Химера

За три дня до осуществления плана Майер пригласил Р-321 в свой кабинет. Он полагал, что именно этот срок будет идеальным для осмысления идеи Аней Красовской (так звали девушку, задуманную Йоахимом): «Иначе выдаст себя. Будет лучше пока не успела опомнится. Это дело не требует особого ума, только сноровки. Еще она не должна быть слабовольной, и я здесь счастливчик — угадал. На ней не исследуют гангрены, ее ноги и руки целы, она всегда одета, есть карманы. Это не в ванной гипотермию изучать… Поживет немного. А с одной стороны, ее всегда можно заменить на сотню таких же, но пока не хочется», — подумал он и продолжил чистить яблоко. Она зашла, сняла косынку, обнажив голову с рыжеватым отросшим ежиком волос: — Номер Р-321, господин офицер. Майер поднял глаза и впервые за всю жизнь посмотрел на девушку придирчиво, с фермерской унизительной практичностью. Аня Красовская была невысока, с острыми, немного спущенными костлявыми плечами. На них мешком висела безразмерная роба с красной звездой на левой стороне груди. Когда-то, в довоенное время, у нее были большие голубые глаза со светлыми ресницами, теперь же ресниц будто не было, глаза помутились и приняли неприятный серый цвет, взгляд был безразличный ко всему, даже к себе и смерти. Она не располагала ничем особенным в своей внешности, но, тем не менее, сохранила замечательную для "Химеры" роскошь — целые брови и полный ряд зубов. Ее лицо понравилось Майеру хотя бы потому, что оно не напоминало о страдании и не вызывало жалость: «Такое лицо, наверное, сейчас у мамы — худое и усталое», — он поднялся из-за стола и показал на стул: — Садитесь, Аня. Пошаркав по полу огромными ботинками, девушка подошла к стулу и недоверчиво села. — Не хотите яблоко, Аня? Она помотала головой, не смотря на него. — Я знаю, что вы наблюдаетесь у доктора Шнайдера, — начал Йоахим, чувствуя, что волнуется. — Когда он вызывает вас на процедуры? Я знаю, что он очень пунктуален. — Он не пунктуален, — тихо сказала девушка. Голос был так же безлик, как она сама, — просто вакцину нужно ставить именно в это время: в полдень и в четыре часа. — От чего вакцина? «Туберкулез, тиф или еще что, то сразу искать новую». — Развил опухоль, теперь лечит, — Аня болезненно вздохнула. — Зачем вы меня позвали, господин офицер? — она взглянула на Майера своими безразличными глазами. Тот откусил яблоко, с удовольствием решив, что не прогадал с номером Р-321. Дело началось как нельзя лучше. Едва слышно он изложил суть дела, снова радуясь, что Аня, слушая, полностью заинтересована своей обязанностью, а не его мотивами и желанием. — Да, я все поняла, господин офицер, — произнесла девушка, нисколько не оживившись. — Если что-нибудь не удастся, я не скажу про вас. — Благодарю за понимание, Аня, — улыбался Майер. — Что вы хотите за свою услугу? — Вы вылечите мне опухоль? — спросила она. Ее лицо вдруг изменилось, выразив сразу и грусть, и насмешку. Помолчав, девушка добавила. — Ничего не надо, господин офицер. Если кто-то выживет, я буду рада. — Я не могу вас вылечить, — сказал Майер, — но могу предложить что-то другое. Все еще не хотите яблоко? Получив усталый отказ, он оставил яблоко и достал из ящика металлический котелок и ложку. Девушка без интереса смотрела впереди себя. Майера это даже обидело. — Знаете, когда дело касается выживания, гордость уходит на второе место. — Вы считаете, что во мне есть гордость… Спасибо, господин офицер. Йоахим долго смотрел на Аню, на ее впалощекий курносый профиль, не понимая, что именно она вкладывает в свои слова — зло или издевку. С каждым дрожащим вздохом впадали ключицы, торчащие из-под робы, и выступали жилы на посеревшей шее. «Не гордость, а жалкое подобие. Сама собой восхищается. Ну ничего». Майер снял крышку с котелка, выпуская густой запах супа, который сразу заполнил маленький кабинет. Он подошел к Ане и поставил котелок перед ней на стол, вертя ложку в руке, как барабанщик палочку. — Аня, вы должны поесть, — произнес Йоахим, наклонившись над ее плечом. — Мне нужен надежный