Голоса
Ryan Star — Losing your memory
Не то чтобы пустота пугала его. Нет, но ощущать себя одиноким в совершенно прозрачном, бесцветном пространстве без конца и без края было довольно неприятно. Дико, в каком-то смысле, но, наверное, это вполне нормально при первом настоящем видении: Люк об этом догадывался, хоть его мастер ничего и не рассказывал на этот счет. Все предыдущие медитации обычно оканчивались всего-то яркими картинками — незнакомые лица, события далекого прошлого и чьи-то отголоски чужих чувств. Но эта отличалась от прежних уже с самых первых минут. Люк сначала словно в тумане находился, стараясь найти выход из плотной сероватой дымки. Шел вперед, не разбирая дороги, путаясь, сбиваясь, иногда даже падая вниз, снова к такой же пустоте. В ней самой, к слову, пугающего ничего и не было. Образы мимо какие-то иногда проплывали, шептали чужие голоса, называя его по имени слишком ласково и нежно, так, что внутри все словно нитями тугими стягивало крепко-крепко и не отпускало, пока не восстановишь дыхание, посторонние звуки врывались тоже, словно где-то далеко-далеко работал гипердрайв. Люк выдохнул, стараясь придать себе ясности ума: стоило сосредоточиться на чем-то одном, на чем-то, что притягивало его разум куда больше. Скайуокер вслушался в тишину пустых голосов, пытаясь сосредоточиться. Люк видел нескончаемые колючие пески Татуина с бронзовым отливом. Эффектное зрелище, но только не для тех, кто провел на сухом кладбище для всех живых существ всю свою сознательную жизнь: Люка от Татуина тошнило. Хорошо хоть, что он не перенесся на время своей медитации в бескрайнюю пустыню или ту же Джандландскую пустошь: Мос-Эспа уж точно был куда более приемлемым местом. И Скайуокер — слава Великой Силе — совершенно не ощущал жара палящих солнц-близнецов, которые за девятнадцать лет надоели так сильно, что при одном только их упоминании накатывала тошнота. Юноша вздохнул и потер фалангой указательного пальца переносицу, щурясь. Разгар дня в городе хоть как-то оживлял его однообразные виды, но все же не мог придать ему хоть жалкое подобие настоящей суеты. На рынке кого только не было, и Люк с улыбкой не радостной, но все же ностальгической наблюдал за тем, как сновали туда-сюда продавцы, заискивая перед потенциальными покупателями, как отмахивались бедняки и как… Присмотревшись, юный Скайуокер заметил среди нечетких, совершенно расплывчатых фигур несколько более ярких и четких. Словно только на них были сфокусированы линзы его невидимых голо-проекторов, и это Люка заинтересовало не меньше, чем прежде в пустоте поющие голоса. Он, медленно двигаясь вперед, подошел ближе к женщине, явно человеку, в дорогих одеждах. Слишком дорогих, понял он, издали восхищаясь переливчатыми узорами, вышитыми серебром по светло-синим тканям плаща чужеземки. Лица за капюшоном видно не было, и Люк, вопреки многим открывшимся ему возможностям, благодаря использованию Силы, никак не мог разглядеть, кто же пожаловал в такие пустынные места. Подобное удивление, которое юный Скайуокер испытывал сейчас, он ощутил лишь однажды: встретив Дорме Исис, которая сопровождала Оби-Вана в Джандландской пустоши. Но это, конечно, не могла быть она. Слишком уж… — Тише, Люк, тише. Нам нужно купить только муки немного, — знакомый голос, который он знал с детских лет, заставил озноб пробить все его тело. Люк отчетливо услышал, как с ним разговаривала Беру, его милая, заботливая тетушка, и незамедлительно, почти молниеносно оторвал взгляд от развевающихся на ветру тканей плаща женщины и боязливо оглянулся. Сила жестока, если решила поиздеваться над ним в таком ключе: Беру и Оуэн были единственной семьей, которую Люк Скайуокер знал. Это люди, которые вырастили его, обучили всему, что он знал и умел, и любое напоминание о смерти Ларсов все так же тупой болью разъедала его сердце. Юноша моргнул, увидев знакомое лицо, в