Сдерживающий фактор
Bring Me The Horizon — Run
— Я не согласна. Мне не нравится даже мысль о том, что мне вновь придется разделиться с тобой и Люком. — Так нужно, и ты сама это понимаешь, мама. Мы запутаем следы и увидимся вновь, обещаю. А пока будь с Вейдером и держи руку на пульсе. И как бы сложно мне ни было признать это, если кто и сможет убедить его восстать против Империи, то исключительно ты.***
План, которого всем приходилось придерживаться, донельзя был прост: импровизировать. Дорме часто попадала в такие ситуации, но отчего-то только эта вызывала действительно плохое предчувствие. Женщина обвела взглядом личную каюту Лорда и поняла, что здесь не было и намека на кровать. Кричащая пустота, огромная сферическая капсула, дверь в неиспользуемый освежитель и серые стены с отметинами. Леди Исис вовсе не хотела представлять, что оставило такие вмятины, но отчаянно гнала из своих домыслов образ врезающихся в металл обшивки человеческих тел. Вейдера в каюте не было больше трех часов, и она уже начала мерить шагами все пространство: такую привычку Падме переняла от мужа еще очень давно, когда им обоим было немногим больше двадцати. Времена и обстоятельства менялись, но некоторые особенности поведения оставались прежними, и это, наверное, радовало ее в каком-то смысле. Подобие стабильности и, что важнее, уверенность в том, что даже двадцать лет спустя за маской Дорме не растворилась и не исчезла Падме, давали возможность жить с надеждой на возвращение счастья или, по меньшей мере, на устранение всякого подобия ненависти к себе. Отвлекаясь на мысли о собственном поведении, впрочем, женщина ни на миг не забывала о том, что всего в каком-то километре от нее ненавистный Император пытался разузнать детали дезинформации о повстанцах, укрывавшихся на корабле Вейдера. Оставалось надеяться, что Палпатин не был так одарен и так внимателен, чтобы учуять отголоски присутствия Леи и Люка, которые ступали по тому же покрытию чуть больше двух суток назад. Падме содрогнулась от картины, которая отчего-то сложилась предельно четко: стоящие на коленях перед Сидиусом близнецы и их отец, размышлявшие о том, кто первый решится на убийство своих родных, чтобы выполнить главное условие существования ситхов об учителе и ученике. Хотелось в голос закричать — без всякого преувеличения, ведь нервы сдавали от одной только мысли о крахе всех ее попыток уберечь детей от влияния Императора. Дорме сложила руки в замок, понимая, что ее паранойя иногда переходила всякие границы; пусть у нее были веские причины не доверять Вейдеру как Дорме Исис, она все же не могла усомниться в обещании, которое ей как Падме дал отец близнецов. За минуту до того, как ему пришлось покинуть помещение, лорд, ни минуты не колеблясь, обещал оградить свою осведомленность о Люке и Лее от Палпатина. Время нужно было хоть немного занять, и поэтому леди Исис постаралась связаться с Леей, которая теперь теоретически могла находиться в любой точке Галактики. По предварительному плану принцессе предстояло найти выживших альдераанцев, чтобы хотя бы попытаться уговорить их вернуться на Делайю — теперь первую планету в системе после недавней трагедии. Тех, кто успел сбежать, было немного, но на Делайе оставались те, кто готов был запустить программу по спасению беженцев, чтобы оградить тех от репрессий со стороны Империи. Падме задумалась: убивать выживших альдераанцев было совершенно неразумно, так власть только привлекала внимание общественности к трагедии; впрочем, сокращая численность коренных жителей планеты, Империя сокращала вероятность огласки. — Что же ты задумала, маленькая авантюристка, — еле слышно прошептала Дорме, отключая комлинк. Кажется, добраться до Леи сейчас было практически невозможно: она не отвечала на вызовы и всегда связывалась сама, чтобы избежать всякого преследования. Очевидно, что имперцы объявили большую награду за поимку выжившей принцессы-мятежницы, и Органа сейчас опрометчиво рисковала жизнью. Но пару часов назад, до того, как на флагман Вейдера ступила нога Палпатина, чья фигура тяжестью тут же заполнила километры всего пространства, Лея сообщила, что они с Ханом и Асокой держали путь в сектор Чоммель, к одной из святынь, где, по последним