***
Меня быстро выперли со смутным обещанием отыскать искомого человека, но я назло осталась стоять под окнами еще в течение получаса, беззвучно напоминая о себе. Позже я выискала глазами тенек, подперев своей тушкой ближайшую опорную конструкцию здания, ожидая. И ждать так, во всяком случае, пока солнце не зажарит еще сильнее, я собиралась целый день, если понадобиться. Вообще-то, я не чувствовала ни боли, ни солнечного света, даже находясь рядом с клановыми ребятами, но от кожи, которая даже не успела покраснеть, исходил смутно знакомый запах, тяжело описываемый словами, но запомнившийся даже несмотря на то, что я не была завсегдатай солярия или даже пляжа. Моя цель обнаружила себя на границе моего покрытия, которое здорово расширилось после недавних стрессов и сенсорных шоков. Я вообще теперь могла больше: в настоящем времени знала, в каком направлении движется Красный Король, который сейчас находился где-то на другом конце города. Однако именно с точностью определения его положения были проблемы (если бы мне впихнули в руки карту и попросили показать, где он, я бы посмотрела на этого человека как на недоразвитого), а младших членов его клана на таких дистанциях я не ощущала от слова «совсем». Ятагарасу появился в зоне видимости, как я и представляла, на своем излюбленном скейте и с дофига сосредоточенным лицом, в руке так вообще наготове болталась бита. Увидев меня, уже ближе к входу в бар он резко остановился и настороженно присмотрелся. — Привет, Ята-кун, — дружелюбно поздоровалась я, поправляя массивный походный рюкзак с оставшимися вещами, что удалось собрать и спасти (я за секунды «до» решила все же переложить вещи из неудобной сумки). Да, все свое всегда ношу с собой. Длинные красные волосы поднялись ветром, уносящим пыль и сухую жару, и я встряхнула головой, чтобы убрать челку с глаз. Почему-то показалось, что со стороны это могло выглядеть сценой из седзе-манги. Только в реальности не было воздуха, наполненного блестками и мыльными пузырями. Вокруг была обычная улица, за двести метров дороги, уходящей вдаль, вообще шумел оживленный квартал с детьми и прочими шумовыделяющими факторами. Началась полноправная, смело себя проявляющая весна. В новостях по телевизору за стеклом магазинов уже называют дату цветения умэ**, а после — сакуры. Шизуме, где я и живу, по-хорошему, находится в префектуре Токио. Из чего следует, что весна тут может начинаться аж с февраля, а лето, как обычно, с мая. Логически теперь можно предположить, что раз меня это удивляет, то раньше я жила в довольно, скажем, прохладных краях. Повезло-таки успеть зонтик взять — летом тут влажно и дождливо, в отличие от зимы. — Привет, — с меньшим смущением, но не полным его отсутствием, что я когда-то помнила на этом лице, ответил он. — Все-таки за коньяком пришла? — с явным вызовом. Я отметила: раздражен. Мне вдруг показалось, что, да, именно в таких ситуациях принято надираться в стельку, но заманчивая мысль была откинута куда подальше. Я засмеялась, отрицательно качая головой и сдавленно начиная планировать свои реплики в момент их произношения: — Не угадал. Я за свиданием. Что закономерно, ответа я тут же не получила. Он, кажется, больше был занят тем, чтобы не упасть в обморок или, если больше приближаться к реальности, решением, не имела ли я в виду нечто другое (игра слов и значений, все такое). — То есть… — сглотнул он. — Серьезно? Свидание?! Романтическое свидание?! — Да, пошли, — я снова улыбнулась, хотя внутри меня все зудело от глупости и жуткости происходящего. Может, еще немного стыда было, кроме страха… не знаю. Я уже отвыкла мгновенно определять, что чувствую. Странно, всегда казалось, что нечто настолько яркое, как эмоции, очень тяжело забыть. — Я плачу! — чтобы потом у него не было ощущения, что он имеет право затащить меня к себе в постель. — П-подожди! — все еще запинаясь, прикрикнул он, отойдя от шока только после того, как