Потерянные дети

Бледный словно мел Стефан смотрел на свою полугодовалую сестрёнку и не мог понять, что в ней такого особенного. Несмотря на то, что мать все долгих шесть месяцев существования «этого» в доме говорила, что любит сына сильнее, с ничтожным свертком даже когда-то горячо любимая няня возилась гораздо больше. Существу готовили отдельную еду, из-за маленького ничтожества на столе все чаще появлялись так ненавистные самому Стефану молочные продукты и каши. По ночам «оно» мешало всем спать, но люди все равно расплывались в улыбке при виде беззубого детеныша. И Стефану это определенно не нравилось. «Что в „нем“ такого особенного?» — мальчик поднялся на цыпочки, чтобы разглядеть свою сестру, тихо посапывающую в колыбельной. Было непонятно, отчего ребенок не желал называть свою сестру по имени, или хотя бы употреблять местоимение «она». То ли не осознавал, что младенец имеет пол, то ли просто не считал сестру живым существом. Совсем недавно мальчик услышал разговор двух служанок: они говорили о том, как необыкновенно хороша малышка. Спокойна, улыбчива, «не то, что старший». Мальчишку снова сравнили с ней, причем не в его пользу. Стефан этого не понимал и не хотел понимать. Взяв в руки кувшин с горячей, обжигающей водой, он поставил его на край тумбочки, а затем придвинул к ней кроватку дитя. Сестра беспокойно замычала, но не крикнула. Мальчик раздраженно обернулся и вперился взглядом в дверь, но она, к его счастью, не отворилась — никто не услышал шума, доносившегося из детской. Ногой он начал медленно раскачивать кроватку, так, чтобы та время от времени стукалась о тумбочку. С каждым ударом кувшин все больше содрогался, однако малышке не было страшно — она задорно улыбалась своим беззубым ртом, смотря на своего старшего брата взглядом, полным обожания. Он в ответ улыбался ничуть не менее искреннее. И вот, последний, решающий удар и кувшин летит вниз — Стефан успел отскочить быстрее, чем горячие брызги полетели во все стороны. Детская наполнилась истошным криком, но мальчика рядом уже не было. Выскочив за дверь, он бегом свернул в конец коридора и заперся в своей в детской. Кто заподозрит в таком ужасном преступлении мальчишку, сидящего в собственной комнате с игрушками наперевес? Только вот мальчик не знал, что от ожогов не всегда умирают. Согласно словам семейного врача, эта девочка была действительно особенной. Детская кожа, склонная к быстрому восстановлению, спасла малышку от вечного уродства, а Стефана от исполнения мечты стать снова первым в доме. Конечно же, никто не обвинил малыша в таком деянии, однако разговоры все-таки ходили, а потому позже со скандалом уволенный врач предложил сводить мальчика к специалисту, который, как он выразился, «сможет помочь преодолеть детские комплексы». Второй шаг к своей невинной детской мечте Стефан совершил, когда ему было двенадцать. Уже почти оформившийся, по-женски красивый мальчик был умен и ловок, а потому его отдали учиться стрельбе и верховой езде, как и подобает настоящему аристократу, в то время как маленькая девочка отправилась изучать игру на фортепиано. В тот день её занятия отменили. — Стефан! Шестилетняя девочка бежит к своему брату с пригорка, радостно размахивая найденным в лесу воздушным змеем. Ее платье перепачкано грязью, а новые туфли больше похожи на рабочую обувь крестьянина. Мальчик усмехается. — Молодец, Гвендолин. Юная дочь лорда Хейли, запыхавшись, подбегает и отдает в руки брата найденный трофей. — Беги, поиграй еще. Двенадцатилетний Стефан медленно натягивает тетиву и целится в соломенные фигуры, выставленные на том конце поля. Девочка пробегает мимо, расставив руки, словно птица. Стрела летит точно в цель, но, увы, то ли ветер сыграл свою роль, то ли Стефан еще не был достаточно опытен в стрельбе. Наконечник едва касается волос девчонки, но все-таки почти не задевает ее. Мальчик разочарованно вздыхает: ей снова повезло. «Проклятая девчонка». На этот раз для юнца все обошлось не так гладко: старик, расставляющий соломенные мишени, видел все своими глазами и клялся в том, что Стефан намеренно целился в сестру. Миссис Хейли, выслушав его слова, заявила, что её сын никогда бы не сделал