человек, который не упадет в обморок и не завалит дело из-за своего упрямства. Аня промолчала. Молчал и Майер, хищно слушая, как громко девушка сглатывает слюну. Наконец, она отодвинула котелок и, выпрямившись, сказала: — Господин офицер, вы человек умный и наверняка знаете легенду об Александре Македонском. Когда он шел через пустыню, вся армия изнывала от жажды, но полководцу все равно достали целый шлем воды. Тогда Александр сказал… — Здесь слишком мало для всех и слишком много для одного, — закончил Майер. — Вчера мы дрались за кусок моркови, который упал из кастрюли на пол. Мы деремся за картофельные очистки, которые, возможно, остались после вашего обеда, господин офицер, а вы предлагаете целый котелок… Майер сжал ложку над головой девушки до хруста костяшек и со сдержанным раздражением процедил с немецким акцентом, который в силу таланта редко прослеживался в речи: — С вами, русскими, всегда было сложно. — Найдите польку или еврейку, — тихо заметила Аня. — Я сказал ешь! Разозлившись, Йоахим швырнул ложку в котелок, и красный суп забрызгал лицо девушки. Она вздрогнула и втянула шею, будто пытаясь спрятаться в робе. Майер нервно заходил по кабинету, проклиная все на свете. Все казалось ему неказистым, жалким и невозможным, снова захотелось в Кельн: «Ну что за война!» — злобно думал он, доставая сигареты. Похлопав по карманам в поисках спичек, Йоахим посмотрел на Аню, которая недвижно сидела на стуле, опустив голову. С щек нелепо стекали красные капли. В душе перевернулся огромный пласт и Майеру стало стыдно. Он убрал сигареты, взял из угла табурет, сел перед девушкой и достал платок. — Посмотрите на меня, — Аня повернулась со слезящимися глазами, и он стал вытирать ее щеки так же, как когда-то вытирал щеки маленькой Марты. — Я мог бы сказать, что освобожу вас, что вылечу, что смогу сделать счастливей в «Химере», но я не хочу врать вам. Я не знаю вашей судьбы, Аня, но я могу сделать ее еще и благородной. Господин Беренс говорил вам, что ваша жизнь здесь — уже благородство по отношению к другим. Но для вас благородство означает помогать таким же, как и вы. Вы не хотите жертвовать собой ради Германии, как я не хотел бы погибать за СССР. Так постарайтесь не ради «Химеры», а ради такого же человека, как и вы. Покушайте, — Майер убрал платок, взял котелок и ложку, зачерпнул немного и поднес к Ане, - все равно вам нельзя съесть целый котелок. Она посмотрела на котелок, на Майера, затем взяла ложку и медленно съела несколько картошин. Вечером следующего дня ампула с черной надписью «МПР-01» лежала на столе в кабинете Майера. Он снова предложил Ане свой ужин, снова получил отказ. Выходя из кабинета, они столкнулись с Беренсом, который был в нервически-веселом расположении духа. — Будьте аккуратнее, Майер. Тот побледнел, чувствуя, как сердце бьется в висках: — Простите, господин оберфюрер, не понял. Беренс подошел ближе к Ане, посмотрел на нее: — Не подхватите ничего. Я, конечно, понимаю, вы молоды. Однако лучше бы сходили в «Здание 5», там они хотя бы с волосами. Едва заметно Майер выдохнул и быстро и весело пробормотал: — Нет, все в порядке, я узнавал о ней у доктора Шнайдера. Она здоровее всех их. Посмотрите, — он схватил девушку за скулы, как на селекции хватал сам Шнайдер, — она так похожа на Афину Палладу Боттичелли. Только без волос. Беренс, ухмыльнувшись, ушел, а Майер продолжил ждать день, когда действительно родится жизнь. Ровно в восемь вечера Майер сидел перед окном в своем кабинете, оно, как он сам себя подбадривал, к счастью выходило на задний двор того самого «родильного барака», где должен был вот-вот родиться счастливчик, и по-волчьи ждал. Вот зашла Ирма — недобрый, непредсказуемый знак: «Уйди, чтоб ты провалилась. И не выходит». Он пил чай кружку за кружкой, курил, согревал в руках ампулу «МПР-01», заранее приготовив мерительный колпачок. До последнего Майер считал, что «МПР-01» вводится только подкожно, даже раздобыл крохотный шприц для этой цели, но, списывая еще один организм, узнал от Шнайдера, что в сильно