Ты не достоин жалости.

В далёком и счастливом детстве, когда жизнь не казалась такой бессердечной сукой, Гарри наивно мечтал делать людей чуточку счастливее. Непреодолимое желание помогать нуждающимся настигло мальчика сразу же после того, как мама посчитала его достаточно взрослым для того, чтобы водить его с собой в церковь по воскресеньям. И Гарри даже был не против вставать с постели сразу же после восхода солнца, таким образом приучив себя к новому режиму совсем скоро. Может быть, тогда он не понимал всех странных премудростей веры, но Гарри уважал законы церкви, потому что подсознательно чувствовал, что они относятся и непосредственно к нему, и ко всем на свете. Ему не требовалось доказательств, что Бог есть, он верил своей матери. Потом наступило сложное время — взросление, сопровождаемое смертью мамы. Период, когда старые детские мечты и идеалы уступают место здравомыслию, точным расчётам на будущее и всеобъемлющей долгой скорби, и в шестнадцать лет в одно из воскресений Гарри остался в своей постели. Чувствовал ли он себя виноватым? Считал ли он себя предателем? Нет, ни капли, потому что на совершение этого маленького преступления у него были вполне весомые, на его взгляд, основания. Слепо полагаться на веру было глупо, настолько же, как было глупо дружелюбно улыбаться бездомному, который тянет к тебе руки в мольбе о помощи. Растянувшиеся в улыбке губы не помогут ему подняться с холодного асфальта, а на облаке не сидит бородатый парень, посылающий каждому праведнику лучи добра, а грешнику — молнии в задницу. Гарри понял, что для того, чтобы чего-то достичь и преодолеть пару препятствий, ему стоит полагаться только на самого себя, так как кроме Гарри самому Гарри никто помочь не сможет. Но что делать Луи, который давно потерял самого себя? У Гарри никогда не было возможности что-то изменить, совершить нечто грандиозное, что смогло бы вновь очистить почерствевшую, переполнившуюся грязью грехов душу. Мама бы сказала, что вера поможет, только Гарри вырос из того возраста, когда верить маме было необходимостью. И сейчас в его постели лежит «слепой» мальчик, крепко прижимающий к груди одеяло, стук сердца которого напоминал глухой стук молотков по подушке. Устроившись на подоконнике, Стайлс гладит корешок "Убить пересмешника", полагая, что излюбленная книга поможет восстановить его душевное равновесие. Но всё, о чём Гарри мог думать — усталое тело на твердом матрасе, буквально в метре от окна, к которому он прислонился лбом, и запах перегара, медленно тянущийся тонкой пеленой по полу и проникающий в его ноздри. Этой ночью Гарри снова не спал, как и множество ночей назад, и слишком много думал, как и множество ночей назад. Так много, что от мощного потока утомляющих мыслей его голову раздирало изнутри острыми когтями усталости. К тому же Луи храпел, и это отвлекало от бегущих перед глазами строк, смысл которых ускользал куда-то вниз, по стене многоэтажки, исчезая среди гула вечернего Лондона. Он спал неспокойно, и Гарри жалел, что не может читать мысли, потому что сны Луи были наверняка интереснее сотню раз перечитанной истёртой книги. Это странно — хранить в себе так много противоречий и наживать новые под приказом внутреннего маленького мазохиста, поселившегося где-то в районе груди. Странно не сопротивляться манипуляциям Луи и даже не пытаться отстаивать старый уклад своей жизни без драм, без громких слов и чужих вредных привычек, от которых почему-то придется избавляться именно Гарри, а не виновнику этого маленького торжества. Сколько бы он не думал о том, что уже давно пора ставить жирную точку, Луи находил удобный момент, чтобы подсунуть в конце абзаца многоточие. — Холодно. Гарри пытается разглядеть сквозь темноту, прерываемую лишь городской подсветкой за окном, очертания маленькой фигуры чуть правее, но тщетно. Он сползает с подоконника и, нащупав концы сползшего на пол одеяла, накрывает им Луи, как будто бы Гарри был заботливым отцом, что решил взглянуть на свою кроху посреди ночи без всякой необходимости. Цепкие пальцы хватаются за его запястье так сильно, что Гарри шипит в кромешную тишину и кусает нижнюю губу, чувствуя, как местечко, за которое ухватился Луи, наливается кровью. Постепенно хватка ослабевает, но не исчезает, поэтому Гарри вынужден устроиться на полу, рядом с кроватью. Томлинсон что-то невнятно бормочет сквозь сон и иногда дёргается, отталкивая ногами