попытке отогнать наваждение, но картина не изменилась, и перед глазами Скайуокера все так же стояла его тетушка Беру, молодая, свежая, улыбчивая: он ее такой почти и не помнил. Рядом с женщиной, цепляясь за ее юбку маленькой детской ладошкой, уверенно шагал светловолосый малыш, на вид которому было не больше четырех лет. С трудом узнав в мальчишке с пухлыми щеками и растрепанными, почти белыми волосами себя, Люк пораженно выдохнул и остолбенел. И хотел было подойти, но не мог: ноги его словно увязли в зыбком песке Татуинских земель. — Постой-ка здесь и не вздумай идти куда-то, ты слышишь меня, дорогой? — Слышу, — покорно ответил мальчик, склонив голову, и едва вьющиеся волосы его забавно подпрыгнули. Женщина отвернулась к прилавку, над которым, хвала Силе, был натянут спасающий от полуденного зноя тент, и принялась о чем-то воодушевленно разговаривать, а затем и спорить с торговцем снедью: тот наверняка опять завышал цены, приметил Люк, глядя на самого себя, любопытно оглядывающегося по сторонам. Вдруг мальчик поднял голову и посмотрел, казалось, прямо на него. Люк не на шутку в тот миг перепугался, ведь неясно, чем бы закончился разговор с самим собой, пусть и таким маленьким. Но Скайуокер облегченно выдохнул, когда понял, что Люк-младший смотрел вовсе на него, а на женщину, что по-прежнему стояла возле юного Скайуокера и не шевелилась. Мальчик, хмурясь, долго-долго смотрел на ее лицо, а потом вдруг улыбнулся во все свои двадцать восемь маленьких зубов и помахал ладошкой. Люк, неотрывно наблюдавший за его действиями, вдруг начал припоминать, что и правда однажды на рынке в Мос-Эспа, на другой стороне улицы, увидел поразительную — ангельски красивую, он так и сказал потом дяде вечером — незнакомку, которая, в упор глядела на него темными, блестящими и совершенно грустными глазами. А он знал, что пройдет всего пара жалких мгновений, и он сорвется вперед, чтобы побежать к ней. Зачем, спрашивал себя повзрослевший Люк, глядя на то, как боязливо оглядывался по сторонам мальчик. Закричать бы ему сейчас, что впереди его — а уж он-то наверняка знал — его ждала опасность, и он чудом останется сегодня невредим… Скайуокер зажмурился в тот же самый миг, когда заметил, что его фантомное прошлое побежало со всех ног вперед, раскрыв руки, и услышал, как зашумел двигатель приближающегося, явно самодельного кара. Женщина, до сих пор каменным изваянием застывшая у самого края дороги, шепнула что-то и, не медля и не раздумывая, бросилась к мальчику, подхватывая его на руки и убегая с дороги. Она едва успела, увидел Люк, открыв глаза. И колени его тут же предательски задрожали, а ноги подкосились. Потому что капюшон слетел с лица его таинственной спасительницы. — Дорме, — сказал Люк, и одно только имя ее вызвало приступ острой боли в висках и груди, рывком выдергивая его из блаженного состояния. Медитация закончилась так внезапно, что Скайуокер едва не упал спиной на глиняный берег болотца. Дагоба вообще пейзажами не блистала, а потому выбрать более подходящее место было трудно. Юноша боязливо оглянулся по сторонам в поисках Йоды: он хотел ответов на возникшие вдруг вопросы. Неужели та женщина, которая спасла его в тот день, и правда была Дорме Исис? Как она оказалась в таком месте? Зачем стояла и ждала их с тетей? Скайуокер покачал головой, прижимая ладонь ко лбу, в попытке стряхнуть тяжелый груз мыслей, но вышло из ряда вон плохо. — Увидел что-то ты, Скайуокер юный, — Йода стоял чуть поодаль, за свисавшими лианами, и внимательно следил за учеником. Люк кивнул в подтверждение, хоть фраза магистра и не звучала, как вопрос, и хотел было спросить что-то, но вот от огромного количества вопросов голова разрывалась. — Мыслями управлять учись, хм-м. — Я видел, — начал Люк, морщась от так и не прекратившейся головной боли. — Видел… свою знакомую. Это было похоже на несбыточный сон. — Почему решил