сообщениям, укрывались беженцы. Дорме вздохнула. С Люком она поговорила еще двадцать минут назад, и юноша благополучно сообщил, что добрался до Хота, где теперь располагалась база. Женщина сразу узнала стиль Мон, которая предлагала разместиться на самой неприметной планете; Гарм же, кажется, совсем в решении участия не принимал. Было грустно осознавать, что на одного лидера у Альянса стало меньше, еще грустнее становилось оттого, что Восстание утратило прекрасного стратега. Однако у Мон теперь был Люк, прямой наследник именитого Скайуокера, которым Мотма открыто восхищалась еще с Войн Клонов. Падме она убеждала в том, что Энакин восхищал ее не как мужчина, но как гениальный воин, однако в те годы Амидала едва ли верила таким россказням. Как, наверное, и сейчас продолжала делать, впрочем, никакой ревности за собой она не усмотрела; вероятно, потому что, во-первых, всецело была убеждена в преданности Энакина, а во-вторых, осознавала, что в свои двадцать с небольшим Скауойкер выглядел так, что многие женщины — и, в общем-то, некоторые мужчины — с неохотой отрывали от него свой взор. Осуждать Мон было глупо, по крайней мере, не в отношении восхищения Энакином. Энакин. Вновь ее мысли обратились ко времени, которое Император выделил на разговор со своим учеником. Падме всячески стремилась убедить саму себя в том, что Палпатин не причинит вреда Вейдеру — хотя бы не в этот раз, однако даже себе она едва ли верила. Справедливости ради, подсказал внутренний голос, не пришлось бы так переживать, если бы в разговоре с Вейдером на Полис-Масса Дорме не настояла на том, чтобы остаться подле него. Для Исис оставалось загадкой то, как он согласился на ее присутствие на «Исполнителе», но результат ее вполне устраивал — у женщины, которая теперь находилась под защитой самого Вейдера и оставалась практически незримой, появилась замечательная возможность заполучить доступ к некоторым имперским файлам. И немного — только чуть-чуть, конечно, — оказывать свое влияние на того, кто внушал ужас практически каждому жителю Империи. Вейдер, конечно, был не глуп, и Дорме знала, что он наверняка догадался об ее интенции сдерживать порывы его жестокости. Ее удивило, скорее то, как легко он сдался, стоило ей слегка надавить и подобрать нужные слова: неужели что-то не изменилось даже двадцать лет спустя? Ей, признаться, по-прежнему нелегко было говорить с Вейдером, обращаясь к нему, как к Энакину, пусть она и знала с самого начала, что два разных имени носит одна и та же личность. Асока ей в приватном пятиминутном разговоре сообщила, что Вейдер каждый раз отрицал всякую связь с прежним именем — но не когда дело касалось Падме. Ей это льстило, бесспорно, но также и заставляло задуматься: если у одной только леди Исис, единственной во всем, возможно, мире была подобная привилегия, значило ли это… Мысль ее была оборвана и безвозвратно утеряна, когда слух уловил звук приближающихся тяжелых шагов, но не таких ритмичных, как это было раньше. Через раз шаги стихали, а когда они стали различимы практически у самой двери, то на мгновение-два и вовсе стихли. Дорме вздохнула: бесследно встреча с Императором не прошла. — Он улетел? — первое, что спросила Падме, осведомившись почти сухо, и в ответ ее встретило абсолютное молчание со стороны мрачной высокой фигуры. Вейдер размашистым шагом пересек все внушительное пространство помещения и тут же принялся что-то набирать на приборной панели возле капсулы. Крышка с шипением начала подниматься, и только в тот момент лорд ситхов удостоил свою жену единственной фразой. — Не смей идти за мной, — приказ звучал так грубо и отрывисто, что она решила было, Вейдер и вовсе забыл, что перед ним не одна из служивых Империи. Проигнорировав его слова, она все равно ступила вперед — безрассудная женщина, после чего почувствовала настойчивый толчок в плечо Силой. — Я сказал: не смей. Когда он ступил в капсулу, женщина мельком успела увидеть внутри кресло и некоторые металлические приборы, которые, возможно, помогали поддерживать оптимальное состояние костюма. Ему нужно было снять маску, догадалась Дорме, и сердце пропустило удар: вот почему с таким остервенением он запрещал ей даже приближаться к капсуле. Чтобы она не увидела лицо. С