нечто незримое, что только он за закрытыми глазами видит в далёком царстве Морфея. Гарри наблюдает за его трепещущими ресницами, за каплей пота, стекающей по виску, за тем, как приоткрываются тонкие губы, издавая тихий, едва слышный стон. И тогда Луи замолкает, как будто Гарри был тем, кто одним лишь касанием прогнал его страхи. Его задница болит от сидения на твердом полу, спину ломит от позы, не доставляющей никакого комфорта, но Гарри готов терпеть ради кого-то, если не ради себя. Ненависть к Луи испаряется и превращается в пыль воспоминаний. Он злится на Томлинсона, иногда ему хочется ударить мальчишку, но всё исключительно в воспитательных целях. Луи не был тем самым оболтусом, чью роль он так искусно играет. Разве может парень, дрожащий от холода и укутавшийся в одеяло Гарри, как в спасительный кокон, пить до потери сознания и выкуривать вещи, которые Гарри даже не стал бы брать в руки? Сколько бы грехов не было в его загнившей душе, только во сне Луи выглядит, как сущий ангел, такой чистый и невинный, и Гарри ловит себя на том, что разглядывает его лицо чуть дольше, чем положено (очень долго, на самом деле). Гарри думает о том, каким красивым Луи мог бы быть на снимках. Не таким естественно-красивым, как в жизни, а нереальным, похожим на древнее божество. И на мгновение Гарри задумывается: а не поторопился ли он, отказав мальчику в приватной фотосессии? Гарри засыпает в той же позе, прижавшись щекой к матрасу. Через пару часов он открывает глаза и натыкается на ослепляющие лучи света, пробивающиеся через прозрачные занавески. Постель пуста и холодна, с кухни пахнет блинами, и Стайлс прокручивает в голове все варианты его кончины от огня, потому что Луи нельзя пускать к плите. Гарри поднимается на ноги, чувствуя тяжесть во всех мышцах, и тянется вверх, пытаясь их размять, после чего протяжно облегчённо стонет. Он прикладывает ладони к пояснице и шаркает на кухню. — Кендалл? У людей, попадающих на кухню Гарри, есть странная привычка — надевать его любимый фартук (возможно, потому что он единственный). Он наблюдает за тем, как одним ловким движением девушка в воздухе переворачивает блин и довольно улыбается, когда он опускается обратно в сковородку в том же состоянии, в котором был подброшен. — Доброе утро, — просияла она, и от света, который излучает Кендалл, Гарри пришлось зажмуриться. — Вы решили спалить мой дом? — спрашивает Гарри, рыская взглядом по комнате в поисках короткорослого эльфа. — Луи в ванной, - поясняет Кендалл, — И давай ты не будешь принижать мои кулинарные способности, пока не попробуешь блины, вкуснее которых нет на всём белом свете. — Простите, мисс Дженнер, за мою оплошность, — сонно бормочет Гарри, медленно опустошая стакан с апельсиновым соком. — Прости за то, что вчера так вышло. Я не мог предвидеть всё. — Гарри, ты отличный парень… Так начинаются самые неприятные разговоры между потенциальными любовниками, и Гарри был готов принять удар. — … но я не думаю, что мы бы вышли на что-то большее, чем секс, — Кендалл хмурится, когда на одном из блинов появляется небольшая дырка. — Но зато мы можем стать хорошими друзьями, если тебе это интересно. — Хорошая мысль, — легко соглашается Гарри. Он думал об этом ночью. Кендалл красива и приятна в общении, но Гарри не чувствует близость между ними, которая должна быть между двумя людьми, готовыми проводить друг с другом дни и ночи. А Гарри не сторонник ночных тусовок, которые будут повторяться снова и снова и приведут к ненужным обязательствам. — Ты так много делаешь для меня. Я не знаю, как отблагодарить тебя, — лепечет он. Дверь ванной приоткрывается, и Луи, попутно натягивая на бёдра полотенце, плетётся к холодильнику, кажется, не замечая никого вокруг. Он щурится, пока выбирает то, чем можно было бы разогреть желудок перед сытным завтраком, и в конце концов вытаскивает связку свежих бананов. — Просто будь паинькой, ладно? — отвечает Кендалл, обращая на Гарри тёплый взгляд глаз цвета молочного шоколада. – Я, по крайней мере, чувствую себя нужной. — Да, я тоже, — тихо говорит он, скорее, самому себе, наблюдая, как Луи зубами раскрывает банан и всасывает кончик, после чего медленно откусывая его. Гарри чувствовал себя душевно больным, потому что наблюдение за едящими людьми никогда не входило в число его особо странных привычек. Луи смотрит на него исподлобья. Васильковые глаза кажутся ещё светлее под светом утреннего