я преодолела достаточную дистанцию, затем быстро и широкими шагами исчезая за стеклянными дверями Хомры, что примечательно, отворяя ее без всяких видимых физических усилий. Меня пробрал укол зависти. Я послушно остановилась, глядя на сухой асфальт себе под ноги, на которых были, пожалуй, уже довольно жаркие туфли (хотя я все еще не чувствовала, так что не могла адекватно судить). Да уж, я явно одета не к балу. Но, глядя на рыжего мальчишку (а именно такое впечатление своим поведением он и оставлял), который даже скейт не положил, не то, что переоделся (кстати, его крутой шапки пока не замечалось), я только засмеяла себя за эти мысли. Моя темная юбка и белая блузка в контрасте с его одеждой были очень даже нарядными. Пиджак, что в цвет клетчатому мракобесию до колен, с нашивкой школы я положила куда подальше, поглубже в спасительное вместилище самого необходимого. Даже так, когда мою школу становилось трудно узнать, вся эта ситуация оставалась почти опасной, но вряд ли мой спутник об этом вообще догадывался. На самом деле, в Японии и такой вид проституции есть (еще бы, спрос какой на школьниц): состоятельные мужчины приглашают девушек на «свидания», на которых те якобы могут решать, как далеко все зайдет. Но проституция тем и примечательна, что девушки туда идут из-за отсутствия выбора (потому это нельзя назвать добровольным занятием), поэтому, опуская возможность физического принуждения, девушка, находясь на сложной развилке морального выбора (лечь под отвратительного клиента и покушать сегодня вечером или же сохранить остатки гордости), вряд ли в состоянии что-то «решать». Это выбором-то не назвать. Это — годами проверенная экономическая система принуждения к сексуальному рабству. Но у меня хотя бы есть возможность посмотреть на возможных свидетелей-одноклассников, как на дебилов. Что-то вроде: «Это мой двоюродный брат, вы в своем уме?» По возрасту вполне подходит. Состоятельным этого типичного***
В караоке часто занимаются сексом наравне с лав-отелями. Еще чаще тут только насилуют. И от побега из уединенной комнаты, в которую в течение оплаченного часа заходили только официанты и только если позовешь, меня останавливало понимание, что человеческое этому парню не чуждо: он даже в силу отсутствия опыта должен понимать, что чуть что он сделает не так на этапе, когда я еще не составила о нем хорошее впечатление, играющее роль розовых очков, — убегу, сверкая пятками. Побег для девушек зачастую является самым действенным способом выйти из навязанного боя… непострадавшей, хотя бы. О победе, тем более, об утверждении своей власти (что является мотивацией парней) речи обычно не идет. — Эм, так ты умеешь петь? — избегая со мной прямого зрительного контакта, вопросил Ята. Его глаза тем временем изучали в большей степени пол и мои ноги, нежели убранство и технику, которой была напичкана комнатка. Выглядел он даже скованней меня. — Достаточно посредственно, но, думаю, да, — быстро осматривая меню, задавая своим поведением манеру нашего общения, призналась. — Хочу чая и тортик, — слегка надув щеки, изображая некого капризного ребенка, тыкая пальцем в картинку, обозначаю заказ. — А ты что-то будешь? — более серьезно задаю вопрос собеседнику. Он нервно смеется, вынужденно все же обращая на мое лицо внимание: — Чай. Пусть будет просто чай. Я откладываю меню, складываю руки в замок и смотрю ему в глаза с поразительной ответственностью: — Я была серьезна, когда сказала, что оплачу. Заказывай, что душе угодно, — киваю в подтверждение своих слов, все еще не прощаясь с почти комичной через такое количество времени строгостью к ситуации на лице. — А-а, ну хорошо, пусть будет то же, что у тебя, — хлопая глазами на быстро раскрытое меню, выпалил он, потом застывая и ожидая моей реакции — все ли делает правильно. Я с тяжелым вздохом, в котором ясно читалось что-то наподобие «и в кого ты такой уродился», оглядела технический прогресс вокруг себя. Вспомнив, что я взрослый человек и негоже доводить детей (пусть и бандитской наружности) до нервных срывов, улыбнулась: — Хорошо, — наконец нашла и тыкнула пальцем на сенсорную кнопочку вызова официанта. — И меньше волнения, Ята-кун, — глядя на его непонимающее и стремительно бледнеющее лицо (о чем он там думает? «Меня раскрыли!»