Из дневника Хейли Паркер.
***
Флешкбэк. Меня ведут по этому коридору уже сотый раз за этот ужасно длинный и ничтожный день. И в очередной раз эта медсестра держит меня под руку, фальшиво улыбается, будто бы все будет хорошо. Но я знаю, что со мной что-то не так. Не зря они мне что-то вкололи несколько часов назад, не зря я чувствовала, что что-то во мне давит на меня же с ужасной силой. Я буквально чувствую, как эта чернота поглощает меня, с силой притягивая к себе. И, Боже, мне это так нравится. Если бы не было так больно. Медсестра заводит меня в кабинет, где сидят мои родители и врач, который провел за этот день с моим мозгом кучу манипуляций, разных тестов. Я не знаю, почему на лицах моих родителей такое трагическое выражение, что мне хочется вырваться из рук медсестры, подбежать к ним и спросить, в чем дело, но я лишь слабо дергаю рукой и наклоняю голову в бок, едва заметно улыбаясь. И я чувствую, как мое тело делает все это за меня. – Присаживайся, Хейли, – врач указывает рукой на стул, стоявший рядом с мамой. Я присаживаюсь на край стула, подогнув ноги под него и сложив руки на груди. Почему-то я раздражена, но на моем лице по-прежнему полуулыбка. – Что с ней, доктор? – спрашивает мать, на опухшем лице которой уже давно высохли слезы. Отец лишь слабо сжимает ее руку, говоря этим, мол, я с тобой. – Ваша дочь больна, – присаживаясь за свой стол, говорит врач. – Серьезно больна, миссис Паркер. У нее психическое расстройство и оно, к сожалению, не лечится, – он сжимает губы в тонкую полоску, и я кривлюсь, потому что мне кажется, что врач лжет. Нагло лжет. – Мы выпишем вам все препараты, которые смогут замедлить прогрессирование болезни, но, в конце концов… – он опускает глаза. Я чувствую, как мама резко хватает мою руку и сжимает ее. Как по моей щеке скатывается слеза, как внутри меня что-то ломается. – Мне жаль. – Я готов заплатить любые деньги, если есть шанс, доктор, – громко говорит отец. – Положите ее на обследование, пропишите любые препараты, которые вылечат ее. Хоть что-то, доктор. – Это не лечится. Пока я могу дать вам направление к психологу, – врач пожимает плечами. – Возможно, приступы агрессии будут не такими высокими. – Сколько? – спрашиваю я, вытирая влагу с щек. – Что, сколько, мисс Паркер? – переспрашивает врач. – Сколько у меня осталось времени до того, как мне совсем снесет крышу? – задаю свой вопрос более корректно, как учила мама. – Меньше месяца, – отвечает он. – Как это произойдет? – продолжаю спрашивать я, пока мама сжимает мою руку с ужасной силой. – Вы перестанете контролировать свои эмоции, в основном, агрессию, – начинает мужчина, откинувшись на спинку стула, – Вы будете все чаще замечать, что вам хочется наброситься на кого-то. Все это будет сопровождаться весьма плохим настроением, скорее всего, депрессией, – на этом слове меня передернуло. – А потом вы просто потеряете себя, если так можно сказать, мисс Паркер. – Спасибо, – я киваю, говоря едва слышно. – Спасибо, что сказали. Конец флешкбэка. Я буквально влетаю в ванную комнату, захлопывая за собой дверь. Трясущимися руками закрываю ее на щеколду и плевать, что дома никого нет. Есть вероятность, что кто-то может прийти, а видеть меня в таком состоянии лучше не стоит. Я подхожу к зеркалу на полусогнутых трясущихся, как и руки, ногах, и смотрю на свое до ужаса убогое отражение. Темные каштановые волосы спутаны, под серыми глазами пролегли темные тени, которые, как мне показалось, заметны будут даже в темноте, щеки от чего-то красные, искусанные губы. И в этот момент я вижу в этом отражении ту девочку, которую знала несколько лет назад. Себя прежнюю. Но это был лишь миг. А потом я резко схватила с раковины мыльницу и начала бить это ничтожное зеркало. А оно с громким звуком падает на пол. И, черт, это приносило удовольствие, от которого сносило крышу. Хотя, куда уж больше. Тяжело дышу, опускаясь на пол, и начинаю истерически смеяться сквозь слезы, которые текли не переставая. А я даже не знаю из-за чего плачу. Я пребывала в таком состоянии всю последнюю неделю. Мать сбежала в тот же вечер, а на следующий день приехал отец. И я подумала, что он знал об ее изменах, потому что его реакция была спокойной, будто бы такое случается каждый день. Мать оставила мне записку в