солнца. Он подмечает заинтересованный взгляд Гарри и делает вызывающее движение ртом, вбирая банан до половины и втягивая щёки, отчего Гарри, кажется, полностью покрылся румянцем. «Что ты делаешь?» — шепчет он одними губами, и Луи, будто назло, берет банан в рот целиком, пару раз двинув головой, после чего облизывает сладкий плод и скрывается в спальне, не удостоив Гарри ни словом. А сам Стайлс винит себя, что не смог вовремя оторвать взгляд от провокационного зрелища. — Очень интересный молодой человек, — хихикает Кендалл, расставляя посуду на столе. Гарри не знает, что смущает его больше: Луи, сосущий сладкий банан или Кендалл, мельком поглядывавшая на их странное взаимодействие. Томлинсон возвращается через несколько минут и занимает место напротив, исключая тем самым возможность Гарри избежать изучающего взгляда глубоких голубых глаз. — Ничего лучше не ел, — Луи откусывает достаточно, чтобы его щеки надулись. Как только блин исчезает в его пищеводе, с приоткрытых губ срывается благоговеющий стон, который Кендалл принимает, как комплимент. — Это божественно, — соглашается Гарри, обильно поливая свою порцию джемом. — Должны же вы за свою скучную холостяцкую жизнь хоть раз испробовать настоящую и, что более важно, вкусную еду, — говорит девушка. — Когда ты уйдёшь? Вопрос Луи повис в воздухе, распространив электрическое напряжение по воздуху в студии. Кендалл вопросительно выгибает бровь, и Гарри плотно сжимает губы, силясь не накричать на Луи за его ужасающую бестактность. — Луи, — шипит он, на что Томлинсон лишь пожимает плечами, закидывая очередной блин в рот. — Как бы вкусно не готовила брюнеточка, она должна понимать, что для неё здесь нет места. Он говорит это так, будто в его громких словах не было ничего такого, что могло бы задеть Кендалл за живое. Её лицо украшает улыбка с примесью обиды, Гарри чувствует, как сильно она хочет провалиться сквозь землю, и от этого ему в эту же секунду необходимо заключить её в свои спасительные объятия, любым способом укрыть от яда Томлинсона. Напряжение стискивает легкие Гарри, не позволяя вдохнуть. — Я уйду сразу же после завтрака, не переживай, грубиян, — поясняет она и прячет лицо от его испытующего взгляда за тёмными волосами. — Есть то, что ты не имеешь права говорить, Томлинсон, как бы сильно тебе не хотелось, — проговаривает Гарри. — Прости, папочка, — язвительно бросает Луи, и Гарри сильнее стискивает вилку между пальцами. — Но я действительно не понимаю, с какой целью она это делает. Ты ведь с ней даже не трахался. — Заткнись. — Нет, Гарри, — Кендалл поднимает ладони, привлекая к себе внимание враждующих сторон. — Он прав, я не должна находиться здесь. Но также я хотела бы услышать от этого урода «спасибо» за то, что вчера я приводила его тушу в порядок, пока ты приходил в чувства в ванной. Всё это время она ни разу не взглянула на Луи, всё её внимание было обращено на Стайлса, который совершенно ошарашенным взглядом пялился в невероятной красоты глаза модели. Гарри слышит треск упавшей на стол вилки и громкие удаляющиеся шаги, после чего опускает голову в собственные ладони, позволив себе яростно застонать. Луи выходит из спальни лишь для того, чтобы утолить голод, жажду и прочие природные потребности. И всякий раз, когда его тело со скоростью света проносится мимо него, расслабленно откинувшегося на диване в поиске хорошего фильма, Гарри закатывает глаза, бросая ему в спину напоминания о том, что Луи полный идиот, и тот саркастично соглашается, бросая язвительные комментарии через плечо. В последний раз, когда Луи мчится назад в своё убежище, Гарри преграждает ему путь своим телом, расставив руки в стороны. Луи слабо толкает его в грудь. Это говорит лишь о том, что парень боится причинить боль, отсюда следует, что его можно спасти. Наука. — Не хочешь поболтать со мной? Ты сегодня зол на меня, и мне интересно знать причину. Гарри игнорирует легкие толчки, сопровождаемые гробовым протестующим молчанием, и с улыбкой наблюдает за тем, как Луи скрещивает руки на груди и хмурится, кончиком языка играя с блестящим колечком в губе. — Съебись, — бурчит он, но Гарри упрямо машет головой. — Дело в Кендалл? — спрашивает он, и глаза Луи расширяются до размеров зрелого яблока. — Ты ревнуешь меня к ней и думаешь, что я впредь буду уделять тебе и твоим выходкам меньше внимания? Луи упрямо мотает головой. — Да брось, это так, — Гарри сам не