На берегу реки села я и заплакала...

Вечером, в восьмом часу, когда в ущелье уже сгустились ночные тени, и солнце освещало лишь самые вершины скал, в селение Скорбящих пришел Джошуа Грэхем. Нельзя сказать, что Даниэль обрадовался визитеру: с недавних пор разногласия между двумя сынами Нью-Ханаана достигли пика, и теперь их вряд ли можно было считать друзьями. Во всяком случае, Даниэль уже избавился от этой иллюзии искренней дружбы, и если Грэхем все еще верил в нее – ну, он либо глупец, либо предпочитает обманывать самого себя. Опустевшие хижины погибших охотников, голодающие сироты, безутешные вдовы – вот, чего добился Грэхем для племени Скорбящих. Жалкие подачки от Мертвых Лошадей – мясо, рыба, маис – разве они могут заменить мужей, братьев, отцов? «Гуманитарная помощь»… Подаяние, стыдливо прикрытое красивым термином – вот, что это! А к чему были все эти жертвы, за что гибли люди племени? Не более, чем за пустые амбиции нераскаявшегося убийцы, за его неутолимую жажду крови. Джошуа Грэхем, сколько еще человеческих жизней тебе нужно, чтобы напитаться вдосталь? Однако, Даниэлю приходилось быть дипломатом, то есть, попросту лжецом. И порой он сам себя ненавидел за свою ложь. Приходилось улыбаться, умащивать Грэхема елеем: без его помощи Скорбящие теперь не смогут выжить. С Грэхемом в селение пришла жутко изувеченная глубокими шрамами девушка. Раньше Даниэль ее не видел – уж очень приметная, он бы непременно запомнил. Значит, не из Мертвых Лошадей, их-то Даниэль едва ли не поименно знает. Снаряжение как у караванной стражи, во всяком случае, очень похоже. Наверняка, торговать пришла. Что ж, это дело нужное: запасы нормальных медикаментов почти истощились, а на дикарские припарки из травок, цветочков и корешков надежды мало. Нужны антибиотики: много раненых, рожениц, да и житье впроголодь не лучшим образом сказывается на иммунитете. Нужен морфин – «фирменный» чай здешнего шамана, конечно, до некоторой степени анестезирует, но схватить инсульт или паралич дыхания – пятьдесят на пятьдесят. Когда Грэхем со своей спутницей приблизились к хлипкой хижине, Даниэль молча, жестом, пригласил их сесть у костра. Сам он сидел на свернутом в тугой рулон спальнике и делал вид, что читает Писание. Обычно таким маневром он спасался от неприятной обязанности приветствовать Грэхема радушнее, чем он того заслуживает. - Все читаешь? – спросил Грэхем спустя минуту тяжелого молчания. - Помнишь, в Новом Ханаане, мы читали каждый вечер, отходя ко сну? Даниэль улыбнулся как можно мягче. - Помню, - ответил Грэхем. Голос его прозвучал глухо, словно натянутая вместо струны грубая бечева. В глазах сверкнуло что-то такое – словно угли едва угасшего костра. «Нет, дружище, Нью-Ханаана ты себе не простишь», - подумал Даниэль и устыдился было своего злорадства, но успокоил себя тем, что имеет на него право. - Господи! рано услышь голос мой, рано предстану пред Тобою, и буду ожидать, ибо Ты Бог, не любящий беззакония, - Даниэль зачитал вслух загодя подысканный псалом, - У Тебя не водворится злой; нечестивые не пребудут пред очами Твоими: Ты ненавидишь всех, делающих беззаконие. Ты погубишь говорящих ложь; кровожадного и коварного гнушается Господь. А я, по множеству милости Твоей, войду в дом Твой, поклонюсь святому храму Твоему в страхе Твоем. Естественно, «кровожадного и коварного» он выделил, слегка повысив голос – профессиональная привычка опытного проповедника. Грэхем бровью не повел. - Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить; время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать камни, - с каждой секундой голос Грэхема набирал силу, креп, и вот уже обрел поистине Ааронову внушительность, - Время обнимать, и время уклоняться от объятий; время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать; время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру. Грэхем, в отличие от Даниэля, мог цитировать целые главы из Писания слово в слово, даже не заглядывая в книгу. И очень любил этим козырнуть при случае. - Я могу припомнить еще несколько мест из Экклезиаста или даже из Евангелия, - добавил он, - Но я пришел сегодня не для богословских диспутов. Да и всякий раз поддевать меня одним и тем же… - он поморщился, - Ну, будь пооригинальнее, дружище. Как говорится, смени пластинку. Не надоело еще считать меня палачом и кровопийцей? - При всем моем уважении, Джошуа, - вздохнул