напоминающим сверло. Жуткая тварь, в общем. Потом нарисовала стрелочку от человечка – прямиком в кошмарное нутро чудовища. - Оно тебя проглотило – это страховидло?! – удивился Ведомый. Кристин грустно улыбнулась, кивнула. Потом вдруг протянула руку и потрепала на его голове кепку – словно волосы взъерошила. Надо думать, это добрый жест. Разровняла песок, снова принялась торопливо рисовать. Нарисовала ту же хищную бочку, себя внутри нее и стрелочку уже из нутра чудовища наружу. А на конце стрелочки – Курьера, протянувшего девушке руку. - И Курьер победил чудовище, да? – догадался Ведомый, - И спас тебя? Кристин беззвучно засмеялась – выглядело это, признаться, жутковато. Отсмеявшись, кивнула. - А я и не сомневался! Курьер никого в беде не бросит! - обрадовался Ведомый, да только сам не понял, чему обрадовался. Это как в сказках: всегда радостно, если кто-то приходит и спасает. Кристин покивала головой: это точно, мол. Потом взяла да нарисовала Курьера: он вроде как кричал, воздев обе руки. И неопределенного человечка, протягивающего ему руку. - Ага, только чаще его самого спасать нужно, - Ведомый понял рисунок по-своему, но, кажется, понял верно – Кристин часто закивала и размашисто покрутила пальцем у виска, указывая на нарисованного Курьера. - Да, точно, - согласился Ведомый, - Вроде бы умный, а дурак тот еще. Прямо как ребенок. Ума много, а разума – енот наплакал. Все норовит в неприятности попасть. Вот, помню, в пещеру к яо-гваям полез. За каким лядом – непонятно. Отговариваю его: не ходи, яо-гваи у себя дома в три раза опаснее и их там много. А яо-гвай это… Ну, навроде медведя. Только у него когтищи, лапищи, зубищи! И скачет, ну точно блоха. Кристин покивала: мол, знаю. - Так вот, - продолжал, увлекшись рассказом, Ведомый, - говорит: ты, парень, тут подожди. Я, говорит, быстро. Ну, я-то знаю, что почем. Для виду согласился, а сам тихой сапой за ним. Крадусь так, чтобы не заметил. Упустил на минуточку из вида его, выхожу из-за поворота, а он уже посредь пещеры от яо-гвая вокруг столба круги нарезает. Орет, будто его уже едят. Винтовку выронил, очки потерял. Хотя, что уж говорить, тут же два яо-гвая лежали и уже остывали. А курьер так разогнался, что яо-гвая сослепу сзади догнал. Ткнулся тому в мягкое да как заорет еще громче! Зверюга аж присел: тоже, видно, испугался. И несдобровать бы Курьеру, когда бы не я. Стреляю-то я метко – Джошуа Грэхем сам меня учил. Ну и выстрелил яо-гваю прямо в глаз. Тот и повалился на месте, как подрубленный. Мы потом долго впотьмах на карачках ползали – очки искали. Он же без очков совсем как крот, только ощупью и может. Ведомый не сразу заметил, что Кристин снова беззвучно смеется. Зажмурилась, головой покачивает, а в углу глаза – слезинка. Потом взяла палочку и быстро начиркала на песке очки, а к дужкам привязан шнурок какой-то, ну, или что-то очень на него похожее. - Ага, - заулыбался Ведомый, - Он с того раза к очкам резинку приделал, чтобы не спадали. Нашел на рейнджерском посту чемодан со старой одеждой и из ветхих трусов резинку-то вытащил. Мы, к слову, специально за этой резинкой на гору чуть не полдня карабкались. В ответ Кристин быстро набросала на песке голову щекастого человечка с высоко вздернутым носом и надменно поджатыми губами. На голове человечка она нарисовала кепку с длинным козырьком, всю увешанную перьями. Ведомый смутился. Ну, прихвастнул немного. Но так ведь, не со зла - просто чтобы смешнее было. И, тем не менее, устыдился. Мало того, что ложь не красит, а хвастовство – удел пустобрехов, так ведь еще и хвастался за счет Курьера - человека, которого считал во всем для себя примером. Кристин, верно, заметила его смущение. Торопливо смахнула с песка только что нарисованного человечка, потом ободряюще похлопала Ведомого по плечу. На месте человечка-хвастуна начертила Грэхема – человечка в бинтах. Потерла пальцами лоб, словно что-то вспоминая и подрагивающей рукой, неуверенно, нарисовала вопросительный знак. - Хочешь знать, что случилось с Грэхемом? – догадался Ведомый-Мелом: хотя читать он умел разве что по буквам, но вопросительный знак-то он хорошо помнил. Кристин медленно кивнула, с ожиданием глядя на Ведомого. - С ним много, чего случилось, - вдруг раздался за спиной знакомый голос. Ведомый аж подпрыгнул: Грэхем, как обычно, появился неожиданно, будто из-под земли выскочил. - Только он и сам может рассказать, если его спросят, - добавил Джошуа Грэхем и тут же пожал плечами, - А может, и не расскажет. Это уж как звезды расположатся.