комнате, но у меня не хватило сил ее прочесть. Просто кинула ее в дальний уголок ящика своего стола и на этом постаралась забыть. Пока не проснулась ночь от своего истошного крика. Я до сих пор не знаю, почему кричала, но определенно помню, что мне хотелось резать запястья до тех пор, пока не устану, пока лезвие само не выпадет из рук. А Дилан… Я не знаю, что произошло тогда с нами. Вернее, со мной. Я набросилась на него со своими поцелуями, как идиотка, а потом убежала, тем самым поставив себя в еще более неловкое положение. И сейчас мне было так стыдно. Настолько, что я просто начинала сходить с ума, и теперь мне казалось, что я больше не смогу выдержать его присутствие. Потому что оно меняло меня, черт возьми. И мне от этого хотелось причинить себя еще больше вреда. Я прекрасно понимала, что это было ошибкой. По многим причинам. И одна из них – он мне безразличен. В этом я была абсолютно уверена. А все эти красные щеки, неловкость и бешеный стук сердца я объясняла тем, что никогда не была близка с парнем. И это заставляло волноваться. Пусть и не осознанно, но все же. Кидаю взгляд на круглую баночку со своими успокоительными. И понимаю, что не помню. Не помню, пила их сегодня или нет. И вообще, пила ли я их вчера. И только в этот момент понимаю, что помню эту прошедшую неделю частями. Выхватываю мобильный телефон из заднего кармана джинсовых шорт, мгновенно включая его. Сегодня двадцать третье мая. А мама ушла четвертого. Прошло больше недели. Намного больше. Кидая мобильный на тумбочку, опускаясь на пол и запрокидывая голову. Прикрывая глаза, чувствуя, как пульсируют виски. Мне нужно расслабиться. Определенно. Флешкбэк. Мне кажется, что я была тут раньше. Но я этого абсолютно не помню. Эти стены мне знакомы. И врачи. Я видела их уже, это определенно точно. И вся эта больница. Я была сейчас абсолютно уверена, что была тут. Ноя не могу вспомнить ничего, что произошло со мной за последний год. Помню, что открыла глаза дома. А что было до этого я не могу вспомнить вообще. Мама ведет меня под руку, вежливо улыбаясь и кивая каждому врачу. Видимо, они знакомы. Отец не смог поехать с нами, мама расстроилась. И я тоже, немного, если признаться честно. Хватаюсь за мамино запястье, разглядывая коридор. Это так странно. В груди что-то будто бы защемило. Вздрагиваю, когда слышу довольно громкий голос. Смотрю по сторонам, просто следуя за матерью, и мне хочется упасть прямо здесь, посередине коридора. Упасть и закрыть глаза. Я не могу идти. Не знаю, почему. – Мам, нам еще долго идти? – спрашиваю, откидывая с лица волосы. – Почти пришли, Хейли, – она слегка сжимает мою ладонь, улыбаясь, и я замечаю едва заметные морщинки-лучики рядом с ее глазами, и не могу не улыбнуться ей в ответ. Мам, я так люблю тебя. Мы подходим к двери в самом конце этого до ужаса знакомого коридора, после чего мама стучит в дверь и сразу же толкает ее. Мы входим в кабинет, где сидит до ужаса знакомый мужчина. И тут в моей голове появляется мысль, что я знаю его. Это мой врач. И эта мысль сопровождается короткой вспышкой ярости, которую я мгновенно перестаю чувствовать. Она сразу же исчезает. – Здравствуйте, миссис Паркер, – говорит мужчина, и мама кивает ему в ответ. – Палата для вашей дочери уже готова, все документы готовы. Давайте пройдем, я покажу вам. Мама вновь кивает, а я продолжаю хлопать глазами, совершенно ничего не понимая. Какая палата? Для чего? – Мам, – зову я, – что за палата? Но она молчит, следуя за врачом. Мне ничего не остается, как схватиться за руку матери и следовать за ними, но внутри что-то кричало о предательстве, которое могло вот-вот случиться со стороны матери. Но это казалось мне абсурдным, ведь мама любила меня, а я ее. И это можно было назвать стопроцентным доказанным фактом. Мы быстро дошли до лифта. Я стояла рядом с матерью, которая о чем-то оживленно говорила с врачом, а тот как-то странно косился на меня. Когда двери лифта открываются, мама слегка толкает меня в перед, мол, проходи. Это казалось мне слишком странным, но при этом я знала, что мама не сделает мне ничего плохого. Она знает, что делает, да? Все происходило слишком быстро, что я не успевала следить за событиями, крутящимися вокруг меня. Время текло слишком медленно и одновременно быстро. Казалось, что