трудом сдержав вздох полного бессилия и разочарования, Падме, вопреки всяким предупреждениям, сделала два шага вперед и успела схватить Лорда за руку, прежде чем он нажал на кнопку, закрывшую бы капсулу, разделив их стеной. По мнению женщины, одной — ментальной, психологической — стены между ними и без того было предостаточно. Вейдер с неохотой (или то была усталость вкупе с болью?) склонил голову и посмотрел, как пальцы ее левой руки вцепились в его правую ладонь. Доля иронии в том тоже присутствовала: его правая рука, хоть и была протезом, единственная не пострадала в битве на Мустафаре, и та же самая рука больше двадцати лет назад обнимала ее тонкую, ничуть не изменившуюся талию, та же рука в порыве секундной нежности очерчивала линию точеного подбородка жены, пока ни одна пара глаз не могла этого видеть. Она, может, и в случайном порыве переплела их пальцы, и в то же время как будто ухватилась за какой-то остаток прошлого в попытке не воззвать к благоразумию Вейдера, но докричаться до Энакина Скайуокера. Милая Падме, думалось ему в лихорадочно-невыносимом состоянии воспаленных мыслей, которые оставил после себя Палпатин, отчего она все еще надеялась на что-то? Почему не улетела за Люком к повстанцам или за Леей — искать фантомы своего прошлого? Зачем ей нужно было тратить свое бесценное время на врага, который не мог обеспечить ей ничего из того, что она могла бы попросить? Ни безопасности, ни информации об Империи, ни лояльности, ни даже пресловутой любви в прежнем ее понимании. Вейдер думал обо всем сразу и в частности — ни о чем вовсе, однако неотрывно наблюдал за тем, как большой палец ее руки осторожно гладил тыльную сторону его ладони, и никак не мог отвести свой взгляд. Прикосновения он все еще не чувствовал физически, но внутри что-то теплилось, и это безымянное «что-то», как обезболивающее, которое ему было необходимо сейчас, разносило по остаткам искалеченного тела успокоение, подавляло боль и ненависть, освобождая Вейдера, но делая его слабее, чем когда-либо. — Я не хочу слушать этих приказов, пока за тебя говорит страх и злость, — сообщила ему Падме, и Вейдер вновь промолчал. Иногда ситху казалось, что он вовсе разучился разговаривать с кем-то, кто был ему дорог хоть немного, но потом невольно вспоминал Лею. В жизни было труднее выстраивать диалог: девчонка искусно меняла маски, и при Вейдере носила самую раздражающую личину высокомерного сенатора. Во сне все как будто становилось иначе, и она позволяла себе быть не политиком, не принцессой-мятежницей, а девятнадцатилетней молодой девушкой, дочерью Энакина Скайуокера. И оттого почему-то и Вейдеру становилось проще, кажется, он за те два разговора даже сумел несколько раз пошутить, что было вдвое больше, чем за последнюю пару лет. Впервые Лорд задумался над тем, что в обществе Леи, когда нужда во вражде сходила на нет, ему удавалось усмирять то, что давало ему энергию последние два десятка лет, — злость и гнев. С Падме это ощущение лишь усиливалось, и Вейдеру казалось, что после разговора с ними на месте всех его эмоций оставалась только гнетущая пустота, которую он словно не мог заполнить чем-то… Иным. Что было так доступно раньше и так невозможно сейчас. — Зачем тебе идти со мной? — Он спрашивал не про капсулу для медитаций, разумеется, вовсе не про нее, но Падме, кажется, понимала это и без всяких уточнений. Она серьезно взглянула на него: из-за пушистых темных ресниц на него смотрела уже не молодая девушка, какой он ее помнил все эти годы, а женщина, которая за свою жизнь прошла многое — боль, потерю ребенка и друзей, предательство единственно-любимого человека. Но также на него смотрела и та мудрая богиня, истинный Ангел, который нашел в себе силы простить Силу за все испытания, ниспосланные ей; а еще простить тех, по чьей вине она не могла растить своих детей вместе с мужем. И он, Вейдер, возглавлял этот список, поэтому отказывался понимать происходящее. — Зачем? — эхом отозвалась Падме, и ее голос зазвенел в каждом углу помещения. Хватка ее руки окрепла, и она, словно разозлившись, что есть силы дернула на себя Вейдера, заставляя того повернуться. — А зачем мне нужно было лететь с тобой на Татуин, когда моя жизнь была под угрозой? Зачем я