так ты? — Магистр присел рядом с Люком, у которого на лбу и оголенных руках выступила испарина, и посмотрел вперед, куда-то за деревья вокруг болота и дымку, что окружала их плотным массивом. — Невозможны видения твои? — Определенно, — кивнул Люк. — Но… может, это всего лишь игра воображения? Я еще не совсем освоил медитации, и, возможно, могу не отличать реальность от вымысла. — Не рассказывает Сила того, чего в мире не бывает, ученик мой, — ответил Йода и вновь многозначительно хмыкнул, закрывая уставшие глаза. — Что за картина явилась в видениях тебе? — Мое детство, — утаивать то, что предстало перед Люком, смысла не было: он слишком сильно хотел получить ответы на свои вопросы, которых с каждой секундой становилось все больше. Словно песчаные дюны, на которые суховей все больше и больше набрасывал песок — они становились огромными, непреодолимыми. И Люк догадывался, что однажды непременно утонет в этих песках. — Я видел несовместимые вещи: реальное и желаемое словно слились в одну картину. Но, Учитель, ощущения неправильности не было. — Гармоничным видение было? — Люк кивнул в ответ, и Йода продолжил: — Что видел ты? — Рынок на Татуине, свою тетушку. Себя и женщину, к которой я побежал навстречу. — Знал ты ее, хм? — магистр-джедай повернул голову к ученику и прикрыл глаза, как делал всегда, когда слушал ученика с особым вниманием. Люк повел плечом. — Тогда — нет. Я познакомился с ней гораздо позже, в тот же день, что и с Леей. Йода не ответил; Люк не понимал, почему его учитель так внезапно прервал разговор и не задал еще вопросов, которых Скайуокер уже, признаться, даже ждал, надеясь, что они помогут, в конечном итоге, самому найти ответы. Дорме Исис, убеждал он себя, растирая виски, никак не могла быть связана с прошлым Люка — уж слишком разные судьбы были у него, фермера с Татуина, и матери наследницы Альдераанского престола. Юноша поднялся на ноги и отряхнул штаны, чувствуя при этом, что острая боль по-прежнему сверлила его череп в нескольких местах. Оно словно вторило навязчивому плохому предчувствию при одной только мысли о леди Исис: будто бы она — он едва ли сомневался в этом, все-таки одни гены с Леей — была в опасности, и ей непременно нужна была помощь. Его помощь. — Боишься ты, — изрек Йода и провел концом своей трости по серому влажному песку. — Страх к Темной Стороне ведет, помнишь это? — Я не боюсь, Учитель, — покачал головой Люк и посмотрел на размеренно покачивающиеся лианы. — Чувствую, что все-таки что-то не так и у нее, и у Леи, но точно не боюсь. Хочу, разве что, помочь им. — Не готов ты еще, Скайуокер юный, — ответил Йода и нахмурился. — Спесь твоя к ошибкам привести может, к слепой ярости и последствиям неисправимым. — Но я чувствую, что нужен им. Разве не в том предназначение джедая — помогать другим? — Не джедай еще ты. И не без корысти помочь стремишься: ответы на свои вопросы найти хочешь, прав я, хм-м? — Люк молчал. — Интересы собственные должен отбросить, чтобы джедаем стать, ученик. Держать я не буду тебя, лети, если нужным считаешь. Но не одобряю я рвение твое. — А я обещаю, что не подведу Вас, Учитель. Спасибо. Люк спешно поклонился мастеру и окликнул Р2. Тот, радостно пиликнув, подобрался к своему хозяину и медленно пополз к истребителю, на котором обоим предстояло совершить долгое путешествие. Скайуокер еще, правда, не знал точно, куда лететь, но полагал, что стоило связаться с Леей: она наверняка была осведомлена в большей степени, чем он, изолированный от общества и всей Галактики. Люк, стоило признать, переживал, что Учитель мог оказаться прав, но чрезмерная уверенность в собственных силах — а появилась она уже после первого успешного выполнения задания Йоды — застилала глаза. Да, он был талантлив, и сам Мастер признавал это, наблюдая за успехами своего ученика, но добавлял при этом, что Люк отчего-то лишен природной мудрости, а