? Или удивляется, что его состояние так заметно?), я пыталась не смеяться, чтобы не пугать его еще сильнее и в конце концов не огрести. Но, наверное, веселый прищур меня выдавал. — Ты же не на экзамене, — вот и оправдание моему желанию посмеяться — над своей же «шуткой». Сама пошутила — сама посмеялась. Как всегда. Он догнал смысл через несколько напряженных секунд и улыбнулся, словно вот сейчас я злостно пизжу, и нихуя все не так, нет, точнее, все именно так: он на экзамене, и старается его сдать — понравиться мне. Вот только он не знает, что у него не будет пересдачи. У него уже стоит зачет. И сейчас мне стоит подумать, как правильно взять за него взятку. Миловидная девушка с вежливой улыбкой и идеально выглаженной униформой, пришедшая на вызов, как мне показалось, держа уже порядком устаревший блокнотик в руке, чуть ли не дожала моего компаньона в угол мягкого диванчика. Но когда очередь дошла до него, парень вроде бы даже успокоился и смог выговорить: «То же самое». Я все это время просматривала предложенный список песен и поглядывала на успокаивающегося после стольких стрессов Мисаки сквозь полуопущенные ресницы. Надо отметить, после смерти, когда очухиваешься в альтернативной или около того, но новой реальности, имена героев путанной франшизы — мягко говоря, не то, что ты стремишься вспомнить в первую очередь. Все это время я делала упор на свой опыт, вспоминала хотя бы то, какое образование я получала? Или даже получила. И замечательно, что у меня есть успехи: я вспомнила многие аспекты своей профессии и даже месяц практики в психушке не канул в небытие — я силой вернула все утерянное, что, безусловно, является наибольшим моим поводом для гордости. Но ни свое имя и точный возраст, ни даже имена родственников восстановить не удалось. А некоторые имена аниме-героев я и не запоминала, чтобы чудесным образом заставить их всплыть на поверхности сознания. Но то, что имя моего спутника очень популярно среди женских и висит во многих топах — наверное, чистое везение. Как и то, что мой взгляд за него зацепился. — Как проводишь дни? Мой вопрос едва не застал его врасплох, аж интуитивно начал искать кого-то, с кем я могла бы говорить. — Нормально, — в его глазах появляется настороженность. Наверное, я бы тоже, являясь членом какой-нибудь группировки, подумала о возможности подсылки шпиона. — Не пойми превратно, — я усмехнулась и смущенно оторвала взор от сенсорного планшета, положив его на свои колени, позволяя взглянуть себе в глаза. — Но все, что я о тебе знаю — это имя. — О, — он раздумывал некоторое время, прежде чем нехорошо улыбнуться. — Получается, ты даже имени моего не знаешь, — я округлила глаза на это его заявление. — Да, это моя фамилия. — Вот как… — мое выражение лица приняло задумчивый вид, взгляд уперся куда-то в стол. — Э, все нормально? — Мисаки, очевидно, не очень хотел распространяться о пожизненной причине унижения. А сейчас, наверное, удивился, почему я так отреагировала. Любой бы логично спросил недостающую информацию. — Ну знаешь… Теперь я не так уверена во всей этой ситуации. По сути, я пригласила на свидание даже не мало знакомого человека, — я потупилась, — а незнакомца. Мне стыдно. Прошу прощения за такую наглость, — моя голова склонилась в смиренном жесте раскаяния. Конечно же, я не была столь опрометчива и легкомысленна, назначая эту встречу. Но не один он сегодня хотел бы произвести впечатление, потому, хотелось бы свести свои поступки и реакции — насквозь, пожалуй, лживые — к наиболее приемлемому, правдивому, варианту. Я действительно не хотела дергать