Отторгая жизнь

      И это уже традиция, переходящая в тенденцию.       Один неверный шаг — падение. Я скольжу по тонкой грани бортика.       И меж тем плавно иду к тому, чтобы не бояться умереть.       Порыв сметает ткань юбки, проникая под блузку, волосы лезут в лицо — ветер не всегда дует против нас, но и толкает вперед. Вперед, в бездну под ногами, разворачивающуюся безудержно просыпающимся городом, начинающим свою рутину как ни в чем не бывало, игнорируя… таких, как я.       Романтично.       И то, как Фушими хватает меня за распростертые над высотой руки, одним мощным рывком унося с обрыва здания, перехватывая, словно спасательный круг утопающего.       Я не тону.       — Тупица, — хрипло рычит он, его голос рывками отпускает волнение; он тяжелыми шагами, стуча по росистой с утра плитке, кое-где разбитой временем и температурой, почти чертит прямой путь домой, до тех пор не отпуская руку, лишь у выхода с крыши замирая и оборачиваясь.       Пожимаю плечами, не задетая этими словами. И безразлично смотрю в его внимательные голубые глаза, спрашивающие, может ли он отпустить меня, спасена ли я им — не пойду ли обратно; а я вижу в них отражающуюся даль, бесконечную, расцветающую темным в глубине, и — уже давно пора — рассветное небо.       Раннее утро. Новый день.       Он думает, что мы зависимы друг от друга, поскольку не признает саму суть «влюбленности», определение которой объективно дали в обществе, так что разницы нет.       Думает, помогаем друг другу.       «Спасаем».       Ложь.       Я устроилась на работу в одну из частных фирм, где вскоре меня из уборщицы возвели в курьеры, что заставило бренное тело кататься на метро по всему Токио и освоить три навигатора.       После школы я спешила забрать список заказов, внушительных размеров сумку и, перекусывая на ходу, что заставляло прохожих коситься — нарушались общественные нормы, бежать от станции к станции. В перерывах в поезде можно было попробовать что-то почитать. Домой я возвращалась за полночь, до трех делая задания для школы, смутно знакомые и оттого не слишком напрягающие, а после ловила в говнищу пьяного Фушими, которому уже через три часа просыпаться и идти на работу. Как и мне собственно.       — Ты мудак, — сообщаю ему тихо. Его руки ощупывают пол, ища телу опору.       Он что-то мычит в ответ, бредит: «Не оставляй меня, не ты», и я тащу его в ванну, головой тыкая под холодные струны потоков душа, мыля заляпанные стекла чужих очков, пока он сидит и не понимает, что происходит, все еще пьяный.       Через час токсикоз, и моя бессонница рядом, карауля его; предусмотрительно сбегав в круглосуточный магазин, я протягиваю ему подобие антипохмелина и воды, позволяя себе засыпать в его кровати.       — Новый день, Фушими, — но, вопреки своим словам, окно я зашториваю, чтобы рассвет не посмел осветить всю вакханалию в его комнате.       — Я позвоню Капитану. Не пойду, — хрипит он отрывисто и отрубается, бледный, словно и не дыша вовсе, мертвец.       Забываю позавидовать: мне все равно, я пожимаю плечами. Мне нужно больше калорий, чтобы купировать шесть неполученных часов сна.       Стены, по которым я провожу подушечками пальцев, покрыты пылью и чужими воспоминаниями — в самом-то деле, я боюсь упасть. Обстановка здесь в целом очень скудная: и пальцем никто не шевельнул ради уюта. Я продолжу традицию, заворачивая на пустую кухню, отрывая руку от стены.       Только вот к концу моего ленивого завтрака Сарухико подгребает свое тело, тяжело садясь на стул и сверля меня нечитаемым мутным взглядом, в котором до сих пор плещутся отголоски алкоголя. Он разбит, и в качестве скотча я предлагаю ему черный кофе без сахара и нетронутый бутерброд, от которого парня тошнит.       Меня совершенно не заботит Фушими Сарухико. Но он позволил остаться мне тут за бесплатно, и оттого создать иллюзию товарищества изначально стало моей целью: так меня сложнее будет вытурить.       — Тебя подвезти? — он хорошо отработанным движением, не утерявшим грации даже из-за трясущейся руки, снимает очки и трет ладонью переносицу и глаза, под которыми внезапно образовались недельные мешки. Одежда, в которую мне удалось его переодеть, смялась и висела тряпками, будто эти пыльные полы я каждую субботу протираю если не самим Сарухико, то минимум его вещами.       Из трех вариантов ответа — да/нет/откуда у тебя машина — я выбираю четвертый:       — Это чувство вины, Фушими-сан?       Мне кажется забавным после всего этого возвращать его на грешную землю. По сравнению с его лицом, информация о том, как его угораздило получить служебную машину в личное пользование, ничего не стоит.       У него нет сил на споры со мной, даже привычные ругательства сдавлены и убиты моим комментарием. Хотя на мое «выглядите слишком дерьмово», он отвечает в том же духе и, собственно, оказывается абсолютно прав.       — Если ваша, — я всегда обращаюсь к нему подчеркнуто вежливо, как бы низко в моих глазах он ни падал, — ответственная натура все же возьмет верх, убедитесь, что вы привели себя в порядок, прежде чем выйти на работу. В школу я успеваю, так что все хорошо. У вас же еще час до выхода.       