Тихая / Quiet

Очередной прием психолога. Мне не хотелось приходить в его кабинет, выслушивать эти чертовы нотации на тему о моей болезни, которая является чисто психологической и вылечить ее можно так же, как и получить. И я с каждым приемом я убеждалась все больше и больше, что они лгут. С каждым долбанным приемом я теряла надежду. Теперь потеряла ее вовсе. Они постоянно вдалбливали мне в голову, что у каждого есть шанс, что судьба подает нам знаки и нужно лишь вовремя их увидеть. Но ни один из этих псевдо врачей ни на секунду не задумался, что несет какой-то несусветный бред. Возможно, на пациентах помладше он и работал, возможно, кто-то вылечился, но я в это не верила уже очень-очень давно и приняла, как данность: я ненормальная. Вы не представляете, как сильно меня раздражает это слово, но при этом я обожаю повторять его в своей голове по миллиону раз, прокручивать, использовать разные формы. Это действительно доставляет мне несказанное удовольствие, я просто не могу прожить минуты, чтобы не назвать себя сумасшедшей. Мне всегда казалось смешным, что многие подростки мечтают сойти с ума, стать таким, как я или даже хуже. Те, кто об этом мечтают – очень глупы, так как не понимают, что со статусом «псих» они получают и дикую моральную боль, душевную пустоту, постоянную нехватку кого-то. Не понимают, что со всем этим они получают полный соц-пакет всяких болячек и проблемы на свою голову, а даже, если понимают – продолжают хотеть. Можно я поменяюсь местами с тем, кто хочет стать ненормальным? – Хейли, как ты себя чувствуешь? – мистер Коллинз сложил по-пионерски руки на краю стола, отложив ручку. Я усмехаюсь про себя, ведь этот вопрос очень-очень глупый. Как может себя чувствовать такая, как я? Отвратительно. – Нормально, – киваю я. Ложь слетают с моих губ так легко, будто бы это правда. Но на самом деле у меня дико болит голова, словно разрывается на две части, и хочется схватиться за нее руками и закричать. И пустоту внутри тоже никто не отменял. Это черная пустая дыра, которая разрывает изнутри. Мне постоянно хочется ее чем-то заполнить, заменить утраченное новым, но не выходит и я просто продолжаю сходить с ума дальше, больше, сильнее. Хотя куда дальше? – Приступы не повторялись давно, а это очень хорошо, – говорит мужчина, вновь беря в руку ручку и записывая что-то в моем личном деле. – Значит, некоторые препараты можно убрать, да? Киваю. Конечно, убирайте. Я все равно словно наркоман среди психически больных. Сколько успокоительных я принимаю днем и вечер ежедневно? Сбилась со счету. И я не знаю, действуют они или нет, потому что от такого количества лекарств в моем организме я не чувствую ничего, кроме этой дурацкой головной боли и пустоты. Боль и пустота. Мне нравится, как это звучит. Вначале болит до такой степени, что просто хочется умереть, нежели терпеть. А потом образуется пустота, которую необходимо заполнить. И так всегда. А иногда после пустоты снова идет боль, а новая дыра еще больше. Надеюсь, я когда-нибудь сойду с ума до такой степени, что просто покончу собой. – Расскажи о том, что радует тебя в последнее время? – спрашивает психолог, продолжая писать. Сколько можно? У него еще рука не отвалилась? Ежедневно, каждый прием, он