его без нужды. Но нужда была. Вот только даже учитывая это, стоило понимать, что даже при всем желании, он злиться права не имеет: во-первых, караоке за мой счет, во-вторых — сам согласился, сам виноват. — Да… ничего, — он разглядывал погрусневшую меня, почесал в затылке, призадумавшись. Вертелись у него оправдание, фраза для смены темы на языке. — Я и твоего имени не знаю. Так что я согласился на свидание с еще большей незнакомкой, — нервно рассмеялся он. А потом серьезно добавил: — Все честно, — хотя вышла лишь отсрочка. После того, как я представлюсь, все равно спрошу. Вот и все. Просто груз с плеч. — Разве я не сказала свое имя еще в нашу первую встречу? — удивилась я, напускно, правда, так как я раздумывала над этим уже тогда, когда ждала его. В конце концов здраво рассудила, что не могла назвать кому-то столь могущественному в связях хоть какую-то информацию о себе. Настоящую, по крайней мере. Почему мне полегчало? Потому что теперь я точно знаю, что его вчера не было на деле красных и что он еще не слышал их версию произошедшего. Значит, я могу создать максимально стойкое положительное впечатление о себе. И не только: возможно, мне удастся подбить его выполнить мое желание победившей в споре. И пусть оно чутка изменилось. Разве это имеет значение? Ха-ха. Он отрицательно покачал головой, все еще ведя себя со мной аккуратно, то ли не доверяя, то ли не понимая всей этой ситуации в целом, затем отвлекаясь на вошедшую с заказом официантку. На самом деле, этот парень всегда оставлял впечатление человека без царя в голове, но есть же какие-то пределы. Он ответственен, когда дело касается клана и короля. И, будем честны, он наверняка понимает, что ежечасно рискует жизнью. И даже если представить, что его очкастый друг был прав, и Мисаки наглухо отбитый в плане интеллекта, и потому не понимает, не видит тонких манипуляций, некоторых психологических аспектов человеческого… Это все еще не значит, что будучи воспитанным в системе, поддерживающей насилие над женщинами, он с чего-то возьмет, что ему надобно мне помочь, а не окунуть с головой в говно. Он все еще может сопоставить все то, что я ему расскажу, понять, что я хочу его использовать себе во благо. И вот тогда встанет вопрос: кто еще на ком поездит. Я посмотрела на аккуратный кусочек тирамису и не ощутила ничего, что могла бы ощутить раньше: никакого тебе голода или желания поесть сладкого. Сейчас, когда мое лицо в связи с близостью с красным пламенем больше не изображает кирпич, меня это особенно печалит. Но я ложечкой аккуратно отрезаю часть. — Меня зовут Ямомото Натсуми, — и по-хорошему мне стоит пролепетать какую-нибудь чушь про «позаботьтесь обо мне», но наше знакомство с самого начала было неформальным (да что уж там, я в первую встречу материлась чуть меньше сапожника; Ята, наверное, если и заметил это, логично предположил, что я тоже стараюсь быть милой; ну ничего, он еще поймет, что меня не переучить), так что можно продолжить подражать европейскому стилю общения. Ну, или вести его, как я привыкла в той жизни. И именно поэтому я без зазрения совести заедаю свои слова тем, вкуса чего даже не чувствую. И все-таки я во многом разочарована. Ни одна из надежд, возложенных на этот эксперимент с воздействием красного, не оправдалась. В итоге выяснилось, что оно подстегивает только эмоции. — Обещай не смеяться, — сдался он. Видимо, слишком уж выжидательной я выглядела, замолчав. Хотя в большей степени просто задумалась. — Не буду, — я подняла взор, похлопав глазами и наконец очнувшись от наваждения мыслей, а затем серьезно кивнула. — Мисаки, — пробормотал он. И я почти не расслышала, но мне и не нужно было, по сути. Я не собиралась заставлять его повторять, потому что он и так покраснел и склонил голову, чтобы не видеть моей реакции. Да мне как-то невесело. Даже если бы я очень этого хотела. — В нашем обществе, верно, презирается все «баппское», — я замерла над