до приобретенной все еще не дорос. Но Скайуокер, и сам того не подозревая, превращался в слепца, доказывающего отчего-то всем вокруг, что он зрячий. Люк, натянув куртку, что он прихватил с собой, запрыгнул в кабину истребителя и почувствовал невиданный прилив сил. Словно вот, именно этого он ждал долгое время, именно к этому стремился: к подвигу. К помощи своим друзьям. И хотелось верить, что как раз Дорме, которую он так стремился спасти от нависшей — фактически, пока абсолютно фантомной — угрозы, могла дать ответы на многие из его вопросов. — Арту, слышишь меня? — трель астродроида стала лучшим ответом, и Люк улыбнулся, опуская руки на штурвал. — Как появится возможность, передай сообщение Лее или Хану, попроси связаться со мной. Пора бы вновь поработать в команде. Дроид недовольно ответил что-то, и Скайуокер рассмеялся. — Брось ты, мы довольно долго не виделись. Не возмущайся, — сказал Люк и настроил панель управления. В кабине пилота он наконец почувствовал себя дома. — Вперед, к звездам.***
Лея, натягивая одеяло до самого подбородка, посмотрела на серый потолок, до которого при желании можно было легко дотянуться рукой. Несмотря на недосып, который рисовал на ее худом лице темные круги все ярче, девушка никак не могла уснуть: ворочалась в жесткой постели, сминала руками одеяло, поправляла мешающие распущенные волосы, пыталась представлять успокаивающие пейзажи. Словом, делала все, только не спала. Почему-то она думала, что стоило закрыть глаза, и все повторится. Лава, столбы пламени, миллионы голосов — шепчущих, один — зовущий. Органа протяжно вздохнула и, закрыв ладошками лицо, протерла глаза. Веки уже болели от усталости, и неприятное ощущение забившего уголки глаз несуществующего песка не давало уснуть. Замкнутый порочный круг, чертыхнулась принцесса и перевернулась на спину. — Не спится? — послышалось с нижнего яруса, на котором спала Асока. Или должна была спать. — Уснешь тут, — шепнула в ответ Лея и, пододвинувшись ближе к краю, посмотрела вниз. Тано, заложив руки за голову, лежала на своей нерасправленной постели, лицом к девушке. — Я волнуюсь. — Это вполне объяснимо. Я бы тоже, наверное, волновалась за свою мать, если бы оказалась на твоем месте. Не знаю, не мне судить, — улыбнулась тогрута. Органа тяжело вздохнула и свесила руку. — Но ведь ты понимаешь, что мы успеем, да? У Вейдера лучший флот в Галактике, а потому в быстроходности его судов сомневаться не приходится. Уж нам ли этого не знать. Лея усмехнулась — Асока была совершенно права. То, насколько быстроходными были Имперские крейсеры, Лея без труда вычислила еще в раннем возрасте. Что интересно, в Альянс тогда еще юная принцесса вовлечена не была, и судить о флоте Империи удавалось исключительно по рассказам механиков, с которыми принцесса иногда проводила время. Те, добрые ребята, с удовольствием принимали юную принцессу в своих рабочих зонах, иногда даже рассказывая и показывая все то, что интересовало наследницу престола. За глаза, наверное, они неоднократно обсуждали странные увлечения девочки: ей бы в куклы играть следовало, а не гипердрайв разглядывать. — Верно. Вейдер, правда, сказал, что нам добираться еще, как минимум, двадцать стандартных часов. — Для полета на Татуин — это рекордное время, — хмыкнула Асока и задумалась. Лея проследила за тем, как медленно поменялась выражение ее лица: с нейтрального, расслабленного и почти умиротворенного на задумчивое, озадаченное и слегка грустное. Девушка, глядя на своего друга, нахмурилась, когда Тано вдруг хмыкнула. — Ты была там? — Где? На Татуине? — поинтересовалась Лея, и тогрута тут же кивнула. — Нет, не приходилось. Должна была отправиться туда, но помешала вездесущесть Вейдера. Сама знаешь, как он мастерски умеет рушить все самые идеальные планы. Мне, если честно, иногда кажется, что у него это излюбленная привычка. — Ты давно с ним