пишет, пишет, пишет. Я бы спустя один день работы кинула эту чертову ручку в какого-нибудь психованного пациента. – Ничего, – коротко говорю я. В последнее время я стала часто замечать, что мое настроение постоянно меняется. То мне хочется смеяться, мне кажется, что я счастлива, я обретаю надежду. То это вмиг заменяет пустота и гнев. Я просто ненавижу все вокруг и хочу рушить все, что только попадется под руку. – Тогда расскажи о том, что происходит с тобой, – поднимая в изумлении бровь, говорит мистер Коллинз, – у каждого есть что-то, что должно его тревожить. Хоть что-то, Хейли, – меня передергивает. Ненавижу свое имя. Хейли, Хейли, Хейли. Ненавижу. Но только он мог произнести его как-то особенно. Хейли Паркер. Никто так не произносил мое имя. Так, чтобы мне захотелось откликнуться. Так, чтобы я вновь почувствовала себя человеком, а не шизанутым подростком. Только он мог его так произнести. «Эй, Хейли, подожди!» «Я не хотел тебя обидеть, Хейли.» «Ты красивая, Хейли Паркер.» Нет. Я не красивая, не умная, не добрая. Во мне нет ничего, что могло бы хотя бы отдаленно напоминать эти качества. И если бы ты только увидел во мне девочку, с такой громадной дырой, ты бы замер от удивления и омерзения. Ты бы перестал со мной общаться, если бы узнал, кто я такая. Ты бы забыл мое имя, потому что я стала бы тебе противна. Ведь ты хочешь дружить не со мной, а с этим телом, с тем, что я показываю публике. Маленькую, ранимую девочку, которая готова расплакаться при первом же брошенном оскорблении в ее сторону. Которая сломается, едва дунет ветер. Но ты не знаешь, что внутри меня живет просто сущий дьявол, который ненавидит все, всех и вся. И ты очень сильно заблуждаешься, считая меня нормальной. – Хейли, ты больна, – о, мистер Коллинз, спасибо, что просветили. А то я не знала. – Но это не дает тебе повода не жить, – конечно, это дает мне только потихоньку сходить с ума. Спасибо, что напомнили. – Я ежедневно вижу таких же больных детей, как и ты. И они полны жизни, полны решимости справиться со своей болезнью. Они борются, общаются с другими детьми, живут. А ты погрязла в своей болезни и не хочешь вылезать, – он устало сжал переносицу, – я видел более запущенные случае и дети как-то выкарабкивались, но ты будто бы специально путаешься погрязнуть в этом, остаться больной как можно дольше. Хейли, у тебя есть шанс и, судя по показателям, весьма большой. Так что же тебе мешает воспользоваться им? Я молчу. Потому что не вижу смысла что-то говорить ему. Он был не прав, я знала это. Лишь потому, что кто-то вылечился, не значит, что смогу я. Тем более, от такого невозможно излечиться, только вернуться все на первую стадию и контролировать, сдерживать, чтобы болезнь не прогрессировала снова. В конечно счете, она вернется, но с большей силой. Просто ты хотя бы успеешь пожить, прежде чем убить себя. Кукушка вылетела из часов, сообщая, что наш сеанс подошел к концу. Я вздохнула, чувствуя, как невидимый груз спадает с плеч, мне стало легче. Намного. Встаю со стула, медленными шажками направляясь к двери. Мне бы хотелось сказать психологу «До свидания» или хотя бы кивнуть, но почему-то я этого не делаю. – Хейли, пожалуйста, дай себе шанс, – бросает мне в спину мистер Коллинз. Я вздрагиваю.