чашкой с зеленым чаем, глядя на поверхность остывающего кипятка, исходящего паром, и словно видела там ответы на многие фундаментальные вопросы. — И твое имя этому показательный пример. Вот если бы не все те ситуации, когда над ним смеялись, изменилось бы хоть что-то? Мне не ответили, а я и не видела ничего вокруг, охваченная навалившейся усталостью понимания, что вот вообще ничего не поменялось. Все еще не могу свободно передвигаться, особенно ночью, все еще не могу доверять половине человечества, все еще вынуждена бояться и воевать за свою неприкосновенность. Женские имена и «дерешься, как девочка» все еще оскорбления, нечто второсортное. А мужское — наоборот. Дерьмово. — Я хочу сказать, — как-то оправдательно продолжил мой голос, — что в самом имени нет ничего плохого. Плохое в уродах, которые на это давят. — Точно! — вскинулся мой собеседник. — Задрали! — и наши взгляды пересеклись, мы достигли странного согласия, и его наконец перестало сковывать цепью неуверенности, сдавливающей легкие и не позволяющие говорить на привычной громкости. Я с призрачной надеждой продолжила смотреть на яркого, возмущенного такой несправедливостью скейтбордиста, потому что воистину увидела проблеск света в бесконечной тьме стереотипного говна. И как-то не контролируя себя, я выдавила совершенно кривую, но определенно самую искреннюю улыбку. «И правда — мальчишка», — еле заметно покачала головой, осознавая, а затем бледнея, потому что… Я только что правда расслабилась? Правда умилилась? Перестала бояться и подозревать худшее? Мне что, взаправду шестнадцать? Этот парень плохо на меня влияет. — Ну так мы будем петь? Давай споем! Я, если честно, не умею, но очень хочу послушать тебя! — мне вообще показалось, что если бы не стол между нами, он бы вообще затряс меня за плечи, все еще ослепляя улыбочкой. Со вздохом, вновь убирая все лишние эмоции с лица, я взяла сенсорный планшет и микрофон, все это время находящейся в специальном углублении стены, и послушно начала выбирать песню, садясь уже не напротив, а рядом с ним. С японским языком в песнях я не настолько в ладах, так что выберу что-нибудь английское. — Тебе придется петь со мной во время припева, идет? — я аккуратно, скорее даже символично потыкала его локтем под ребра, ехидно улыбаясь, как бы говоря: «Не захочешь — заставлю». — Э, если что, я тебя предупреждал, но… я не против, — он все же встал и пошел брать свой микрофон, даже не сопротивляясь, может, пока что понимая, что для начала нужно со мной подружиться, нежели крутить шуры-муры. Либо не так уж и плохо поет, либо больше не боится опозориться. Я оперативно пропустила его обратно за стол, преисполненная желанием выяснить, что же из двух. Хотя, если он не знает песню, то и ожидать чего-то пристойного не следует. На экране плазмы на стене уже идет обратный отсчет. Я двигаюсь еще ближе к парнише, заинтересованно косясь на реакцию. Подавляет смущение, подавляет. Почему мне так нравится видеть его томатно-красным? Душа изголодалась по девственным юношам? Мне как-то даже смешно. Началось. И я набрала в легкие воздух:When I wake up I’m afraid, Когда я просыпаюсь, боюсь, Somebody else might take my place. Что кто-нибудь может занять мое место. When I wake up I’m afraid, Когда я просыпаюсь, боюсь, Somebody else might end up being me. Что кто-нибудь может оборвать мою жизнь.***