знакома? — Лично — нет. Года четыре, от силы, — поджала губы Лея, вспомнив во дворце встречу с Вейдером. Лее было тогда пятнадцать лет. Отец привез ее в Имперский Центр, чтобы официально представить Императору свою наследницу. Органа помнила, каким гордым тогда казался папа, называя дрожащую от страха принцессу своей дочерью. Лея в тот момент не чувствовала ничего, кроме леденящего кровь ужаса, что паутинками пронизывал все тело, и объемной, плотной пустоты, которая, словно густая, но невидимая субстанция обволакивала все пространство вокруг. Смотреть на Палпатина ей не хотелось: хватило одного неосторожного взгляда в неестественно яркие янтарные глаза, которые почти полностью закрывались тяжелыми веками. Но почему-то постоянно поглядывать на непроницаемую маску Лорда Вейдера казалось весьма безопасным. Возможно, Лея, в силу своего довольно юного возраста, не понимала некоторых вещей или идеализировала их, но Вейдер тогда — только в тот момент, в тронном зале — не казался таким уж опасным. Несмотря на свой жуткий вид, наводящий тревогу и страх, его тьма казалась не такой беспросветной, какой она была у Императора, и Лея в тот день очень часто смотрела именно на Вейдера. Ненавидела его, заочно и по определению, но все же гораздо меньше, нежели Палпатина. Парадоксально, решила принцесса, анализируя свои воспоминания. Ей вдруг стало интересно: а сам Главнокомандующий обратил на нее в тот миг хоть какое-то внимание? Хоть раз посмотрел в ее сторону? — Я тогда слишком сильно была… впечатлена нашим горячо любимым, — выделила последнее слово принцесса, морщась, — Императором. И, представь себе, Вейдер мне тогда показался очень даже сносным. — Это, думаю, был бы самый лучший комплимент для Лорда Ситхов, — засмеялась Асока, нервно потирая переносицу. В полумраке каюты Лея не видела ее глаз, но почему-то ей показалось, что в них въедчивым пятном темнела грусть и давящая на сердце тоска. Органа слегка покачала головой, стараясь отогнать подобные мысли: эти надуманные чувства явно от недосыпа. Хронического, подчеркнула принцесса и кивнула, будто подтверждая свои догадки. — Но шутки шутками, Ли-Ли, а вы, похоже, неплохо сработались. — Кто? Я и, — принцесса прочистила горло, — Вейдер? Ты, верно, головой ударилась, Асока. Я с ним вынужденно сотрудничаю, не более того. — А после что будет? Ну, положим, освободили мы Дорме, а дальше? — Так далеко вперед я еще не думала, — ответила Лея и скрестила руки на груди, ложась на спину. Она и правда действовала, скорее, по велению сердца. По первому порыву, если можно было выразиться так. Вейдер знал мать. Она была ему, возможно, даже дорога когда-то. Поэтому он не причинит ей вреда. А Лея наверняка получит желаемые ответы. Асока вдруг усмехнулась. — Ты чего? — Ты напомнила мне моего Учителя. — Это кого же? — с плохо скрываемым любопытством поинтересовалась принцесса, хмуря брови. — Кто был твоим учителем, Асока? — Один из самых великих джедаев в Галактике, — протянула Тано, тяжело вздохнув. — Твой отец. Воздух из легких словно вышибло одним ударом: Лея словно упала на спину с большой высоты и сейчас не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. Она знала, что Асока когда-то была джедаем. Как и то, что ее отец, Энакин Скайуокер, тоже был им. Но она и предположить не могла, что когда-то он мог обучать Тано. Быть ее наставником. Быть ее, фактически, семьей. Волна жгучей зависти накрыла принцессу с головой, и она сжала зубы. Вот она, Асока Тано, которая несколько лет провела с ее, Леи, отцом, сражаясь с ним бок о бок, разговаривая, возможно, о каких-то глупостях, подшучивая над незадачливыми клонами и друг над другом. Вот она, Асока Тано, которая была на месте самой Леи. Девушка молчала долго, анализируя сказанное тогрутой. Понимала, что если заговорит, то голос ее, возможно, сорвавшись, выдаст подступающие к горлу слезы. Но в конце