ничего подобного, ведь в их семье царит мир и покой, а дети души не чают друг в друге. Скандал замяли, ведь Тильде было не впервой иметь дело со сплетниками, а Стефану — не в первый раз врать в лицо матери. Будучи наивной и добросердечной не по годам, десятилетняя девочка с особой нежностью поливала чуть теплой от летнего солнца водой цветы под окном своей спальни. Родители еще не встали, а изрядно поредевшие за последнее время ряды слуг занимались своими, более важными делами. До ребенка никому не было дела. Неожиданные оттенки оранжевого радовали глаза девочки, и она каждый год с придыханием ждала июля, когда ее любимые цветы расцветут в полную силу. Хотя миссис Хейли уже давно приказывала садовнику выкорчевать эти растения с корнями, Гвендолин каждый раз со слезами на глазах успевала отстать одну-единственную клумбу под своим окном. Она даже обещала заботиться о ней сама, хотя прекрасно осознавала, что не имеет никакого опыта в садоводстве и, скорее всего, собственными руками загубит дорогие сердцу цветы. Еще юную мисс Хейли можно было назвать страстной коллекционеркой. Когда ей в руки впервые попали такие сокровища, как фарфоровые фигурки, она уже не смогла остановиться. Теперь вся комната девочки была заставлена полками, на которых теснились книги, немудреные украшения, глиняные статуэтки и сделанные из фарфора фигурки. Казалось, что все эти коллекции не имели между собой ничего общего, однако, кое-что их все-таки объединяло: все эти вещички были абсолютно никому не нужны. Некоторые Гвендолин нашла на чердаке, другие появились в комнате словно бы по волшебству из ниоткуда, а третьи просто хотели выбросить слуги: на многих реликвиях были видны сколы, другие пропахли затхлостью и пылью. Совсем новые сокровища привез отец: в последнее время ему часто приходилось уезжать далеко за пределы Лондона, дела семьи шли неладно. Иногда Гвендолин нравилось думать, что она обладает невероятной способностью находить давно потерянные, но когда-то дорогие чьему-то сердцу вещички, которые сама девочка изредка называла потеряшками. Когда у миссис Хейли было плохое настроение, а за последнюю неделю это случалось раз восемь на дню, женщина входила в спальню девочки, словно ураган среди ясного дня, хватала коллекцию дочери и с неистовым гневом швыряла ее на пол. В последний раз это произошло позавчера. В тот день в комнату ворвался неожиданный порыв ветра — этот сквозняк появился из-за открытого окна, которое Гвендолин никогда не запирала, и двери, которую только что со стуком распахнула миссис Хейли. Ветер словно бы хотел предупредить девочку о надвигающейся беде в виде матери, но предупреждение пришло слишком поздно. Женщина, поджав губы, посмотрела на дочь сверху вниз, и Гвен поспешила подняться с колен, поставив последнюю не протертую от пыли вещицу на пол. — Опять бездельничала, — недовольно констатировала мать, нахмурившись и в одночасье сметая своей бледной рукой всё с полки. Фигурки падают и разбиваются, из книг выпадают закладки и плохо пришитые страницы. — Матушка! — девушка бросается к вещам, подбирая их чуть ли не на лету. Женщина в молчании оглядывает дочь, не в силах понять, почему столь похожее на нее саму создание вызывает столько отвращения и гнева в душе. У Гвендолин те же серо-голубые глаза, бледная кожа и черные как смоль волосы. Пожалуй, губы чуть пухлее, и кости кое-где уродливо выпирают, хотя кормили в поместье всех на убой. В этом и есть суть этой девчонки, ее особенность — оставаться серой мышью и гадким утенком, хотя вокруг все только и делается что для твоего благополучия. — Спускайся к ужину, — мать, сама не примерившая на себя это слово по-настоящему, развернулась на каблуках. — И приведи себя в порядок. Оставшись одна, Гвендолин вздыхает, собирая остатки своих пожитков. Кое-что удалось уберечь, а остальное она сумеет починить. Улыбнувшись своим мыслям, молодая особа бережно расставляет сокровища на полку, а потом, отряхнув платье, идет вниз, к ужину. Неожиданно в голове всплыла доселе незнакомая мысль: «Может быть, сбежать?», но девочка тут же отгоняет от себя внезапно возникшее наваждение и, поправив выбившиеся из прически волосы, входит в столовую.