— Знаю ее, — шепчет он, словно под нос. А я с удивлением понимаю, что нашла человека со схожими музыкальными вкусами и что все вообще не так плохо, как могло бы быть. Мы уже вместе продолжаем, я уступаю ему некоторые строчки, выводя его голос в ведущий, лишь дополняя при этом:Keep on dreaming, don’t stop giving, Продолжай мечтать, не переставай отдавать, Fight those demons. Сражайся с демонами. Sell your soul, not your whole self. Продай свою душу, но не всего себя. If they see you when you’re sleeping, Если они увидят тебя, когда ты спишь, Make them leave it and I can’t even see Заставь их уйти. Я даже не могу увидеть, If it’s all there anymore so… Есть ли большее, так что… You’re too mean, I don’t like you, fuck you anyway. Ты очень противный, не нравишься мне, все равно иди нахуй. You make me wanna scream at the top of my lungs. Ты заставляешь меня кричать, что есть сил. It hurts but I won’t fight you, Это ранит, но я не буду сопротивляться тебе, You suck anyway. Ты, в любом случае, ужасен. You make me wanna die, right when I… Ты заставляешь меня желать смерти, да, когда… When I wake up I’m afraid, Когда я просыпаюсь, боюсь, Somebody else might take my place. Что кто-нибудь может занять мое место. When I wake up I’m afraid, Когда я просыпаюсь, боюсь, Somebody else might end up being me. Что кто-нибудь может оборвать мою жизнь.
Песня закончилась, и мы остались в тишине на несколько секунд. На экране дальше пошло какое-то второсортное шоу для фона. Каждый из нас вкладывает в текст свои смыслы, но лично для меня это был крик о помощи. Я не хочу сказать, что я перестану бороться, опущу руки и лягу на скамейке в парке бомжевать, нет. Но у меня в арьергарде нет поддержки. А еще мне просто нужен отдых. У Ятагарасу красивый голос, хоть и не всегда попадающий в тон, но глубокий и с приятной хрипотцой. Мой такими качествами не обладал. Если я не напрягала связки слишком сильно, то вообще не могла брать высокие ноты. А если напрягала, голос выходил писклявым, хотя звукоподражание улучшалось. Я пялилась в стену, вымотанная. Хотелось прокашляться: она никогда не пела. Натсуми вообще загнобили настолько, что в здравом уме она бы никогда не пришла сюда, будучи уверенной в том, что у нее ни слуха, ни голоса. Что, конечно же, ложь. — Вчера… мой лучший друг предал меня, — это прозвучало ни к месту, мы молчали и ранняя обстановка не располагала к нытью. Я, не делая тяжелое лицо, перевела на него взгляд, начала припоминать, о чем вообще речь. Да, было такое. Это объясняет, почему он был раздражен, увидев меня, нежели напуган или не уверен, как в самый первый раз. Он словно копил это в себе весь сегодняшний день, чтобы не выдержать после песни, которая рассказывает о страхе. Страх остаться в одиночестве? У него в друзьях целая Хомра. Нежелание найти замену этому человеку вместе со страхом не суметь найти ему оправдание? По сути, если бы не злополучная Хомра, для которой все ясно — ушел, значит не с нами, то Мисаки до сих пор мог бы не пожелать снять розовые очки насчет этого «предателя». — Продолжай, — я аккуратно коснулась рукой его плеча, символизируя этим поддержку. Не то, что бы мне вообще было не все равно, и я хотела бы слушать о его проблемах (ага, сто раз), в конце концов, у меня своих хватало, но мне же нужна его помощь? Нужна. И подвести его грамотно к своей проблеме тоже нужно. — И-извини, Тоцука-сан вчера чувствовал себя не очень хорошо, так что я не имел право подойти к нему с этим, — нахмурился он в бессильной злобе, по-видимому, едва не переходящей в отчаяние. А, тот самый. Это же его я оставила валяться на скамейке. Точно, звали именно так. Если подумать, то передо мной тяжелый моральный выбор: завраться, а потом не суметь вылезти из этой топи, либо сказать правду, ну или что-то наиболее близкое к ней, чтобы было больше шансов на доверие. Главное тут — не нажить себе врага в его лице. А так — даже если все это было зря, я смогу что-то придумать. Сейчас я просто пробую идти по пути наименьшего сопротивления. — Тебя предал друг, а мне жить негде, — я отстраняюсь, воздвигая тактильную стену, обнимая свои колени и сжимаясь. Это было очень непривычно: позволить себе казаться такой уязвленной обстоятельствами. Не припоминаю ни одного случая, когда могла бы выть от отчаяния. Всегда все было… под контролем. Взаимоотношения с людьми, деньги — все это я контролировала. Я разрабатывала запасной план. Именно поэтому, когда первый парень бросил меня, я не расстроилась. Его поступок