Даниэль, отложив томик Писания в сторону, - Я считаю тебя другом, и потому говорю прямо: мне больно видеть, что ты, хоть и стремишься к Истине, но продолжаешь нести горе и смерть. Грэхем обернулся к своей спутнице и, наставительно воздев палец, произнес с расстановкой, словно школьный учитель: - Вот, Кристин, смотри: этот грех называется самоправедностью. Кристин – значит, вот как ее зовут – улыбнулась. И от этой улыбки Даниэль почувствовал себя не в своей тарелке: его громят на его же поле, причем почти всухую. Ну как же иначе: это же Наш Великий Спаситель Всех ото Всех Неповторимый Джошуа Грэхем! Фанфары, дробь, аплодисменты! - Ладно, Даниэль, извини, - вдруг примирительно сказал Грэхем, - Я перегнул палку. Тут он воздел обе ладони – вроде как отгораживаясь от дальнейших упреков. Древний, как сам мир, жест примирения. Даниэль про себя лишь усмехнулся, но старался сохранить внешнюю невозмутимость и даже некоторую снисходительную сострадательность. В конце концов, Грэхем – грешник, отступник, предатель. Пусть и раскаявшийся. Не Даниэль – Грэхем вел в бой легионеров Цезаря. Не Даниэль – Грэхем устраивал показательные казни и распятия. Про себя Даниэль окрестил Грэхема Лонгином – и порой иносказательно, в проповедях именно Лонгином именовал его перед Скорбящими. Вряд ли они понимают аналогию, но рано или поздно должны-таки понять. Иначе – грош ему цена как миссионеру. - Оба хороши, - мягко улыбнулся Даниэль, - Не гоже нам собачиться, хотя бы при лице паствы. - Верно, - немного подумав, согласился Грэхем, - Не гоже. Только вот они не паства. Не овцы, - и тут же осекся, - Опа, я снова углубляюсь в философию. Даниэль, почувствовав, что отыгрывает хоть очко (гусары, молчать! – авт.), закивал: - Углубляешься. Причем, сам. Не говори потом, что я тебя на спор вытягиваю. - Согласен, согласен, - Грэхем замахал ладонями, но быстро успокоился, встал в свою излюбленную позицию невозмутимого «железного парня», - Я к тебе с важным делом и посылочкой от Курьера. Помнишь такого юношу? - Как тут не вспомнить, - желчно заметил Даниэль, - Именно он с твоей подачи поднял Скорбящих в бой. - Опять ты за свое, - Грэхем подловил его «на горячем»: вроде бы договорились не муссировать конфликты, а тут Даниэль дал слабину – сорвался. Спокойнее, Даниэль, спокойнее. Ты же выше и чище всех их вместе взятых. И Курьера, и Грэхема, и всего этого многострадального Зайона! Не забывай об этом, Даниэль, и иди путями праведными и ясными. Он на миг прикрыл глаза, глубоко вздохнул. - Так что там, наконец? Грэхем положил на песок пухлый пакет: полиэтилен, вакуумная упаковка. Солидно. Даниэль поднял пакет – увесистый. - Это Курьер послал, - произнес Грэхем, потом кивнул головой в сторону своей спутницы, - Вот, с ней передал. - Могу открыть? – Даниэль с недоверием покосился на пакет. - Можешь, - кивнул Грэхем. Его спутница все так же молча, совершенно беззвучно покивала, подтверждая. В пакете оказались медикаменты. Даниэль нетерпеливо отбросил в сторону два томика в потрепанных обложках, а вот в упаковки таблеток и ампул вцепился с маниакальной жаждой, чего вдруг сам устыдился – всего на миг, но устыдился. Морфин, пенициллин, ампициллин, дротаверин, с десяток шприц-тюбиков промедола, стерильные бинты, вата, чистый спирт, перекись водорода… От изобилия разбегались глаза. Стервец-Курьер даже два десятка одноразовых стерильных скальпелей упаковал! Даниэль и не заметил, как его дыхание стало частым и прерывистым. Он помимо воли начал поспешно складывать драгоценные медикаменты в свою наплечную сумку – торопливо, будто вор. - Я планирую объединить племена, - вдруг сказал Грэхем, - Твоя, как ее, Облако-на-Стреме… - Недремлющее Облако, - машинально поправил Даниэль, даже не взглянув в его сторону. - Вот оно самое! – обрадовался Грэхем и тут же попытался извиниться, - Диалекты – сложная штука. И оба – впервые за несчетную кучу дней – рассмеялись искренне, безо всяких задних мыслей. Как друзья. Настоящие и честные. Даниэлю это понравилось. На секунду-другую отступили принципы, заповеди и прочее наносное. Остался интеллектуал-Даниэль, Совесть Эпохи – и человек действия, Меч Эпохи, Джошуа Грэхем. Две стороны одной, не самой привлекательной, но почетной медали. - Джошуа, только никому, ясно? – попросил Даниэль, кивнув на сумку с лекарствами. Грэхем с Кристин переглянулись и, кажется, сумели объясниться без