На скорую руку сняв с сушки его рубашку, быстро прохожусь по ней утюгом, на выходе хватая зубами свой портфель вместо хлеба, как обычно показывают это в аниме. В школу я прибываю ровно к звонку.       И Ятагарасу, впрочем, не лучше, чем я или Фушими. Найдя работу в какой-то захудалой кафешке, он погрузился в нее с головой. Так поступают люди, которые сильно нуждаются в эмоциональной передышке посредством иных нагрузок. Фушими не помогала даже работа.       Я не предполагала сие в слух, но часто размышляла, могли ли они быть чем-то большим, чем друзьями? Вообще-то, платонически — да. Для неплатонического это общество все еще слишком гомофобно. Но так называемыми родственными душами они были очень близкими.       Ята легче переживал все это, у него было много друзей в клане, которые не давали так захлебываться в приступах эмоциональной грусти.       А Фушими, да, напивался, потому что мог. Все предохранители слетели — поздний подросток. Захотелось — сделал. Даже работа его не сдерживала. Мне его контролировать не хватило бы хватки, иерархического положения в обществе, ну и желания, чего греха таить — по большей части было плевать.       Кусанаги извинился, хотя альтернатив с жильем все еще не предложил. Похоже, скандал там с Ятагарасу у них был знатный. Не из-за меня, конечно, но сыграл сам факт того, что человека, который номинально является хорошим его знакомым, подселили к «предателю». Вряд ли Ята вообще брал в расчет то, чем бармен руководствовался.       Ну а все, вообще-то, имеет цену.       — Фушими не в самом своем лучшем состоянии. Но жить будет.       — Кто бы мог подумать — его сразу взяли на столь высокую должность, — он педантично протирает стаканы до блеска в здешнем освещении.       — Полагаю, в постиндустриальном обществе ценятся соответствующие умения, — Кусанаги наливает уже третий стакан газировки за счет заведения и улыбается, приторно-приторно, улыбка, как сахар в этой крашеной воде в стакане.       — Присмотри за ним.       Я таинственно киваю, будто делаю это по своей воле.       Ятагарасу взял моду провожать меня из школы по моим выходным на работе, потому что по неочевидно удачным причинам для него, но благодаря четко выверенному и составленному мною графику на работе, наши расписания прекрасно совпадали. И если раньше ко мне могли подойти и отхватить, то теперь даже не пытались — по школе поползли довольно громкие слухи о моей связи с красными. Скажем, прежде всего потому, что я ничего не отрицала.       В баре я появлялась не иначе, как по особым праздникам, перспектива встретиться с их Королем мне вообще не доставляла. Иными словами, Мисаки приходилось выдумывать разные места времяпровождений, чтобы избежать неизбежной близости к своей прошлой съемной квартире и прилагающемуся Фушими.       Номинально мы не встречались. И, после аборта-то, мне не особо хотелось иметь какие-то столь опасные контакты с мужчинами. К счастью, отчим не наградил меня букетом венерических, я даже удивилась, когда мне пришли результаты.       Мисаки, кстати, сопровождал меня в больницу, когда я обнаружила, что беременна. И обратно:       — Выглядишь задумчивой. Жалеешь, что ли? — с чего-то он решил, что я, по всей логике, очень скорблю по своему ребенку, будто бы я уже оплатила ему и детский сад, и учебу в институте, а он неожиданно умер, сделав мои вложения напрасными. Конечно же, это было бредом сивой кобылы и занимало меня отнюдь не это.       — Нет, — в тон отмеченному им состоянию отвечаю. И, погруженная в себя, решаю не продолжать.       Ни к чему ему знать, что я раздумывала, каким образом такой стресс и мое неудачное (хотя с какой стороны посмотреть) самоубийство не устроило выкидыш ранее. Повезло, что спохватилась вовремя — сроки для самого безболезненного варианта почти вышли.       Номинально мы не встречались, хотя он явно ухаживал, в силу своей милой неопытности. В ее же силу он плохо скрывал, что интересую его не я, а Фушими, стоящий за мной. Ему я и сливала большую часть информации, нежели Кусанаги.       И на самом деле, было бы все равно, честно, если бы… если бы я не начинала вновь испытывать эмоции рядом с ними. И такая очевидная мною замена не была мне по душе.       И однажды мое страдальческое терпение обещало лопнуть.       — Ятагарасу-кун, — наклонила я устало голову, держа его за руку после очередного косвенного вопроса. — Поговори с ним. Или больше не спрашивай. Тебе больно слышать о нем, разве я не права? Но ты продолжаешь себя мучать, — «и меня заодно».       Он мог бы на меня накричать, поднять руку, и я была к этому готова: его скейт пока не ездит по воде, в которую я бы сиганула с моста.       Но вместо этого он вздохнул и сжал кулаки:       — Я знаю, — кратко. Он мусолил эту тему столь долго и муторно, столь тщательно, что даже сам понял, что это делает только хуже.       Он знал, он видел мое лицо. Я чувствовала этот запах отчаяния, горький и соленый, пропитавший его одежду.       Я встаю и даю ему другую руку, чтобы поднять и повести скитаться по городу.       Не думаю, что он сможет увидеть за мной меня.       По крайней мере — сейчас.