даже на удар в спину не тянул, потому что я никогда и не чувствовала по-настоящему прочного к нему доверия, не раскрывала секреты. Я не любила зависеть от чей-либо прихоти, и предпочитала делать важную работу в одиночку, раз уж на то пошло. И, несмотря на колоссальную усталость, я получала такие же колоссальные результаты. Только мои. В учебе, в работе. В личной жизни. Быть одиночкой не так плохо. В конце концов, это не значит, что я совсем остаюсь без общения или что не могу работать в команде. Это значит, что я просто не люблю работать в ней. Натсуми так, конечно же, не поступала, полагаясь на других, завися от чужого мнения и поступков. Хотя работать в команде она не любила так же сильно. Ей это навязали. Но необходимо было признать, что многое, в том числе сама реальность вокруг меня, не была и не подконтрольна мне сейчас. Предусмотреть все в принципе невозможно. И это знание также уберегает меня от ошибок. Как бы человек передо мной не отреагировал, в конце я должна оказаться целой. Это единственное. И это условие уже устанавливает минимальные ограничение на мое поведение. — Что? То есть? — С матерью отношения не самые лучшие. А квартира сгорела. Вместе с отчимом, — я сглотнула: накатили флешбеки, которые отсвечивали психологической травмой размером большим, чем до всего этого. Но и это я могла обуздать. — Теперь вот и ищу съемную, хотя бы, комнату. Я закрылась от внешнего мира, замкнувшись и переживая самые страшные мгновения. Так это должно было выглядеть. Хотя сама я даже была благодарна Королю: надо же умудриться сжечь ад, пусть и чей-то — персональный. — Но… почему сгорела? — его голос не звучал сочувствующе или пораженно — его явно не шокировал факт смерти моего родственника. Возможно ли, что он уже умудрился кого-то убить? Ни крови, ни костей, ни пепла, как говорится. — Тебе не захочется знать, — прошептала я, тяжело выдыхая. — Эй, если я как-то могу помочь… — а вот к моему состоянию он уже чувствовал свое отношение. Было бы хорошо, если бы он успел проникнуться ко мне, заиметь нечто похожее на привязанность или просто симпатию. В целом, он выглядит человеком, которым, при грамотном подходе, легко манипулировать. Только, будучи женщиной, это тяжело. Нет, даже невозможно. Но пока он будет позволять… Знаете секрет гетеросексуальных отношений? Угнетенный (всегда женщина) должен бояться. — Ята, ты же из красных, — впервые за все время я опускаю суффикс. И это звучит очень некрасиво с точки зрения этикета, но чутье подсказывало, что так будет доходчивее. Его реакция дает ненужное подтверждение. — Красные сожгли мою квартиру. Когда человек шокирован, он не обязательно говорит. Но Ятагарасу не просто молчал. Он складывал два и два: — И теперь ты хочешь отомстить? — логично прокомментировал он мое признание севшим голосом. Хотя казалось очевидным, что скоро он применит агрессию (гнев — обычная защитная реакция; разница для женщин — подавление уже на этом этапе): начнет кричать и что-то еще в этом духе. Если промолчу, тем самым соглашаясь, через минуту я стану для него врагом. — Вот еще, — я фыркнула. Это же не фильм, и я не крушу ударом скалы, не состою из несгораемого материала. Слишком круто для меня — иметь проблемы с красными. — Отчим был последним мудаком, который заслуживал самой мучительной смерти, и хорошо, что сожжение — одна из них. Вопреки твоим и твоего клана опасениям, я благодарна вам. Можно было, конечно, не портить жилплощадь, но, очевидно, так было бы тяжелее замести следы, — что им, что мне. Мне не идет изображать святую. — Я хочу знать все. С самого начала, — да, вот таким я его и помнила: серьезное выражение лица, бликующие силой глаза. Он начал давить на меня этой мощью, наконец прекращая видеть во мне девушку, понимая, что я могу быть угрозой. Чтобы действовать однозначно, ему нужна была информация. И то, что он спрашивает ее у меня, а не бежит сразу же к своим — результат смеси его