слов. - Как скажешь, - ответил Грэхем, помедлив. Даниэль подозревал, что Грэхему дано, помимо чудовищной силы убеждения, еще и провидение – в некоторых душах он умел читать, словно в книге. Даниэль наблюдал, как растет слава Грэхема, его сила, его авторитет – и ночами бредил о том, как его самого сжигают заживо, сбрасывают с высокой скалы, а он выживает Волей Всевышнего и с новоприобретенной силой идет и жжет сердца людей глаголом Его. Господи, дай мне Честь и Славу, и Силу нести Слово Твое! Эти лекарства Даниэль преподнесет как дар свыше, вымоленный, выпрошенный у самой Вселенной именно им, Даниэлем. И ИМЕННО ЕГО молитвами племя продолжит жить. Как он этого хотел – кто бы только знал! Джошуа Грэхем, Великий, второе пришествие Отца-из-Пещер победил врагов. Даниэль, Милосердный и Беззащитный победит болезни и принесет мир. Как известно из психологии, запоминается всегда последнее… - Так вот, Даниэль, я о Недремлющем Облаке, - Грэхем вырвал его из мечтаний немилосердно, даже жестоко, - Она подала хороший пример. Наш Поедающий-Ноги-как-Геккон стал отличным мужем ей и неплохим отцом ее детям. Поедающий рассказывал, что у них все вообще радужно, а я ему верю. Помоги мне: мы можем вернуть мужей женам и отцов детям. И даже мужам – жен. У нас тоже есть потери, Даниэль. Пойми ты это. И я сам шел впереди и рисковал наравне со всеми. Даже больше. А самый рисковый парень, Курьер, так вообще себе ничего не запросил и никого ни в чем не обвинил. Догоняешь, Дэнни? - Не называй меня Дэнни, - поморщился Даниэль. - Так не веди себя как дитя, - в тон ему ответил Грэхем, - Камни мы разбросали, дружище. Теперь время их собирать. Пора нам с тобой отдать кое-какие долги. - Я никому ничего не должен, - не задумываясь, отпарировал Даниэль. - Должен, - Грэхем пригвоздил взглядом – уж это он умел, солдафон. Повисла неловкая тишина… Даниэль мечтал ее разорвать хоть вскриком, но не смел: власть Грэхема даже для него была нерушимой. А как хотелось разрушить! - Что же? – осторожно спросил Даниэль. - Она, - Грэхем повел глазами в сторону своей спутницы, - Она от Курьера. И ей нужна помощь. Добро. Понимание. Поддержка. - Так почему не ты? – Даниэль театрально вскинул бровь – тщательно рассчитанным жестом. - Потому что я – это я, - невозмутимо парировал Грэхем, - И все эти вещи не ко мне. Даниэль поймал донельзя изумленный взгляд этой самой Кристин. Она посмотрела на Грэхема. Тот лишь кивнул. - Да, Кристин, - произнес он мягко, - Я никак не тот человек. Это сегодня у нас получилась хорошая прогулка. Завтра может получиться сущий ад. Я – сложный и тяжелый парень. Вон, Даниэль не даст соврать. Даниэль усмехнулся. - Это уж точно, мисс Кристин. Он – чудовище. Хотя иногда случаются проблески человеческого. Грэхем сурово глянул на Даниэля, но этот суровый взгляд Даниэль выдержал спокойно, уверенно: он был прав на все сто. - Хорошо, Джошуа, - сказал он, с минуту поразмыслив, больше для вида, - Если уж в твоей деревне – военный лагерь, то почему бы здесь не открыть благотворительный пансионат? Ну, или монастырь, если угодно. Пусть остается. Я лично прослежу, чтобы с ней было все в порядке. - Не сомневаюсь, - покивал Грэхем, - Только есть несколько моментов, о которых ты должен знать. - Валяй, - Даниэль снисходительно повел ладонью, разрешая: сейчас он чувствовал себя, что называется, «в своем праве». - Она не умеет читать и писать, - осторожно произнес Грэхем. В Даниэле заснувший было миссионер взвился, будто по команде «смирно». Вот, утру я тебе нос, вояка! Научу, воспитаю – Бернард Шоу со своим «Новым Пигмалионом» обзавидуется по ту сторону вечности! - И говорить не умеет, - добавил Грэхем. Даниэль опешил. Еще месяца два назад он бы просто развел руками и сказал, что это не в его силах. Что возня с Кристин не имеет смысла, ибо обречена на бесплодность. Но сейчас… О, да! Это был вызов, достойный самого Мессии. Наложением рук Даниэль врачевать не умел, но это делало задачу еще грандиознее. Несомненно, он справится, сделает из Кристин настоящего человека, исцелит исстрадавшуюся душу. И – его подвиг веры встанет вровень с подвигами Грэхема, а то и превзойдет. Ибо пистолетом да ножом махать каждый второй умеет, а вот с Кристин может помочь только сила духа и молитва. - Ничего, она тоже человек, - сглотнув слюну, ставшую вдруг липкой, словно смоляной клей, произнес Даниэль, - Я справлюсь, Джошуа. Справлюсь…