замечает, как его губы растягиваются в победной улыбке, когда Луи толкает его чуть сильнее. — Тебе нравится, что я забочусь о тебе. И тебе неприятно, что это может прекратиться, когда в моей жизни появится девушка. — Да, я эгоист, да, я хочу, чтобы я был тем, кому достаётся всё твоё грёбанное внимание. Доволен, блять? — кричит Луи, и Гарри кажется, что ещё шире улыбаться просто невозможно. — Твоей матери следует промыть твой рот с мылом, грязный Лу, — усмехается он и замечает, как уголок губ Луи дёргается. Луи соглашается посмотреть с Гарри фильм, и, возможно, это первый вечер, который они могут провести вместе без мордобоя, пьянки и скандалов. Это греет сердце Гарри так сильно, что ближе к концу фильма оно раскалено добела. Луи говорит, что «Дэдпул» — лучшее, что было когда-либо изобретено человечеством, он даже делится маленьким секретом, поведав Гарри о том, что в его старой детской по-прежнему хранится коллекция старых комиксов, которые он долго и усердно собирал, отказывая себе в школьных ланчах и праздничных выходах в свет с друзьями. Теперь Гарри знает, что подарит ему на день рождения. Если они оба не перегрызут друг другу глотки к зиме. — Ты можешь быть хорошим парнем, когда не кричишь на меня и не делаешь вид, будто ненавидишь меня, — говорит Луи, когда Гарри ставит перед ним бутылку пива, а перед собой — чашку капучино. — Луи, ты можешь быть хорошим парнем, только ты не хочешь. — С чего ты взял, что я хороший? Их взгляды пересекаются на долю секунду, и даже этого времени Гарри хватило, чтобы ухватиться за нить сомнения в них. Луи и сам не знает, что он способен на большее. — Хочешь доказательств? Луи импульсивно кивает, втягивая в себя прохладный напиток. — На днях я хочу устроить тебе фотосессию в собственной студии, — говорит Гарри, после чего брови Луи взлетают вверх, а бутылка с грохотом приземляется на журнальный столик. — С настоящим фотографом? — Гарри закатывает глаза и кивает. — С крутой камерой и профессиональным оборудованием? С сексуальными ассистентками и стилистами? Гарри, я так тебя люблю. Стайлс принимает это, как начало чего-то хорошего и чистого в их отношениях, похожего на доверие. — Лу ненавидит, когда тупые мелкие эльфы матерятся при её ребёнке, поэтому, прошу тебя, будь хорошим мальчиком, — тихо говорит Гарри, плавно, со всей присущей ему сноровкой, поворачивая руль, и теперь автомобиль едет по той самой улице, где расположен второй дом Гарри, его сердце и душа, его настоящая семья. — Я лишь немного пофлиртую с этой твоей прекрасной крестницей. Я видел её фото и, хочу сказать, в отношениях возраст не играет никакой роли, — Луи мечтательно улыбается, барабаня пальцами по собственным коленям, и, рассмеявшись, Гарри толкает его в плечо. — Боже упаси, — шепчет он после того, как закрывает за собой дверь машины. Луи оглядывается, примечая каждую деталь, даже самые несущественные, и пытается отложить в голове всё: симпатичную клумбу напротив небольшого двухэтажного домика, сайдинг кремового цвета, аккуратную узкую дорожку, ведущую прямиком к тёмного цвета входной двери. — Ты часто здесь бываешь? — интересуется Луи, скорее из желания прервать затянувшееся молчание, чем из любопытства, которое при обычных обстоятельствах ему чуждо. — Я стараюсь, но не всегда выходит. От Луи не может скрыться горечь в голосе парня, и он просто понимающе кивает, надеясь, что этого будет достаточно. Дверь открывает молодая женщина с волосами, окрашенными в мятный цвет. С первых секунд, поймав задумчивый отстранённый взгляд, Луи почему-то подумает, что женщина покажется ему интересной. — Гарри, Луи, — её улыбка широкая, но порядком измученная, выдавливаемая ею из вежливости. От этого сердце Гарри сжимается так сильно, до мучительной боли, а в глазах накапливается влага. Возможно, он принимает чужую боль слишком близко. Гарри прячет Лу в объятиях настолько крепких, насколько возможно себе представить. Мышцы его рук напряжены, когда сама Лу обвивает его талию расслабленно, устало опустив голову на его плечи, как будто только рядом с Гарри она может вдохнуть полной грудью. Луи чувствует себя неловко, со стороны наблюдая долгожданную встречу родственников, поэтому уже через пару минут он начинает коситься в сторону, нервно переминаться с носка на пятку и сминать пальцы до хруста, что привлекает внимание Гарри. — Хазз? Белобрысая макушка показалась в дверном проёме. Только тогда Гарри