На берегу реки села я и заплакала...

Доверял ли Джошуа Даниэлю? Порой Джошуа думал, что – ни на грош. Слишком уж разные они с Даниэлем. Слишком уж разные люди – и слишком разные цели. А упорства у каждого, пожалуй, поровну. Ну, Грэхем чуть упорнее – и это объективный факт. С этим не поспоришь. Но случались времена, когда казалось, что верить, кроме Даниэля, некому. Времена общей беды, общих устремлений. И тогда Джошуа Грэхем не то вспоминал, не то убеждал себя: Даниэль – друг, ближе которого и нет на свете, и опереться, кроме него, не на кого. К добру ли, к худу ли, но подобные времена, кажется, прошли, а с ними и неоспоримость дружбы и доверия. В эту ночь его мучили кошмары. Проснувшись, он не мог вспомнить ни единого образа из своего грязного и тревожного сна, но беспокойство, смутный страх пришли за ним из сна в явь – и уходить обратно не хотели. Как рассветет, нужно обязательно сходить на разведку. Да усилить дозоры на караванных тропах. Обязательно до трех разведчиков, чтобы двое могли принять бой, а третий – бежать гонцом в селение, поднимать бойцов. - Ветер стих, - негромко сказал шаман, будто слыша его мысли, - Тревожно. Что-то идет недоброе. - Да, - кивнул Джошуа Грэхем, затягивая на плече застежки бронежилета, - Мне был сон. Только я его не помню. - Но это не Скорбящие, - веско заявил шаман, сморщив и без того морщинистое лицо. - Знаю. Только и им не стоит доверять. Они слабы и могут предать из-за слабости. Согласен? - Ты мудр, Джошуа Грэхем, - шаман развел руками. Понять, что он имел в виду, не представлялось возможным. Джошуа лишь хмыкнул. Проверил в кобурах пистолеты – выхватил и лихо покрутил на пальцах. В отличие от револьвера, «кольт-авто» никогда не выстрелит при таких фокусах. Пока рукоять не обхватишь, прижав задний предохранитель – длинную клавишу – никакой тебе стрельбы. Шаман лишь пожал плечами. - Ты молод, Джошуа Грэхем, - сказал он, - Это тебя подводит и мешает быть мудрым до конца. Джошуа мог бы объяснить шаману, что годами он постарше всех, кого тот когда-либо встречал – и шаман поверил бы – но оно того не стоило. Он так долго боролся со своим прошлым, что молодость, которую старик ставил ему в упрек, была для него на самом деле комплиментом. Значит, борьба не была напрасной. Без малого три века быть одним и тем же человеком – это невыносимо. И Джошуа Грэхем уже не готов был поклясться на Библии, что он и в самом деле помнил, как упали ракеты… …Как Солт-Лейк-Сити превратился в стеклянную равнину… Это помнил кто-то другой, кто-то, кто был до него. А Джошуа просто позаимствовал кое-что из его памяти. Так было проще. С рассветом Джошуа Грэхем отправился в путь. Куда, он и сам плохо себе представлял. Что-то вроде дежурного обхода территории. Но ноги его несли почему-то по той самой тропе, по которой он не так давно шагал с Кристин. И каждый камешек, каждая едва заметная примета… …вот здесь Кристин подстрелила касадора, а вот тут она оступилась, и Джошуа, морщась под бинтами, подхватил ее, поневоле прижимая к своему обожженному телу… Знакомые ориентиры расцветились новыми красками-воспоминаниями. И это не казалось чем-то неправильным, неестественным. Словно Кто-то Где-то Там решил, что именно так и нужно. И Джошуа, по странному стечению обстоятельств, даже знал, Кто этот Кто-то. Третья попытка? Или пятая? Или… он уже сбился со счета, он устал хоронить тех, кто ему дорог. Особо извращенная епитимья – за грехи или во благо? Не хотелось