***

Звонок, сообщавший, что пора на урок, прозвенел так громко, что у меня заложило уши. Я пропустила где-то около двух уроках, отсиживая положенные мне полтора часа в кабинете психолога. В принципе, я бы не жалела, если бы не ключевое слово «психолог». Помню свой первый прием, после которого я могла определенно точно сказать, что ненавижу этот кабинет, в котором сидят лже-врачи, типа пытающиеся там помочь. Забегаю в класс информатики, боясь, что учитель уже там. На самом деле, это чувство было более поверхностным, чем страх. Просто учитель информатики меня ненавидела, настолько сильно, что ставила двойки за опоздание на урок, а из-за этих двоек ругалась мама. Хотя, мне было ровным счетом плевать, просто я не хотела, чтобы она знала о моих школьных делах. Все-таки, какая-никакая привязанность у меня к ней была. Вернее, скорее мне было ее жаль, потому что ей достался ребенок-псих, вместо какого-нибудь послушного, который стал бы известно личностью потом, в будущем. Я же стану никем. Прохожу через весь класс, садясь за свободное место у компьютера, и ставлю рюкзак на пол около стола. В классе стоит все та же напряженная атмосфера, что и всегда: каждый ненавидит друг друга, но при этом старается сделать вид, что находится с другими в лучших отношениях. Интересно, в чем смысл этой фальши, если потом она проявлялась с еще какой силой? Вообще, в чем смысл лжи, если она бессмысленна? Хотя, Хейли, если следовать твоим рассуждениям, то и вся жизнь бессмысленна. Но, по сути, мы рождаемся, чтобы умереть, как бы глупо это не звучало. А за тот отрезок времени, что мы проживаем, накапливаем опыт и продлеваем род, который будет делать то же самое и так до скончании веков. В класс медленной, величественной походкой зашла учитель информатики, мисс Клер: высокая женщина, донельзя стройная, мне даже раньше казалось, что она находится в начальной стадии анорексии, с короткой стрижкой «под мальчика», ярко-выраженными скулами, одетая по последней моде. Она преподносила себя так, будто бы являлась последней из королевского рода и с ней никто не сможет сравниться ни умом, ни красотой. А вот с последними утверждениями я бы ой как поспорила. – Добрый день, класс! – говорит мисс Клер громко, четко, так, что слышно ее в любом уголке класса. – Включаем компьютеры, открываем файлы на рабочем столе. Задание на доске, время до конца урока. Вперед. Садится за стол, облокачиваясь на спинку стула, оглядывая весь класс. М-да, и в правду, королева. Только трона не хватает, да корона на бок съехала. – Извините, можно войти? – в кабинет вбегает запыхавшийся О’ Брайен. Учительница перевела на него хмурый взгляд, будто бы он – бельмо в глазу, мешавшее ей разглядывать свои владения. Наверное, все это кажется смешным, странным, но если вдуматься на секунду, таких людей очень-очень много. Я бы даже спросила саму себя, почему люди так сильно друг друга ненавидят, но это было бы глупо, потому что я сама ненавижу людей. Человек-парадокс, то бишь я, опять не находит себе и своим действиям объяснений. «Хейли, пожалуйста, дай себе шанс…» Слова психолога эхом проносятся в моей голове, и я вновь вздрагиваю, как тогда. И не понимаю, почему эта фраза пробуждает во мне какие-то странные эмоции и переживания. Я не могу сказать, что реально могу дать себе шанс, потому что не дам. Просто я вспоминаю себя несколько лет назад, когда была ребенком, верила всем подряд и не думала о смерти несколько часов подряд. Когда не глотала успокоительные. Я жила. – Пс-с, сейчас Митчелл скинет что-то, – тихо прошептал Эндрю, друг Джейса. Я никогда не понимала, как два совершенно разных человека могли дружить на протяжении нескольких лет. Их же не связывало ни одно общее дело, не было никаких общих интересов. Да вообще, по отношению к ним нельзя было сказать слово «общий». Но эти ребята дружили столько, сколько я себя помню, и не было ни единого раза, чтобы они поссорились. И