хватает сил отпустить женщину из теплого плена его рук и войти в дом, при этом затащив с собой Луи, который упрямо сопротивлялся и уверял, что он может подождать в машине и при этом ничего не испортить. — Привет, малышка, — сладко, с радостью, заставляющей его голос дрожать, протягивает Гарри и подхватывает крошечную пятилетнюю девчушку на руки. Лакс обвивает его шею тонкими маленькими ручками, а через секунду уже дёргает его за кудри. — Я заварю чай, чувствуйте себя, как дома, — говорит Лу и, обхватив плечи руками, плетется в сторону кухни. Гарри послушно следует за крестницей на второй этаж, в комнату девочки, намереваясь захвалить новую коллекцию её плакатов, которую она так давно жаждала ему показать. Лакс любила музыку, Гарри любил музыку, и это была лишь малая часть их совместных увлечений. Цветными картинками увешаны бежевые стены. В глазах Лакс блеск и гордость за результаты собственного труда. Гарри не в силах сдержать улыбку, глядя, как девочка подскакивает к каждому из плакатов и тычет в них маленьким пальчиком, рассказывая крёстному подробности и тем самым вводя его в курс дела. Гарри с удовольствием навёрстывает упущенное. — Эти ребята крутые, — говорит он, показывая на изображение юных музыкантов, работающих с панк-рок направлением. Лакс согласно кивает, но потом указывает на женскую группу, горделиво вздёрнув маленький подбородок. — Но они в сто раз круче. Гарри усмехается, когда малышка начинает напевать один из их синглов, весело подскакивая на собственной кровати. Неожиданно для Гарри она взбирается на его спину и прячет аккуратный носик в кудрях. — Почему ты так редко к нам приезжаешь? Мама не хочет играть со мной и часто устает. Гарри усаживает Лакс к себе на колени и неловко пытается заплести маленькие косички. Выходит дерьмово, но он, по крайней мере, старается. Не услышав нужного ответа, девочка начинает бить пяточками по голеням Гарри, чем привлекает внимание к заданному вопросу. — Твоей маме сейчас не до гостей, крошка. — Это из-за того, что они с папой кричат? Гарри сглатывает, наверное, слишком громко и слышит шорох в районе двери. Он замечает миниатюрную фигуру Луи, хмурого и о чём-то задумавшегося, отчего между его бровей пролегает небольшая складочка, которую Гарри, неизвестно почему, хочется разгладить пальцем. Лакс не обращает на него никакого внимания лишь потому, что Луи решительно ей не нравится. Она просто так решила, не полагаясь ни на какие основания, и Гарри списывает всё на её детские девчачьи заморочки. Гарри смотрит ему в глаза, чувствуя, как наполняются слезами его собственные, когда в его голове начинает формироваться нужный ответ на вопрос, которого он так надеялся избежать. — Знаешь, твои родители очень любят друг друга, — он берет её руку и пересчитывает крохотные пальчики. — Возможно, даже сильнее, чем мы с тобой можем представить. Но они решили, что им нужно отдохнуть друг от друга. — Зачем, если они любят друг друга? — Это сложно объяснить, Лакс. Потому что они не любят, а вся ложь, которую он только что взвалил на доверчивого ребенка, казалось, служила ради благой цели — сохранения детского сердечка, не готового к потрясениям, от разрушения. К такому нельзя быть готовым. — Но я хочу, чтобы ты приезжала ко мне, как можно чаще. А ты? Девочка удивленно распахивает и без того большие глаза, встречаясь с серьезным взглядом Гарри, который казался ей взрослее, чем обычно. — Мне можно? — Конечно, можно. Не только же мне к тебе ездить, принцесса, — усмехается Гарри. — Ты можешь ночевать у меня. Там будет Луи, и мы все сможем играть во всё, что ты захочешь. Я буду покупать тебе мороженое, очень много мороженого, не опасаясь твоей мамочки. — Ты не врешь? — недоверчиво спрашивает Лакс, хмуря брови. — Я не умею врать, ты же знаешь. Иногда Гарри кажется, что вся его жизнь держится только на лжи. Небольшой ланч за чашкой ароматного чая и кусочком свежеиспечённого торта выжимает из Гарри всю энергию. Он проходит в полном молчании, прерываемом лишь глупыми вопросами Лакс, которые не имели смысла, но Гарри отвечал на них с удовольствием. Луи улыбается девочке так широко и солнечно, отчего в груди Гарри разливается непривычное тепло. Может быть, душа Луи не мертва. А если и так, то она стремится к триумфальному воскрешению прямо на глазах Стайлса. Луи чувствовал себя не в своей тарелке. Единственное, что действительно его занимало — это отношения