прошла неделя, но всего лишь пару минут, которые, черт возьми, уже не вернешь назад. Двери лифта вновь открываются, и я выхожу в коридор, в котором очень сильно пахло хлоркой. Морщу нос, после чего продолжая слепо следовать за матерью, оглядываясь по сторонам. Двери в комнаты здесь были железными, это навевало воспоминания из фильмов ужасов про психиатрические больницы. И это казалось странным. Впрочем, как и всегда. И мы подходим к одной из таких железных дверей, по коже пробегает холодок, внутри все внутренности скручивает от волнения, а груди зарождается неприятное чувство. Такое случалось всегда, когда я подходила к дверям своей школы. Довольно странное чувство, которое почему-то мне было приятно. Врач открывается ключом дверь и дергает ее на себя, та открывается, едва слышно скрипнув, и я стараюсь максимально вдохнуть воздух, потому что мне кажется, что его не хватает. Это была палата. Наверное, та самая, о которой говорил врач. Для меня. И я мгновенно делаю шаг назад, потому что я не хотела находиться здесь. И это было страшно. Перевожу взгляд на маму, которая лениво разглядывает свои ногти, от чего мне сразу же становится противно. И больно. Лишь от одного осознания, что она хотела меня сдать сюда, в эту железную клетку. Просто потому, что ей захотелось. И мне захотелось бежать. Очень быстро и не оглядываясь. Не видеть мать всю свою оставшуюся жизнь. Я медленными шажками отступаю назад, но сразу же упираюсь в кого-то или что-то. Оборачиваюсь, разглядывая полную женщину в белом, как затравленный зверек. И пальцы мгновенно сжимаю в кулаки, до боли впиваясь короткими ногтями в кожу, пытаясь найти выход отсюда. Ведь мне надо бежать. Иначе я отсюда не выберусь. Полная женщина хватает меня под руки и запихивает в эту белую комнату, которая напоминала изолятор. Я начинаю кричать и вырываться, смотря на свою мать, на лице которой было выражено спокойствие и ничего более. – Мама! Нет! – кричу я, хватая руками воздух. – Не оставляй меня тут, умоляю! Но она будто не слышит. Молча разворачивается и уходит, пока я продолжаю истошно кричать, даже не осознавая, что ей плевать. На меня и на то, где я буду находиться. – Мама, стой! Прошу тебя. Мамочка, не отпускай меня. Не оставляй меня тут. Железная дверь перед моими глазами закрывается, оставляя меня с медсестрой в этой комнате наедине. Слышу, как щелкает замок и понимаю, что это конец. – Мама… Начинаю долбить дверь руками, все еще надеясь, что она вернется. По лицу стекают до ужаса горячие слезы, и мне кажется, что я начинаю в них тонуть. Меня хватают за плечи и крепко-крепко держат. А потом я чувствую, как что-то укололо плечо и вскрикиваю, замирая от какого-то непонятного и незнакомого мне ужаса. Мама. Вернись. Умоляю. Конец флешкбэка. Трясущимися руками я открываю свою баночку с успокоительными, заглядывая внутрь. Половина. Это не так много, как мне хотелось бы, но хватит, чтобы вырубиться на несколько часов. Я точно не знаю, сколько нужно пить таблеток, чтобы была передозировка, но знаю, что если выпью все содержимое этой банки и этого будет слишком много, облегчу жизнь всем. И себе, и отцу, и сбежавшей матери, которая не раз меня предавала. И Дилану, который, как дурачок, бегает за мной. И думает, что я шучу насчет болезни. Глупый, я же его спасаю. От себя спасаю. Мама, мне так плохо. Высыпаю на руку все таблетки из баночки, откидывая ту в сторону. Одним разом закидываю таблетки в рот, пытаясь проглотить. Но этого не выходит. Я еле-еле поднимаюсь с пола, держась за раковину. Кручу вентиль, открывая воду, и набираю в ладонь холодной воды, чтобы запить таблетки. А потом, вновь опускаюсь на пол, смотря на часы, секундная стрелка которых двигается по кругу. И почему-то у меня начинает кружиться голова. Прикрываю глаза, наслаждаясь постепенно утихшей болью, пытаясь не вспоминать самых паршивых моментов своей жизни. Мать предала меня тогда. Запихнула в палату психиатрической больницы, спокойной ушла домой. Отец, как оказалось, был в командировке и ничего не знал. Не помню точно, сколько времени я провела в больнице, но меня забрал домой отец, когда вернулся. И это было самым лучшим моментом в моей жизни. Потому что вспоминать, что там со мной делали невозможно. И пожелать никому такого я бы не смогла.