глупости и моих заслуг. Может звучать высокомерно, но уже факт того, что он услышит мою версию первой, поселит в нем сомнения. Я не могу ему что-то противопоставить: — Насколько сначала? — мои губы изогнулись в иронической улыбке, хотя глаза остались стеклянными. Я прекратила изображать напуганную девочку и на лицо вылезли самые банальные эмоции: усталость, разочарование в мести, никакого удовлетворения… и страха. Нельзя показывать страх. — Меня не было вчера с ними, — он опешил от этого изменения на моем лице (интуитивная эмпатия? Она является следствием воспитания), зачем-то съезжая в оправдания. — Если я услышу, может, смогу как-то помочь. Ты же поэтому обратилась ко мне?.. — Я с самого начала хотела бы попросить тебя о помощи, но не как одного из красного клана, — сама не зная, оттягиваю ли я время или стремлюсь опровергнуть его предположение о моих намерениях (весьма логичное, стоит похлопать). — Не понимаю, — возникает пауза, во время которой я тяжело вздыхаю, готовлюсь объяснять. Но он опережает: — Я сразу скажу, что не могу пригласить тебя жить к себе! — он мигом растерял весь свой пыл (а тот был, даже несмотря на то, что он минуту назад решил сменить тактику), додумавшись до этого. Есть же талант у человека предполагать всякую херню. Но не завидую. Меня словно окатило водой неясной температуры; стало тяжело сохранять серьезное лицо. Но, покачав отрицательно головой, пояснила: — Видишь ли… я осталась совершенно одна в этом мире. Ты единственный взрослый человек, который вызывает доверие, — или на которого у меня есть рычаги воздействия (хотя… почему я уверена, что с ним прошло бы даже старое-доброе «слабо»?), не говоря о том, что остальным мне просто нечего предложить взамен. — У меня нет нужных связей, — его лицо не выражало огромное понимание всего моего монолога. Потому я со вздохом решила конкретизировать: — Мне еще четыре года официально нечего делать на рынке недвижимости. Если я собираюсь снимать жилье без документального подтверждения, велика вероятность, что меня кинут на деньги или с соседями. Но если за моей спиной будешь стоять ты, риск быть надутой сокращается — не каждый рискнет связываться с кем-то настолько грозным. Вообще-то, я могла бы попробовать эмансипироваться через суд, но так как согласия мамы (как опекуна), с которой я все это время и жила (что круто, согласие отца, которого дома не числится, не нужно), вряд ли даст, я должна найти хотя бы промежуточный вариант жилья — просто, для начала, сложить с плеч рюкзак, наполненный пожитками. А дальше, как только найду работу по трудовому договору, можно и воевать в суде. Причем, похоже, против упомянутой матери. — Правда?! Меня обычно не воспринимают всерьез с первого взгляда, — после моих слов его поведение вмиг откатилось на пару часов назад, со всеми сопутствующими: краска, мягкое выражение лица. Я промолчала, зависнув. Это он мало того, что за комплимент принял, так и искренне не знает, как выглядит в моменты злости. Окей. Просто окей. — Но, если честно, двадцать мне будет только этим летом. Я еле заметно нахмурилась, присматриваясь к человеку перед собой, словно лучше паспорта знаю, сколько ему. Ох, мой прокол, что уж тут. — Если возьмешь биту, не думаю, что это будет важно, — мое лицо украсила милая улыбка. В ответ он нервно дернулся, только сейчас понимая, что я его во что-то втягиваю. Если не удастся его уговорить, то придется взывать к аргументам. И, о, нет, я не буду его бить (лол). Я ему заплачу. Только пока Мисаки об этом знать не обязательно. — Но я все еще хочу узнать, что произошло, — его голос понизился, а лицо помрачнело. Мой СССж**** взвыл об опасности, уже на всю жизнь взяв на себя роль интуиции и инстинкта самосохранения в одном лице. Я перестала вжиматься, расправила плечи и стала стремиться занять больше места. Моя маска не дала трещин. Мой голос зазвучал, эхо специальной комнаты караоке вторило ему: — С чего мне начать?