сразу же я вспоминаю себя и Элис. Мы с ней были очень похожи. Начиная характером и заканчивая внешностью. Мы всегда были неразлучны, называли друг друга сестрами, хоть и не являлись им по крови, придумывали собственные шутки, фишки, прозвища. Это действительно была дружба, настоящая. Но что именно могло произойти с девчонкой, которую я считала лучшей подругой? Она выросла. Изменилась. Стала общаться с девочками, похожими на нее. И забыла меня. И, почему мне кажется, что дружба двух совершенно разных людей обречена на более благоприятный исход, чем похожих? Может быть, потому что единственная подруга, которая у меня была, нашла мне замену слишком быстро, поэтому я считаю, что другие по характеру люди подходят друг другу по закону физики? Хотя, какая к черту физика, когда идет речь об отношениях между людьми. Правильно, никакой. На чьем-то компьютере пиликнуло сообщение. И еще раз. И еще. Тихо, едва слышно, но почему-то я услышала. Вскоре, по всему классу пронесся тихий звук, все оживленно стали открывать пришедшие только что сообщения, шепчась. А мне ничего не пришло. И хорошо. Послышались смешки, оживленные шепотки, кто-то даже пересылал это сообщения друзьям. – Класс, тихо! – громко крикнула мисс Клер, отрывая взгляд от книги. Все смиренно сидели ровно до тех пор, пока учительница вновь не отвернулась от нас, продолжая читать какую-то книгу. И в этот момент пришло сообщение мне. Я навела курсор мыши на значок, светившийся уведомлением, после чего, кликнув пару раз, принялась ждать, когда оно откроется. Оказалось, что это изображение, поэтому потребовалось еще немного времени, чтобы оно загрузилось. Секунда, две, три… Раздраженно вздыхаю, уже собираясь закрыть окно, потому что, как мне кажется, оно не откроется. Но тут на весь экран компьютера открывается фотография. Я ахаю, когда замечаю себя, причем, в не очень красивом виде. В принципе, я уже привыкла к этим фотографиям исподтишка, когда мои одноклассники меня фотографируют в столовой, на уроках, специально, чтобы посмеяться. Но не тут. Со мной на фотографии был Бредли, как раз тогда, когда он доставал меня в коридоре. Но из всех раз, когда он меня пытался как-то унизить – этот был самый отвратительный. Он прижимал меня к стене, держа руками за плечи, уткнулся носом в щеку, но снято было с такого ракурса, что можно увидеть мое лицо. Это выглядело так, что мне доставляли наслаждение его прикосновения. Но на самом деле я посылала его куда подальше, пытаясь оттолкнуть. Внутри все сжалось с такой силой, что вот-вот взорвется. Я сжала руки в кулаки, часто задышала. Во мне появилось столько гнева, что хотелось плакать. Проливать слезы из-за злости! Злости, мать твою! Я судорожно сжала лямку рюкзака, стоявшего на полу, не зная, что делать дальше. Что-то внутри заставило меня обернуться, чтобы посмотреть на реакцию класса, хотя, все и так было прекрасно слышно. Оборачиваюсь и сразу ищу взглядом Дилана. Но вместо этого натыкаюсь то на одного, то на другого, смеющегося до колик одноклассника. Но не Дилана. Я должна увидеть его реакцию, чтобы знать, что предпринять. Он же говорил, что мы друзья. Говорил, что хочет стать моим другом. Дилан стал им. Тогда мне нужна его помощь. Очень. Встречаюсь взглядом с О’Брайеном, который смотрел на меня. Его лицо не выражало никаких эмоций, но я знала, о чем он думает. Только не отворачивайся от меня, когда узнаешь правду, пожалуйста. Не отворачивайся, пожалуйста. Ты же даже еще правду не узнал, а уже смотришь на меня так, будто бы я была главной ошибкой в твоей жизни. К черту. В глазах предательски защипало. Одноклассники придумали новую шутку, чтобы поиздеваться над сумасшедшей одноклассницей. Смешно, правда. Очень. Сама сижу тут и смеюсь до боли в животе. Но я не понимаю. Как я могу дать себе шанс, если даже они не дают? Как я могу жить в этом мире, если меня презирают? А что ты сделала, Хейли, чтобы тебя любили? Ничего. С