концов, сдалась: — Расскажи о нем. Хоть ты, а то ведь от мамы ничего не добьешься, кроме лекций по истории. — Немного не получится, — по голосу Асоки Лея поняла, что та улыбалась. Почувствовала. — Он был совершенно уникален: таких людей, а я сейчас не о многочисленных талантах говорю, конечно, больше мне встречать не доводилось. Энакин был для меня самым лучшим другом, возможно, даже старшим братом, с твоего позволения. То, сколько боев мы прошли с ним, сплотило нас, и… Лея, знаешь, я бы очень хотела, чтобы ты с ним тоже познакомилась. Чтобы поняла, почему Дорме так мало говорила о нем. — И почему же? — поинтересовалась Лея. — Потому что слов из всех языков Галактики не хватит, чтобы описать его. Если хочешь, — протянула тогрута и вдруг задумалась на какое-то время. — У меня есть пара записей с его уроками. Я могла бы… — Да, — подскочила на кровати Лея, воодушевленная и невероятно одухотворенная. — Пожалуйста, я так хочу услышать его голос.***
Сердце Дорме билось быстро, часто, неровно. Она осела на холодный песок, комками разметавшийся по всей ей темнице, и смахнула рукой капельки пота, что выступили на лбу. За последние сутки ей удалось выпить воды и немного даже поесть: слуги Хатта, доброжелательно скалясь, подсунули ей довольно сухую корку какого-то совершенно безвкусного хлеба и воду в сосуде, каких Дорме не видела всю свою жизнь. Риск отравиться был велик, и женщина, конечно, понимала это. Тем не менее, за неимением альтернативных вариантов, залпом осушила маленький кувшин с ледяной водой почти до самого дна, от чего горло теперь неприятно саднило. Дорме и так чувствовала себя не слишком хорошо. Озноб пробивал ее едва ли не ежеминутно, но жарко при этом было настолько, что хотелось стянуть с себя всю мешающую плотную одежду и броситься прямиком в заснеженные долины Хота. Но увы, она сейчас была на Татуине, в лапах меркантильного эгоиста с садистскими наклонностями, а до Хота не удалось бы добраться при всем желании. Тут и орбиту не покинуть без ее корабля, который Джабба либо присвоил себе, либо благополучно продал где-нибудь на черном рынке. Женщина подозревала, что причиной ее стабильно державшегося недомогания стала неизвестная ей пока инфекция, попавшая в слабо перевязанную рану на ладошке через выступающую кровь. Возможно, у нее скоро начнется бред: зависит исключительно от того, сколько ее еще продержат в подземельях и в чьи руки передадут. Благо, связаться с дочерью и сообщить ей — им всем, мысленно добавила Исис не без улыбки — место своего положения удалось за жалкие пару минут. Но, возможно, списать все на жар, на заражение крови было тем самым путем наименьшего сопротивления, который доныне и не использовался ей толком. Подобные проявления слабости не свойственны были Дорме совершенно, но теперь такая причина имела, скорее, оправдательный характер: ну, в самом же деле, не признается же Исис сама себе, что разговор с Вейдером мог сказаться и на ее сердцебиении, и на сбитом дыхании; что обмен парой жалких фраз вообще мог хоть как-то подействовать на нее? Женщина прижалась спиной к холодной стене и с трудом притянула к себе тяжелый сосуд с остатками воды. Хотелось бы верить, что она не была заражена чем-то кроме того, что удалось подхватить Дорме. В любом случае, кровь и выступающий беловатый гной смыть хотелось, как и сменить повязку. От длинной нижней рубашки мало, что осталось: она едва доходила до талии, и рвать ее дальше смысла не было никакого, но, впрочем, особого выбора у Дорме и не оставалось. Она стянула с себя остатки белых лохмотьев, вновь надела светлый жакет, который, слава Великой Силе, застегивался довольно плотно и закрывал тело до самых ключиц, и порвала рукава на длинные полосы. Все то, что осталось от многострадальной тонкой рубашки, она сложила в несколько слоев и обмакнула в воду. Когда тряпка, пропитанная ледяной жидкостью, соприкоснулась