предложила отправиться на Джеонозис следом за тобой? Зачем мне нужно было пытаться вытащить тебя с Мустафара, по какой причине я три раза отказывала Бейлу, когда он предлагал мне стать его женой? Почему я без всякого страха готова была прилететь на Шелконва или выбежать под открытый огонь бластеров на взлетную площадку «Звезды Смерти»? Зачем мне нужно было выходить за тебя замуж, Энакин?! Он привлек ее к себе быстрее, чем смог опомниться. Просто потянул за руку и прижал к себе настолько стремительно, насколько вообще мог, и впервые за нестерпимо долгие, мучительно болезненные и отвратительно пустые годы Вейдер почувствовал тепло ее тела рядом. Пусть через толстую грубую ткань костюма, пусть вполовину утратившей чувствительность кожей, но ситх ощущал ее рядом, обнимал ее талию, едва наклоняясь, и не осуждал себя за подобную вольность. Император вовремя покинул его разрушитель, иначе мастер наверняка почувствовал бы неконтролируемое счастье, родившееся из пустот души его ученика. Было больно физически — от примененных молний Силы или от удушения, Вейдер не мог точно ответить, но в душе его впервые воцарился покой, пусть и мимолетный, но накрывший с головой, как могло быть только в пору его юности, когда, после долгой разлуки, он наконец воссоединялся с женой. — Я никуда не уйду, — тихо вымолвила Падме, вжимаясь носом в ткань костюма, которая пахла плавленым металлом, озоном и лишь слегка — кровью тех, кто пал от рук темного владыки. Ее пальцы сминали плащ, а руки стискивали торс так крепко, что Вейдер мог ощутить, как много сил прилагала она и как много злости вкладывала в это объятие, но он искренне радовался даже тому факту, что мог ее почувствовать. Рядом. Близко. Тепло. — Я не хочу, чтобы ты видела меня таким. — Это последнее, о чем бы я думала на твоем месте. И я… ты можешь говорить без маски? — Могу, — он быстрым нажатием рычага опустил верх камеры, и они оба оказались отделены от всего мира. Вейдер сел в единственное кресло, и тут же заработал механизм капсулы, металлические ухваты опустились на шлем, и рука Падме в это время сжала его собственную ладонь, как будто оберегая и поддерживая. А уже через короткое мгновение он взглянул на нее собственными глазами. Картинка была нечеткой: едва ли он мог разглядеть отдельные черты лица Падме, но ситх видел ее глаза, выделяющиеся темными угольками на освещенном стерильно-белыми лампами лице. Изображение расплывалось, и приходилось прилагать немало усилий, чтобы в глазах не двоилось, поэтому Вейдер никак не мог увидеть, что на щеке Падме блеснула слеза. Женщина смотрела на него долгие полминуты, а после, осторожно вытянув руку, провела большим пальцем по его скуле в успокаивающем заботливом жесте. Целую вечность он жил без возможности ощутить ее прикосновение на своей коже, и теперь, когда Сила подарила ему такой шанс, стало горько. Если бы его желудок мог функционировать нормально, то Лорда бы уже наверняка затошнило от собственной глупости, от разочарования и слабости, которые он не выносил. — Энакин, — прошептала она, и провела ладонью по испещренной зажившими рубцами коже. Ситх покачал головой, а после ответил, тихо и почти обессиленно, полухрипло и непривычно без шума вокодера: — Вейдер. От Энакина во мне не осталось ничего. — Ты уверен? — Ее маленькая ладошка скользнула на грудь лорда и осталась там, слева, где за защитными пластинами едва ощутим был стук его единственно живого сердца. Падме минуту молчала, а после едва различимо усмехнулась. — Это все еще ты; да, с каждым своим грехом на плечах, с этими ужасными кровавыми глазами, с искалеченным телом, с другим именем, но это ты. Поверь той, кто тоже силился с нуля начать всю свою жизнь — а я пыталась, клянусь Силой. Смена имени — абсолютно несмелый шаг, сделанный в попытке убежать от своего прошлого; только побег этот может быть осуществлен ровно с той же вероятностью, что и побег от собственной тени. Она есть, и она неотделима от нас, как бы сильно ты ни хотел от нее избавиться. — Я не тот человек, которого ты помнишь. — А кого я помню? — Она вскинула брови и прислонилась своим лбом к его. В таком простом и необдуманном движении она просто подалась вперед, как будто не стояла сейчас возле одного из самых опасных