между Гарри и Лакс, понятные только им самим жесты, секреты на ушко и шутки, которые были совсем не смешными. Но Луи смеялся, потому что смеялась эта маленькая девочка, неосознанно переживающая потерю одного из родителей, потому что смеялся Гарри, когда на самом деле ему хотелось горько плакать в собственной постели. Отец бросил Луи и его семью в раннем детстве, не заботясь ни о чувствах матери, ни о чувствах единственного сына. И сказать, что трагедия Лакс была ему чужда, значит, солгать самому себе. Есть то, что черствое, угольно-черное сердце Луи не способно игнорировать. Ещё хуже чувствует себя Гарри, который лишился матери, и теперь обязан стать опорой для Лакс, при каждой последующей встрече теребя не затянувшуюся сердечную рану снова и снова, как будто он действительно верил, что она перенесет это легче. Он не верил. Именно поэтому звал её к себе, желая укрыть от недосказанности в семье, от убитой бытовой жизнью и изменой любви. Гарри необходимо было заменить ей отца. Это казалось невозможным, но он попытается, потому что доверять её пропойному лживому Тому он больше не мог. Глаза Лу сухие и безжизненные. И Томлинсон готов признать, что сочувствует ей. Её боль просачивается через каждую клеточку его тела, потому что это не та боль, которую можно игнорировать, к чему он на самом деле пытался привыкнуть после свадьбы мамы и Робина, отца Гарри. Он бы хотел обнять её и утешить, но кто он такой, чтобы лезть не в своё чертово дело? По дороге к дому Найла, где намечались незапланированные посиделки, о которых Гарри узнал несколько минут назад, парни не обмолвились ни словом. Им было, о чем подумать, и о чем сказать, но ни один не решался поделиться последствиями той бури, что вызвала в них чужая семейная проблема. Луи хотел бы реагировать на это не так остро, но он всё ещё человек, а значит, он все ещё, к счастью или же нет, умеет чувствовать. — Вот дерьмо, — выдыхает Гарри и хлопает по рулю ладонью, после чего сжимая его так крепко, что все его мышцы сильно напрягаются, и это отчетливо видно под тонкой тканью белой футболки. — Только не убей нас, ладно? — говорит Луи, глядя в окно и пересчитывая пролетающие мимо автомобили. — Ты можешь поверить?Он бросает их. Этот урод Том бросает моих самых любимых женщин. После всего того, что с ними было. У меня это в голове не укладывается. — Расслабься, бро. Это жизнь, и ты не Боженька, чтобы по одному щелчку пальцев её исправить. — Ты прав, но… — Гарри шумно выдыхает через нос, — я не понимаю этого. Подавать на развод, когда с этой женщиной у тебя есть маленький беловолосый ангел? Может быть, это и к лучшему, потому что этот тип - сущий еблан. Проще перечислить его достоинства, которых нет, чем всё то, что он натворил за последний год. Слишком много предательств, не считаешь? — Намекаешь на меня и Зейна? — спрашивает Луи холодно, уже готовый отбиваться от необоснованных обвинений. — Нет, прости, — тихо отвечает Гарри. — Я не хочу, чтобы она повторяла нашу судьбу. — Ты думаешь, девчонка чувствовала бы себя лучше, слушая, как они кроют друг друга матом по ночам? — Том ненавидел меня с самого начала. Может быть, ему не нравилось, как я выгляжу и чем занимаюсь. Может быть, его не устраивало моё влияние на них и то, сколько места я занимаю в их жизни. Лу решила, что я стану крестным Лакс, а он вынужден был согласиться лишь потому, что она угрожала уйти от него, если он попытается помешать. Лу думала о судьбе дочери, а Томом двигала тупая ревность. И что теперь? Этот ублюдок ушел сам. — Стайлс, ты слишком близко всё это воспринимаешь. Всё наладится. Будешь убиваться из-за каждой разбитой жизни — сойдешь с ума. Луи слишком прямолинеен, и иногда Гарри это задевает. То же самое происходит сейчас, но вместо того, чтобы вновь накинуться на него с привычной словесной атакой, Стайлс согласно кивает. — Хочу напиться. — Я тоже, — Луи устало откидывает голову и прикрывает глаза. — Хоть в чем-то мы с тобой сходимся, солнце. Гарри думал, что он просто не может чувствовать себя хуже. Но Найл доказал, что ещё как может. Просто для этого необходимо добавить к терзаниям из-за чужого развода щепотку парня по имени Лиам Пейн, глаза которого налились кровью, как только Луи переступил порог. Его «добрый вечер» прозвучало, как «я вытащу все кишки через твой анальный проход», и тогда Томлинсон понял, что сейчас самое время заткнуться. Напряжение, застрявшее в воздухе, мешало