с открытой раной, Дорме почувствовала острую боль. Однако, сжав зубы, смогла оттереть запекшуюся кровь с ладони и убрать скопившийся вокруг раны гной. Пострадавшая рука выглядела весьма плачевно и оптимизма никакого не внушала, но у Исис другого выхода не было, кроме как надеяться на призрачное, неосязаемое чудо. Она, перевязывая самодельными бинтами ладошку и затягивая на запястье узел зубами, чувствовала нестерпимый жар и, обливаясь потом, молилась. Дорме редко в последние годы обращалась к Великой. Даже если задуматься, то она вряд ли бы вспомнила, когда делала это, но теперь ничего ей другого не оставалось: шептать молитву быстро-быстро, неразборчиво даже для самой себя, сбиваться, начинать нести несуразицу и одергивать себя вновь, убирая проступившие капельки пота с щек, шеи, крыльев носа. Женщина, спустя некоторое время, уже не вполне осознавала, что говорит. Иногда ей думалось, что она обращается ко всей Галактике, иногда — к дочери и сыну, образы которых вспыхивали но тут же потухали, сменяя друг друга. А иногда и вовсе к Избранному. Дорме хрипло рассмеялась, поняв, что, как бы она ни старалась, сморгнуть преставший перед глазами образ не выходит. В мутном пространстве, в которое постепенно превратились четкие очертания ее карцера, мелькали золотисто-медовые кудри, лед глаз, жемчуг улыбки. И кровью запятнанные ладони. Она вытянула вперед здоровую руку и нарочно быстро ей помахала, чтобы рассеять наваждение, но картинка от этого только ярче становилась. Черты лица его память растворила жгучей ненавистью к Вейдеру, горькой обидой и желанием отомстить. Но теперь, словно по новой, вырисовывала трепетными пальцами Падме. Уж здесь-то, почти погибая от внезапно сразившей ее лихорадки, Дорме могла на какие-то жалкие минуты выпускать ее из металлических оков своего разума. Или сердца. — Или где ты там живешь, простодушная дурочка, — сорвалось с высохших губ Дорме. Она провела пальцами по растрепанным волосам, убирая с лица мешающие дышать и смотреть прядки. — Рвешься к нему, рвешься, а толку-то? Он ушел. Умер. В могиле своей он. И тебя туда же утащил. Не вернется он никогда, перестань надеяться. — Нет, Падме, слышишь? — эхо его голоса, затерянное внутри нее самой так глубоко, что и не найти, прозвучало со всех сторон. Он повторялся: говорил то, что обещал своей «ненаглядной — слава Силе, мертвой — жене» давным-давно. Когда солнце еще не сгорело, а угли ломаные душу не очернили. — Что бы ни случилось, я буду тебя любить. Это ли не гарант моего возвращения? Его наполовину позабытое лицо, возникшее прямо перед глазами, исказилось в гримасе нестерпимой боли. И призрак его горел, полыхал огнями Мустафара. Исис, переводя взгляд с омутов его ярких глаз на свои белеющие пальцы, смотрела, как она сама же — или Падме, ситх ее задери, слабую девчонку, — тянула руки к редеющим очертаниям знакомой фигуры в темно-коричневой робе и плакала-звала-хрипела. Она закашлялась, стараясь выплюнуть мешающий ком в горле, а с ним и вирус, и нахлынувшие галлонами воспоминания, терзающие ослабленный болезнью разум. Женщина, вполовину ослепшая от призраков прошлого, опутывающих все вокруг, вдруг резко отдернула руку и хлопнула себя по лицу в надежде хоть немного отрезвить затуманенный разум. Не получилось — фантомы, впереди стоящие, вдруг злобно оскалились, и ей пришлось зажмуриться, чтобы не закричать. От разочарования. От страха. От того, что черты их лиц становились все более четкими. — Уходи, — приказала она, но голос сорвался, когда светлый образ принялись обступать со всех сторон липкие тягучие тени. Они, оплетая его, и к ней запоздало тянулись. Женщина прикрыла рот рукой, всхлипнула, — уходи, я прошу тебя. Падме, перед тем, как провалиться в черноту, почувствовала, как перебинтованная ладонь, прижатая к лицу, пропиталась чем-то теплым, тяжелым. А потом соль прожгла почти открытую рану.