людей в Галактике, от чьих рук умерли не то что десятки — сотни и тысячи людей. — Мальчика из лавки Уотто, своего жениха-падавана, героя войны клонов, провалившегося в своей попытке задушить собственную жену за мнимое предательство мужчину или своего истинного врага в непроницаемой маске? Какая, в сущности, разница, если все это — о тебе? Какая разница, если я осознаю все, что ты сделал к этому моменту и все еще выбираю находиться рядом, как буду выбирать и после этого? Энакин, ты не понимаешь главного: дело не во мне и не в окружающих. Дело в том, что ты сам не видишь, что все это, весь ты — грани одной личности. Ты не стал другим, пав на Темную сторону, — ты перестал сдерживать то, что и без того жило в тебе давно. — И что это по-твоему значит? — Это значит, что ты стал Вейдером не после того, как тебя им нарек Палпатин, ты был им всегда. — Он знал, о чем она думала: о Татуине, где все еще ходили легенды о черном призраке, в единочасье лишившим жизни все поселение тускенов. И Падме была права — только вот он так и оставался слабаком и трусом и, прячась за маской фатальной жесткости, никак не набрался смелости, чтобы вынести грехи Вейдера, не отрекаясь при этом от имени Энакин Скайуокер. — Ты не ненавидишь меня за то, что я сделал. — О, я ненавидела, — легко отозвалась жена, все еще вглядываясь в изуродованное лицо без толики отвращения. Как будто все еще видела своего мужа-джедая под кожей свирепого убийцы. — Только у меня было много лет для того, чтобы уяснить, что я заранее дала согласие на все происходящее, когда в день свадьбы поклялась тебе в верной и преданной любви. Я знала, на что ты способен, помнила Татуин, предполагала, что ты мог не ограничиться только теми убийствами — и все равно вышла за тебя. Твое милосердие и твоя злоба — две крайности, между которыми тебе уготовано балансировать до смерти. И я не тебя ненавижу: я ненавижу Палпатина за то, что он вынуждает тебя оставаться во тьме, и ровно в той же степени я ненавижу себя за то, что не додумалась вовремя «воскреснуть» и вернуть тебя если не к свету, то к точке баланса. Но теперь я рядом и клянусь, я сделаю все, что в моих силах, чтобы спасти тебя. — Ты не спрашиваешь, хочу ли я, чтобы меня спасали. Падме не ответила. Она покачала головой, выпрямляясь и обвивая рукой его шею в несмелом прикосновении — как будто она, сдерживая свой тактильный голод, взращенный за десятки лет ожиданий, боялась причинить Вейдеру боль. Но он обнял ее вновь; превозмогая тяжесть своего дыхания и остаточную боль во всем теле, Вейдер прислонился лбом к ее животу, крепко, но бережно держа в руках худое тело. Он был свято убежден, что не заслуживал шанс все начать сначала второй раз в своей жизни, но теперь твердо осознал: в его руках была возможность исправить хотя бы часть своих ошибок. И проблема оставалась только в том, что, как бы ни надеялась Падме на обратное, Вейдер не мыслил себя самого вне Темной стороны. — Палпатин догадывается о том, что здесь была Лея. Чувствует, видит. — И? Стоит волноваться? — Стоит. — Вейдер сморщился, чувствуя, как по телу фантомным разрядом пробегает пыточный ток. — Я постарался убедить его, что камер принцесса не покидала, и на Татуине по наводке мятежницы я искал след выживших джедаев. Как видишь, Императора не так просто обвести вокруг пальца, даже если записи с камер подтверждают мои слова. — Как скоро ему нужно получить голову Леи? — бесстрастно поинтересовалась Падме, отводя глаза; он знал, что делала она так либо в те мгновения, когда злилась, либо когда на глаза наворачивались слезы. — Ему не нужна мертвая принцесса. — Что? Он же не… Он ведь не знает, что она одаренная. — Не знает, — подтвердил Вейдер. Но не сегодня, завтра — догадается, если заинтересуется. Не зря он настоял на том, чтобы доставить ее в столицу в целости. Сила неспокойна, так он выразился, а после нанес удар без предупреждения, и электрический ток тогда пронесся по телу ученика в жгучем разряде. «Зачем тебе девчонка? Отвечай мне!» — вот, что слышал Лорд, стоя на коленях перед своим мастером. Параноидальный страх быть свергнутым после заговора единственного, кто подобрался к нему достаточно близко, этого боялся Палпатин, и любой неверный шаг Вейдера карался; стоило признать, что Падме была права в одном — он и впрямь стал ручной собачонкой Императора, а потому сейчас в его власти было сделать все, чтобы такой судьбы не повторили его дети.***