силой сжимаю лямку рюкзака, закидываю его себе на плечо и стремглав выбегаю из класса, слыша, как в спину бросаются смешки, едкие комментарии, осуждающие взгляды. А я ничего не сделала, чтобы это заслужить. Ничего. Абсолютно. Лишь пряталась в туалете, молчала на уроках, не приходила в школу. И убегала, постоянно убегала. Как и сейчас. Как же я ненавижу этот мир. Жестокий и безжалостный, пустой и серый, но при этом не теряющий своего очарования. Я так хотела жить. Всегда хотела. Но, почему эта чертова жизнь благосклонна к тем, кто хочет с ней распрощаться, а к тем, кто пытается жить, как нужно – бездушна. Бегу по направлению к женскому туалету. Предательские слезы уж давно текут по щекам, хочется вытирать их с такой силой, чтобы разодрать кожу, до крови. До такого чувства, что я свободна от этой дыры. Ну, почему я не могу просто жить? Почему? – Эй, Хейли! – вздрагиваю, и куча мурашек пробегает по коже. Никто не должен видеть меня в таком состоянии. Это равносильно тому, чтобы заявить миру – «Я слабая, бей меня». Но я же не слабая, я имею право бороться и жить. Я сильная. Я выдержала несколько лет с этой чернотой внутри меня и выдержу еще долгое время. – Хейли, только, пожалуйста, не убегай, – появляется Дилан, который выглядит очень странно, совершенно не похожим на себя. Слишком серьезным, слишком странным. Не таким, как всегда. – Выслушай меня, Хейли. Хватит! Хватит произносить мое имя, тем более так, зная, что я откликнусь, что останусь тут. Хватит преследовать меня, что-то говорить, учить. Прекрати лезть в мою жизнь, чертов О‘ Брайен! Хватит! Я устала от твоего присутствия в моей жизни. – Хейли, не обращай на них внимания, – он вновь говорит так мягко, по-доброму, со мной никто никогда не говорил так, даже родная мать. – Я знаю, что все это не правда, – я не знаю, как Дилан это делает, но мне хочется верить каждому его слову, – ты такая маленькая, что тебя хочется защищать. А они слишком бесчувственны, чтобы это понять. Хейли, пожалуйста… – замирает, но лишь на минуту. Одну чертову минуту. – Я не дам тебя в обиду, Хейли Паркер. Я усмехаюсь и закатываю глаза. Почему О‘ Брайен такой предсказуемый? Я не верю ни единому его слову, ни единому обещанию. Дилан лжет, как и другие, ради какой-то выгоды. Я не знаю, чего еще от меня можно хотеть, ведь за все это время, что я провела в школе, меня унижали столько раз, столькими способами, что этот ад должен был закончиться. Но почему все это продолжается? – Ты не понимаешь, – мотаю головой, вытирая новую «порцию» слез, от которых уже щиплет щеки, – все эти твои обещания, псевдо-дружба, крутые словечки, – перечисляю, всхлипывая, – все это для меня ничто. Абсолютно, – снова мотаю головой, будто бы в подтверждение своих слов, – если бы ты только знал… – Что знал, Хейли? – будто бы не выдерживая, вскрикивает Дилан. – Что я ненормальная, придурок! – кричу еще громче, вновь разрываясь на рыдания, всхлипывая так громко, что мне хотелось закрыть уши. – Хватит твердить это без конца, – парень шумно сглатывает, поднимая голову к потолку. – Хватит. – Если ты мне не веришь, спроси у своего отца. И он молчит. Долго. Тяжелая тишина, давящая на уши. Лучше бы ты кричал, ненавидел, но не молчал. – Что ты несешь, Хейли, – не спрашивает, причитает, хватаясь за голову, отворачивается от меня. Каждую клеточку тела словно прошибает током, мне хочется кричать еще громче. Лучше бы ты никогда не появлялся в моей жизни, О’Брайен. Ты только все портишь. Все. Абсолютно все. Ты даешь мне лживую надежду. Ты даешь мне лживую дружбу. Я так сильно хочу ненавидеть тебя. Как и других. – Да пошел ты к черту! – эту тишину разрывает мой истошный истерический крик, я громко всхлипываю, что, как мне кажется, по коридору проносится эхо, рывком поднимаю с пола рюкзак и бегу отсюда прочь. Боже, как я ненавижу это место. Как я ненавижу все вокруг. Как я ненавижу О’ Брайена. Я не дам тебя в обиду, Хейли Паркер…