Гарри насладиться компанией Найла. Именно Найла, потому что Лиам и Луи, кажется, находились на своей собственной волне, способной смести всё на своём пути. В комнате слишком пусто. Гарри недосчитывается одного человека, который был не мало важной частью его жизни. — Лиам, как дела на работе? — спрашивает Гарри сразу же после того, как Найл открывает очередную бутылку прохладного пива. — Я уволился, — говорит он тихо и настолько равнодушно, что по коже Гарри пробегает легкий холодок. — Что-то не так? — осторожно интересуется он, и взгляд Лиама, полный искреннего недоумения, устремляется на него. — Это прикол такой? Тогда Гарри вспоминает, что именно не так (на самом деле он помнил об этом каждую секунду). В жизни Лиама больше нет Зейна, который занимал почетное место единственной любви всей его жизни. И действительно ли Гарри надеялся, что когда-нибудь хоть что-то может стать прежним? Он пытался представить себя на месте Пейна, и все, в чем он был уверен — никто бы так просто не вылез из этого дерьма. — Не будь таким глупым, Гарольд, — шепчет Луи, наклонившись к его уху и обжигая кожу горячим дыханием, когда комната погружается в тишину, нарушаемая лишь шумом телевизора. — Я всего лишь хотел быть хорошим другом, — произносит он, не обращая внимания на легкую дрожь в голосе. — Почему я не могу быть им? Луи ничего не говорит, а лицо Лиама становится совершенно непроницаемым. Томлинсон робко сжимает плечо Гарри и подвигается чуточку ближе, так, что его бедро касается бедра Гарри, а между их плечами создаётся легкое трение всякий раз, когда Луи делает глоток пива, а Гарри вздрагивает при любом движении Лиама. Парень с силой сжимает джойстик и пялится на экран взглядом, лишенным интереса. А Найл придерживается своего единственного принципа «Просто не лезь на рожон». Гарри винит себя, что он невольно оказался тем, кто убил в глазах Лиама привычный теплый свет. Он был тем, кто выскреб из его груди сердце и выбросил на помойку, оставив вместо него зияющую дыру. А ещё он винит Найла в том, что он позволил им встретиться сейчас, когда рана Лиама ещё свежа и местами сильно кровоточит. — Я написал песню, — робко говорит Хоран, и это маленькое событие переключает на себя внимание враждующих сторон. — Ты музыкант? — спрашивает Луи, вопросительно вскидывая брови, и Найл широко улыбается, прежде чем убегает в спальню за гитарой. — Найл тот самый музыкант, которого так сильно не хватало миру, уж поверь мне, — говорит Гарри, источая гордость за успехи лучшего друга. Возможно, именно в ней и было сосредоточено последнее положительное, что осталось в Гарри. — Поэтому его первый тур потерпел полный крах. Как бы талантлив он ни был, этого недостаточно для шоу-бизнеса, — вставляет свою лепту Лиам, и Луи показушно закатывает глаза. — Это не мешает ему быть лучшим, — почти шепотом произносит Гарри, когда встречается с озлобленным взглядом карих глаз. Голос Найла приятный, чуть выше, чем ожидал Луи, но это не мешает ему скользить через барабанные перепонки и слуховые косточки, проникая в голову тягучей рекой и оставляя после себя приятный трепет перед проявлением настоящего таланта. Найл мастерски перебирает струны, с легкостью берет высокие ноты. Луи уверен, что ради такого концерта он готов отдать все свои сбережения (которых у него нет) и даже продать пару органов. Лицо Лиама было по-прежнему непроницаемо. Гарри хотелось увидеть его злость, тогда бы не было сомнений в том, что Пейн на самом деле ненавидит их с Луи всеми фибрами души. А сейчас он прижимает к нижней губе горлышко бутылки и пялится невидящим взглядом в точку на пустой стене, отстранившись от музыки Найла и желания надрать Луи задницу в пучину собственных размышлений. Но его мнимое спокойствие не исключало пробуждение голодного зверя, готового к свершению мести. На месте Лиама Гарри бы мстил, но откуда ему знать? Через пару часов Найл засыпает на коленях Гарри. Стайлс боится шевельнуться, чтобы не потревожить сладко сопящего блондина, тем временем находя успокоение в наблюдении за Пейном. Луи молчит, боясь расшевелить шестеренки в его голове, отвечающие за гнев, но даже это не спасает их от неминуемой участи. Лиам хрустит пальцами и, наконец, смотрит на Луи, сощурившись, как будто прямо сейчас ему требовался ответ на ещё не заданный вопрос. — Говори уже, — в нетерпении бросает Луи, приняв защитную позу со сложенными на груди руками. — Весь