думать даже об этом. - Нет, великий шутник, тут уж я тебя перешучу, - пробормотал Джошуа, взбираясь на скалу, - Если ты хочешь опять поймать меня на эту удочку и помучить – не угадал. Либо оба живем, либо оба гибнем. Других вариантов я тебе не оставлю. Я уязвим для своей пули ничуть не меньше прочих, Фримен! Как обычно, Фримен не ответил – негрила паскудный! Вест-Темпл – смотровая вышка Южного Зайона. Здесь Грэхем и задневал – как и в прошлый раз. Но вместо сна – ходил и осторожно, как в музее, ощупывал предметы. Вот здесь Кристин прилегла покемарить. Вот тут, около этой брошенной канистры, они поговорили «на повышенных» - она яростно махала руками, а он, будто стараясь перекричать тишину, орал во все горло. Почему они поспорили? А так ли уж важно, почему? Оно запомнилось, пропечаталось в мозгах двенадцатым кеглем – остальное неважно. Главное – помнить. И – они потом помирились, а Кристин даже позволяла себе потыкать его в ребра зубастым пламегасителем винтовки. И шли дальше. Джошуа уже не сомневался, куда несут его непослушные ноги. Он знал это почти наверняка. И сегодня вечером он уже будет у Своих Детей – так он про себя называл племя Скорбящих. Он имел полное право их таковыми считать. Они молились ему – два века назад и до сих пор. Длинный темный силуэт на скалах стал лицом забинтованной мумии. Но они не знают. Не могут себе представить, что там, под бинтами прячется их бог. Бог, который не хочет быть богом, но чувствует, как Маленький Принц, ответственность за тех, кого поневоле приручил. Беда для них: пытался просто спасти, а они взяли – и приручились. Хорошо еще не дошло до человеческих жертв. А ведь могли бы… Таблетки, что прислал Курьер, работали более, чем хорошо. Он перестал бояться солнца, хотя вода, особенно холодная, была еще неприятна – не болезненна, как раньше, а просто неприятна. Тревога, что одолевала его прошлой ночью, постепенно истаяла. Никаких врагов он не заметил, хотя на зоркость глаза не жаловался никогда: в Зайоне он поневоле замечал любые изменения, и, по большому счету, здесь был его дом. Настоящий дом, за который не грех и подраться. К вечеру он добрался до туманного ущелья, в котором жило племя Скорбящих. - Джошуа, - уважительно кивнул ему охранник на входе в ущелье. - Речной Пахарь, - ответил ему в тон Джошуа Грэхем, прочтя замысловатую вязь татуировок на его теле, - Я дарю тебе это… Он протянул Речному Пахарю пакетик с пластиковыми наживками-вобблерами – редкий товар, ибо невостребованный. - Я сделаю спиннинг, достойный твоего дара, - ответствовал Пахарь, склонив бритую голову, - Для меня это – честь. И он не врал – для него это действительно честь. - Жирного лосося тебе, Пахарь, - улыбнулся под бинтами Джошуа, уже войдя в ущелье. - Лестницы в небо тебе, Джошуа! – крикнул вослед Пахарь. Джошуа Грэхем замер посреди речного потока, омываемый холодными струями чистой воды. - Что ты сказал? – переспросил он. - Лестницы в небо тебе, - преодолев робость, отвечал Речной Пахарь, - Или ты не Бог-из-Пещеры? - А если «да», то что? – пробормотал Джошуа, совершенно растерянный. - Ничего, - пожал плечами Пахарь, - Один раз ты спас нас или десять – мы этого не забываем, Джошуа. И для нас нет разницы. Но, хоть я и юн, но я думаю, что ты устал жить. Это плохо, но ты заслужил свою лестницу в небо. Или я не прав? - Да, - покивал Джошуа, - Я жду свою лестницу. Ты прав, приятель. В селение Скорбящих Джошуа вошел с последними закатными лучами…