разбавленном виде «МПР-01» можно пить. Доктор был в тот день в хорошем настроении и, когда организм начал выходить из-под контроля, дал выпить небольшой стаканчик и тот, успокоившись, благополучно умер. Для младенца доза была ничтожной. В двадцать минут девятого Майер ждал появления младенца уже с приготовленным раствором, который перелил в колбочку. Наконец, дверь приоткрылась, создав полоску желтого света. Снег не шел, и Майеру, с заколотившимся сердцем, было все хорошо видно. Доктор Райзендорф, кутаясь во что-то черное, ушел сразу и махнул рукой. Следом вышли двое: Ирма и кто-то из акушерок. Вторая держала за ноги отекшего младенца. Они остановились на пороге и о чем-то говорили. Ирма хлопнула ладонью по косяку и потянулась взять ребенка. Акушерка не пустила, потряся им, как рыбой. Майер не слышал, но видел, как младенец плачет. Ирма сказала еще что-то, потом закурила и, пыхнув дымом в акушерку, ушла. Та еще немного постояла на пороге, перевернула младенца, посмотрела на него, что-то сказала, вышла и, подойдя поближе к забору, кинула его в сугроб. Зашла, закрыла дверь. Майер погасил лампу, открыл окно, выбрался во двор и перебежками, стараясь не попасть в свет прожектора, подкрался к сугробу. В самой глубине лежал мальчик, присыпанный снегом и даже не кричал. Трясущимися руками Майер поднял его, завернул в полотенце, уложил за пазуху кителя и побежал обратно. Расчет был верен — конвоя не оказалось. «Господи, Господи» — беспрерывно металось у Йоахима в голове, пока он не оказался в кабинете, не закрыл окно и не сел на диван. Выдохнув, он облегченно улыбнулся. Ребенок не шевелился у него на руках — это напугало Майера. Весь отекший, в сгустках крови и с морщиной поперек лба, мальчик-еврей, освещаемый редкими вспышками прожектора, вблизи оказался еще некрасивей, чем когда кричал в руках акушерки: «Ты не можешь… ведь она ждала твоего появления, — подумал Йоахим и провел указательным пальцем младенцу по носику. — Эй, привет». Мальчик шевельнулся, видимо, оправившись от удара и посмотрел на Майера темными глазами: «Надо же, живой. Тут ты мне уже помог», — тихо умилился собственному везению Йоахим и положил его к себе на локоть. Подойдя к столу, Майер взял колбочку и стал понемногу капать раствор в шамкающий беззубый рот мальчика. «МПР-01» оказался горьким. После нескольких капель ребенок выгнулся и закричал. Майер вздрогнул, кинулся к грамофону и завел пластинку. Музыка заиграла, на полтона перекрывая плач: «Тише ты, тише, — шептал Йоахим, качая мальчика. — Я знал, что ты так поступишь. Ты изначально упрямый, но счастливый. Я рассчитал — сейчас все на перекличке. Тебя может услышать только зануда - Отто. Так что тише. Пожалуйста, потише». Надо было выждать две минуты, чтобы начал действовать раствор. С дрожащим болезненным сердцем Майер пережил их, молясь, чтобы никто не постучал, не зашел — особенно Отто. И никто не зашел. Мальчик закрыл глаза и замолчал. Все было так, как и задумал Майер. Без стука вошел заспанный Отто. — Можно потише, Майер? Совесть тоже нужно иметь. Мне завтра на перекличку в четыре утра, а ты тут пляшешь. Йоахим сидел за столом и перебирал бумаги под веселую мелодию пластинки. Он молча поднялся и выключил граммофон. Музыка стихла. — Что еще надо? — Нет, все, — приторно ответил Отто. — Спасибо, господин унтершарфюрер, очень мило с вашей стороны. Он поклонился и, закатив глаза, ушел спать. Майер посмотрел под стол на спящего мальчика и ухмыльнулся: «Вот видишь, у него не возникло вопросов. Дверь не заперта, а значит скрывать нечего. Просто слушали музыку... Мы отвели подозрение, дружище. Сегодня определенно твой день». Он нес его в сумке через плац, уверенный в успехе: «Сейчас добраться до машины и в Опалич, к старине Курту. Все так хорошо, хорошо». — Йоахим, подожди! Ты едешь в Опалич? Сжав зубы, Майер повернулся: — Да, в Опалич, а что? — процедил он, заметив в темноте приближающегося Отто. — Давай я с тобой. Мне в управление надо, я подумал, что лучше сегодня. Мне собраться пять минут. — А я не