вечер мою физиономию взглядом прожигаешь. Это раздражает и одновременно заводит. — Как у тебя язык поворачивается говорить такое? Тебя мой парень… бывший трахал. — Знаешь, иногда мне уж слишком хочется плюнуть на все правила морали, — медленно произносит Луи, кидая многозначительный взгляд на притихшего и съежившего от волнения Гарри. Тот лишь вопросительно выгибает брови, пропуская явный намек мимо ушей. — Если ты думаешь, что можешь язвить, ты ошибаешься. Я думал о том, чтобы подловить тебя в одном из переулков. Уголки губ Луи дёргаются, обнажая белозубую улыбку. Гарри хочется провалиться сквозь землю, потому что это не его разговор. Иногда он очень жалеет, что однажды связался с компашкой геев. — Не ты один этого хочешь. Придётся встать в очередь, — усмехается Луи и в ту же секунду прячет улыбку под маской равнодушия. — Я бы даже не подумал сказать тебе, если бы одного нытика не потрошила совесть. Правда, Гарри? Тон Луи слишком спокойный для сложившейся ситуации, в которой Гарри, наверное, предпочел бы смерть. Но чего можно ожидать от маленького надоедливого эльфа? — И я сомневаюсь, что твой паренек… то есть бывший паренек, сказал бы тебе о своих похождениях в ближайшее время. Так что тебе стоит поблагодарить меня. — Поблагодарить тебя за то, что он, блять, изменил мне с тобой? — яростно выкрикивает Лиам, и Найл на коленях Гарри дёргается, приняв сидячее положение и потирая сонные глаза. — За то, что ты знаешь правду, идиот! — Луи оказывается в тридцати сантиметрах от него, тыча пальцем в часто вздымающуюся грудь. Его глаза расширены, волосы в полном беспорядке, и он в принципе похож на сумасшедшего. Сумасшедшего с последней каплей рассудка в ярких глазах. — Ты знаешь только потому, что я не стал молчать. Ты сейчас не целуешь своего вонючего потаскуна лишь потому, что мой брат терпеть не может ложь. Будь уважительнее ко всей этой доброй и милой херне, что он для тебя делает, и прими это как должное. — Он трахался с тобой, пока я ждал его дома, один, — Лиам переходит на шепот. Он пораженно вглядывается в глаза Луи, как будто эта мысль пришла в его голову прямо сейчас. — Ты знал, что он занят? — Нет, — уверенно говорит Луи. — А если бы и знал, то разве моя проблема в том, что он конченный ублюдок? У меня не было причин уводить его у кого-то. Лиам судорожно вздыхает, растирая лицо ладонями и пряча за ними покрасневшие глаза. Недосып Лиама и чрезмерное употребление алкоголя можно было разглядеть в нем даже невооруженным взглядом. Под глазами появились мешки, которые, казалось бы, можно с легкостью рассмотреть из далекой галактики. Лиам перестал следить за собой лишь потому, что больше никому это не было нужно. Гарри всегда был до боли сентиментален. Он впадал в истерику, когда смотрел «Титаник» и «Дневники памяти», и плакал на свадьбе отца и Джоанны, на которую Луи отказался приходить из своих собственных соображений. И сейчас, ловя на себе взгляды Лиама, Гарри вздрагивает, как будто всякий раз его прошибает электрическими зарядами. Он вспоминает, какими противными казались со стороны поцелуи Лиама и Зейна (на самом деле, они были чудесными), как Гарри и Найл, чтобы позлить двух голубков, громко обсуждали, кто из парней на этот раз сверху, пока они находились в соседней комнате. На его сердце лежит непостижимая тяжесть утраты маленькой частицы того, что скрепляло их дружбу, делало их одной сильной командой - доверия. Теперь игрок выбыл из игры, другой получил серьезную травму, он вряд ли вернется в большой спорт. Душевные раны всегда оставляют свои следы. — Не делай ему больно, — тихо говорит Лиам, хлопнув Луи по плечу и, схватив куртку, шагает к двери, ни сказав при этом ни слова. — Не делать ему больно? Кому ему? — спрашивает Луи, скорее у себя, чем у кого-либо из присутствующих. Найл многозначительно пялится на Гарри, а тот в свою очередь делает вид, будто не догадывается, что под загадочным «ему» скрывается его имя. — Мне нужно покурить, — бросает Луи, и Гарри поднимается, чтобы составить ему компанию, но парень жестом останавливает его. — Я сам, солнце. Расслабься. Гарри лишь поражённо наблюдает за миниатюрной фигурой, скрывающейся за дверью балкона. — Солнце? — Заткнись, Найл. — Вот это у вас страсти, пацаны, — выдыхает Хоран и присвистывает, после чего снова падая на мягкий диван. Он считал свои сны в разы интересней всей этой глупой Санта-Барбары. Гарри не винил его в этом.