— А ты, Люк? Вернешься к обучению? — Не совсем, — покачал головой Скайуокер, — раз за Империей следит ле… мама, я стану вашими глазами в Альянсе. И частично, да, продолжу тренировки.***
Лея была на Набу всего несколько раз в жизни: она знала, что на этой планете родилась Дорме и что эта же планета породила их несравненного Императора Палпатина, а потому принцесса никак не могла решить, ощущала она восторг от пейзажей близ Керена или ей хотелось поскорее отсюда сбежать. Скинув, наконец, темно-коричневый капюшон, скрывавший ее лицо от лишних неосторожных взглядов, Лея поднялась на крыльцо и занесла руку перед дверью с намерением постучать. И только в тот момент задумалась, готова ли она сделать этот шаг. — Что же, как будто у тебя были какие-то иные варианты, — заверила принцесса саму себя и постучала трижды. Оставалось надеяться, что ее опрометчивое решение увидеться с единственным верным союзником со времен Сената себя оправдает. Пришлось прождать, наверное, не меньше половины минуты, прежде чем за дверью послышались шаги. Лея выпрямилась и заправила за ухо прядь волос, все еще непривычно легкую для нее, как раз в тот момент, когда дверь распахнулась перед ней, обдавая теплом и густым запахом благовоний. — Здравствуй, Пуджа. — Лея? — не веря своим глазам, спросила молодая женщина и, не дожидаясь ответа, бросилась вперед, обнимая подругу. Они много общались в Сенате, даже, наверное, дружили, если для политиков такое понятие применимо в полной мере. Но их системы не конфликтовали, поэтому между Леей и Пуджей никогда не возникало столкновения в интересах, и это только укрепляло их доброе отношение друг к другу. Органа, конечно, была инициатором их общения с тех пор, как только узнала от Дорме об их родственной связи. Пуджа, хоть и не была осведомлена об этом, тоже с самого начала тепло относилась к Органе, и поэтому Лея, оказавшись на Набу, не придумала ничего лучше, чем просить помощи у доверенного лица. — Я молила Силу о том, чтобы ты была жива. — Полагаю, новости об Альдераане заставили усомниться в моей сохранности? — А разве могло быть иначе? — Пуджа в непонимании заморгала, а после покачала головой. — Нет, так не пойдет. Заходи, обговорим все внутри. Как только Лея вошла внутрь, ее сердце тревожно сжалось: ей отчего-то показалось, будто она уже была на этой вилле, недалеко от одного из самых крупных городов. Лея с точностью могла сказать, что за широкой залой шла кухня, а оттуда был выход на просторную террасу с отличным видом на озеро. Красивые мраморные перилла, навесы из крупных зеленых листьев и массивные колонны — вот, что увидела бы Органа, если бы ступила за порог, и все это рисовалась воображению так ясно, что и дух захватывало. — Проходи-проходи, мне хотя бы будет, с кем поговорить. Ты вовремя, Лея, я всего пару часов назад вернулась из столицы. — И какова обстановка? — Скверная, — незамедлительно отозвалась Пуджа, доставая из ящиков сушеные фрукты и всевозможные непортящиеся сладости, названия которых Лея не знала: вероятно, угощения были локальными. Через пару минут суеты женщины на столе красовался кувшин с вином, два бокала и две широкие тарелки, заполненные съестным. Живот заурчал, и Лея впервые за неделю осознала, как сильно она не доедала. Она осторожно присела на край стула, смотря на еду как жаждущий странник, заблудившийся в пустыне. — Угощайся и не смей отказываться. У меня хоть и нет каких-то кулинарных изысков, фрукты всегда найдутся. — Благодарю, — кивнула принцесса и тут же ухватила пряно пахнувшую сладость в тающей на языке посыпке. — Так что там в Центре? — Сумятица после роспуска Сената, — начала загибать пальцы Пуджа, отпивая вино, — ужесточение контроля на пропускных пунктах во дворец и все государственные учреждения, усиление тренировок штурмовиков и новые учения, а еще — новый набор нелегальных рабочих. Конечно, все это не афишируется, но Эйас, мой давний друг, работает в негосударственном издании, и… Сама понимаешь, позволяет узнавать некоторые подробности. И еще! — вдруг воскликнула она. — За твою