могу, — невозмутимо отвечал Майер. — Мне на почту надо — это раз, потом забрать дядю — это два, и в третих — я не буду ждать тебя из управления. — Мне документы отдать. — Знаю я, как вы документы отдаете… Валгер поедет на неделе, вот его и проси, — ребенок шевельнулся в сумке. Душа Майера чуть не оборвалась. — Бывай здоров, Отто. Ты бы застегнулся, а то холодно. Он пошел дальше через конвой. — Посылку отправить хочешь? — спросил Отто. «Ах ты черт». — Да, — не поворачиваясь, ответил Майер. — А что, можно узнать? Йоахим чувствовал, как тот прожигает его спину взглядом. — Ну книги, черт возьми. — А какие? Можно посмотреть? — попросил Отто, подходя к Майеру. — Охота почитать что-то, но не знаю, что именно. Йоахим повернулся к нему, по-сатанински улыбнувшись: — Классику читай. — Я не пойму, тебе жалко, Майер? — Мне холодно. Ты ведь не отвяжешься... Ладно, если очень нужно, пошли к машине. Майер шел к черному автомобилю, клубом выдыхая пар: «Дать бы по голове раз, да уехать. Пропади ты пропадом, проклятый Отто». Позади оставались ворота «Химеры», ходил патруль, травили кого-то овчаркой, но никто не звал Отто. Он тенью шел за Майером и навис над плечом, когда тот открыл дверь и поставил сумку на сиденье. — Вот держи, очень хорошая. Йоахим протянул ему маленькую синюю книгу. Тот взял ее и, не посмотрев названия, быстро сказал: — Уже читал. Майер скривил губы и снова наклонился во мрак салона. В сумке тихо-тихо сопел замотанный во все теплое младенец. Йоахим вздохнул, у бортика сумки оставалась еще одна книга, и он передал ее Отто. — Тоже читал. Есть еще? Майер разозлился. — Так, пойди-ка ты к черту, Отто. Я тебе что, библиотека? Все, давай, иди спать, — он отобрал книгу, швырнул в салон и закрыл дверь. Отто смотрел пытливо и ничего не говорил. — Хорошо, Йоахим, - прошипел он потом. — Не знал я, что ты такой жадный. — Ой, да будет тебе обижаться, старина, — желчно отозвался Майер, хлопая того по плечу, и сел за руль. — Все, удачи, я уехал. Он мчался по польской дороге, ни о чем не думая. Пот лился со лба, было жарко и холодно, страшно и весело. Йоахим остановился около поля, перенес младенца на переднее сиденье. Тот по- прежнему спал, морщина на лбу разгладилась и Майеру это еврейчик показался родным. От осознания, что выбрался из «Химеры» почти без осложнений, Йоахиму хотелось смеяться. Теперь он точно знал, что отец вернется домой живым, что он приедет и обнимет маму и Марту, что Курт женится на Берте, а он будет свидетелем. Скоро конец войне, а дальше счастье. Огромное счастье. — Ей Богу, сумасшедший. Да ты постарел лет на пять, — недовольно шептал Курт, смотря на сверток, который качал Йоахим. — Это хоть кто? Он живой? Оба стояли у небольшого здания детского дома, на окраине Опалича. — Мальчик, живой, — светился Майер. — Ты теперь угомонился? — ядовито, но не зло спросил Курт. Йоахим, совершенно счастливый, кивнул. Дверь открыла женщина и обмерла. За ней носились худые грязные дети, создавая невыносимый шум. — Что вам угодно? — спросила она со страхом. Майер протянул сверток с мальчиком, который та, присев, осторожно приняла. — Он такой маленький. Ему нет и месяца… как я? Она говорила на польском, языке, который Майер, в отличие от Курта, знал, но немного. Он отчасти понял женщину и заговорил по-русски в надежде, что та поймет его. — Он родился сегодня. Помогите ему. Ему посчастливилось родиться и выжить, сделайте так, чтобы потом он об этом не жалел. — Господи, — женщина прижала мальчика к себе. — Да ведь мне некуда уже… Ох, а как его зовут? Курт вопросительно посмотрел на Майера: — Что ей надо? — Спрашивает про имя. — Пусть будет Феликс. Феликс значит счастливый. — Я поняла, господин офицер, я поняла, — пролепетала женщина, покорно взлянув на Шеслера. Майер протянул руку к ребенку, женщина в страхе вздрогнула, но тот лишь погладил его по носу, на что мальчик даже не открыл глаз, все еще сонно сопя. Йоахим больше не видел ни еврейчика, ни этой польской женщины, ни старины Курта. С триумфом исполненной мечты он доживал последние дни.