поимку, кажется, обещана круглая сумма. Говорят, самому Вейдеру поручили поиски. — Так уж и самому? Какая честь, — хмыкнула Лея не без иронии. Она посмотрела на Пуджу из-за бокала, а когда отставила его, рассмеялась: — Сдашь меня? — Нет. Нет, что ты, конечно, не сдам, но и долго укрывать едва ли смогу. В Центральных мирах, вероятно, в ближайшие дни ужесточат контроль, чтобы ни одна мышь не проскочила. Полагаю, из-за того, что повстанцы подорвали «стратегически важный объект в собственности Империи». — А то, что этот объект уничтожил за день до того целую планету — это может считаться веской причиной для уничтожения? — Что? — С громким звоном вилка выпала из руки Пуджи, которая собиралась отломить ею кусочек сладости. Прибор упал на пол и пролетел по гладкой поверхности прямо к ногам Леи. Девушка, оставляя пока без ответа удивленный возглас подруги, нахмурилась: неужели Пуджа была не осведомлена о гибели Альдераана? Подняв вилку, Лея отчего-то оставила ее в своих руках, по-прежнему не расслабляя сведенных к переносице бровей. — Какая планета? Неужели… слухи правдивы? — Альдераан пал. Не так давно, в общем-то, но ты наверняка видела объявления о том, что про местоположение всех беженцев необходимо сообщить имперским представителям. Думаешь, это было решение, принятое при запуске новой миграционной политики? Не-а, — не без злобы ответила принцесса, обращая свой гнев, конечно, не к Пудже, но словно к незримому противнику. Собеседница повела плечом, вздрагивая, а после протянула Лее руку, стараясь своим простым жестом выказать поддержку. Слова никак не могли сложиться в соболезнования, но принцесса того и не просила. Она коротко кивнула и вложила свою ладонь в раскрытую руку Пуджи, а после повела плечом. — Об этом не было и слова в СМИ. Кроме того, всем имперским рейсам, а также любому легальному транспорту запретили выход из гиперпространства в сектор под предлогом, кажется, изоляции. Мол, на Делайе и Альдераане был обнаружен смертоносный вирус, уровень заболеваемости растет, и «государство в панике, а Его Величество Император растерян и приносит свои соболезнования всем, кто остался без возможности встретиться со своими семьями и друзьями». Беженцев, по официальной, конечно, информации, ищут за тем, чтобы протестировать на наличие вируса в крови. — Ага, а заодно устроить массовую эвтаназию и уничтожить свидетелей. Погоди, получается, Делайя вне доступа? — Официально так. Но контрабандисты, кажется, летают периодически; кто-то даже умудряется поставки продовольствия делать, но потом они долго не живут. Имперцы их выслеживают и… тоже проводят тесты, — вздохнула с ужасом Пуджа, а после закрыла рукой глаза, качая головой. — Я до последнего не хотела верить, Лея, мне так жаль. — Не время для сожалений, милая. Мы поплачем над этой утратой — но после. Сейчас ты мне подала просто восхитительную идею: скажи, твой друг, Эйас, он все еще работает журналистом? Лея и Пуджа не ложились спать еще долго, но, когда бывшего сенатора от Набу сон все же сморил, она заверила Лею, что та может воспользоваться любыми вещами и остаться на время в любой комнате из всех, что были в доме, чтобы завтра связаться с Эйасом и договориться о встрече. Сообщив об этом по комлинку Хану, оставшемуся где-то в одно из мотелей в Керене вместе с Чуи и Асокой, и выслушав несдержанные возмущения, принцесса все же приняла решение остаться в доме подруги. Впрочем, не совсем ее — как сказала Пуджа, вилла принадлежала семье Наберри и была гордостью долгое время. Несколько лет, пока сама Пуджа не подросла, Сола, ее мать, не желала посещать дом под странными предлогами — женщина обошлась без подробностей, однако Лею такая мимолетно сказанная мысль крайне заинтересовала. Принцесса выбрала комнату на втором этаже. Ничем не примечательная спальня, там были чисто вымыты полы и богатый интерьер, но все же в воздухе, казалось, пахло чем-то слегка затхлым и практически невыносимым. Лея, зачем-то ощупав рукой простыни, прошла к небольшому балкончику и настежь распахнула двери, впуская внутрь свежий воздух. Ей не хватало этого: естественной гравитации, порывов ветра и привкуса наступавшего знойного лета, который пропитался звуками птичьего пения и влагой грядущего сезона дождей. Набу вызывал восторг своим климатом, удивлял и заставлял хоть немного успокоиться, на время забыть о каждой проблеме — пусть это время и сводилось к считанным часам. Здесь было спокойно и здесь было ощущение дома, порой, даже большее, нежели в резиденции альдераанской королевской семьи. Поежившись от резкого порыва ночного ветра, слегка прохладного, принцесса подумала о том, что неплохо было бы переодеться перед сном, поэтому она прошла к шкафу и с удивлением обнаружила там вещи, женские и мужские. Они были заметно старые, но не дряхлые и трухлявые, скорее, просто пролежавшие здесь долгое время. Аккуратно сложенные и стиранные горничной, они приятно пахли чистотой и каким-то необъяснимым теплом, и Лея наугад достала с полки свободную тунику светло-серого цвета из натуральной ткани. Здесь же были домашние широкие штаны, явно женские, в отличие от неопределенной рубашки, но приятный цветочный аромат свежевыстиранных вещей заставил Лею не задумываясь скинуть с себя старую рубашку из жесткой ткани и грубые штаны имперской формы. Ее внимание привлекла еще одна деталь гардероба: черное комбинированное платье, под юбкой которого были вшиты узкие брюки из плотной черной ткани, а верхняя часть его представляла собой крепко сшитый корсет, переходивший в летящие рукава с открытыми плечами. Было в этом платье что-то необычное, не принадлежавшее Пудже — ее кузина носила куда более скромную одежду из тяжелых тканей. Не таких шелковых, не таких мягких. Внезапная догадка поразила Лею, и она принялась выворачивать наряд наизнанку, точно зная, что только так могла подтвердить свое предположение. На левом боку со внутренней части на платьях Дорме, особенно эксклюзивных, очень часто было вышито ее имя; Лея гадала, была ли у матери такая привычка всегда, или она приобрела ее, только начав жить во дворце, где риск потерять вещь был велик. Но здесь ожидаемо не было имени Дорме, однако, к своему удивлению и необъяснимой радости, принцесса обнаружила другую подпись — Амидала. Это действительно было платье ее матери, которое она наверняка надевала, возвращаясь на родину, и отчего-то такое незначительное открытие заставило ее улыбнуться. Захотелось тотчас проверить каждую вещь на наличие такой подсказки, но она лишь осмотрела тунику, в которую переоделась минутами ранее. На ткани из простого, но натурального материала не обнаружилось никаких знаков, которые бы отличали именно это изделие, однако Лея вдруг поняла, что мужская одежда не могла лежать в одном шкафу с нарядами матери. Только если обладатель этих одежд не был одним небезызвестным джедаем, с усмешкой подумала принцесса, но после решила поразмыслить об этом позже, например, завтра. Впрочем неплохо было бы поговорить с Вейдером в ближайшее время насчет альдераанской зачистки. Когда Лея пролежала в кровати несколько минут кряду, не размыкая век, ей показалось, будто она наконец-то начала проваливаться в сон. Но ощущения были непривычными: тело ее стало словно в разы легче, что было неестественно для сна, а после и мозг начал быстрее соображать. Ощущение нескончаемого потока энергии, льющегося прямо изнутри, как если бы из сердца, из-под кожи, заволокло пространство, и девушка распахнула глаза. Перед ней была все та же комната, теперь погруженная во мрак, однако на маленьком балкончике Лея заметила фигуру и устало вздохнула — не сейчас же. — Очевидно, я все же заснула, — сказала принцесса, поднимаясь с кровати и проходя к дверному проему, скрытому только мягко колышущимися шторками. Мужчина посмотрел на нее через плечо и кивнул, но вслух ничего не произнес, как будто ожидая того, что скажет ему девушка, сложившая на груди руки в ожидании нападок со стороны собеседника. — Зачем ты здесь? — Мы не успели поговорить, — коротко отозвался Энакин Скайуокер, — или Вейдер, поправила себя Лея — присаживаясь на край мраморного бортика. Девушка вздохнула: времени у них наверняка было предостаточно, а избежать грядущего разговора не представлялось возможным — просыпаться и избавляться от видений Силы она не умела. — Я бы сказала, что ненавижу твою бестактность, но сейчас готова признать, что ты вовремя. — Лея вовремя сумела подавить вспыхнувшую внутри обиду: ей действительно нужны были ответы.