***
Чимин просыпается под режущее слух пиликанье телефона. Парень лениво потягивается и широко зевает, не торопясь открывать глаза. Пак ощупывает матрац под подушкой в поисках мобильного, подносит находку к лицу, и пытается, не глядя, ввести ключ. Электрический свет заставляет всё же разлепить веки. Взгляд постепенно фокусируется, вместе с тем настроение Чимина ползёт к отметке «ниже некуда». На экране красуется всего одна строчка: «Уже сегодня». Чимин в курсе и одновременно в ахуе. Этот день в его мысленном календаре значится как последний. Пак уснул всего пару часов назад, и даже за такой короткий временной отрезок успел просмотреть во сне чуть ли не все варианты главного сегодняшнего события. Вот он ведёт Юнги за руку в ту самую курилку, рядом с васильковыми клумбами и невесомо целует, вкладывая в это действие все свои: страх, раскаяние и ожидание расплаты. И тут сон расщепляется на тысячи реальностей, где одна сменяет другую, причиняя ещё большую боль. Юнги то бьёт куда-то под дых и губы вытирает тыльной стороной ладони, корча гримасу отвращения; то душит, больно впиваясь в шею своими бледными пальцами, сжимая их до хруста, выцеживая: «Я знал, что ты грёбаный педик, Пак Чимин, умри»…; Юнги втыкает ножи куда-то в район груди; Юнги осыпает щёки Чимина затрещинами, покрывает тело синяками и ссадинами, вцепляется в волосы и стучит головой о кирпичную стену, с криком «ANYBODY HOME?». У Юнги странный английский, почему-то хочется смеяться Сокджиновым смехом и сжаться в маленький клубочек, забиваясь в тесный угол, пол головы Пака стёрто о серые кирпичи. Чимина опять перебрасывает, он словно робот, настроенный только на одно действие, в который раз бесстыдно целует Юнги и уже ждёт ещё более изощрённого способа мести, но Мин в ответ улыбается диковато, скользит руками по Чиминовым бокам, прижимаясь ближе и тянется за новым поцелуем. Сминает губы Пака своими так нежно и бережно, что у младшего его робот-систему клинит и взрывает к чертям под тонкий пронзительный писк. Смс Джина вырывает из сна совсем в неподходящий момент, и Чимин не может солгать, что не злится на Кима за это. Ведь, как не страшно осознавать, но губы Юнги из Чиминового сна определённо стоили смерти. Пак забрасывает телефон с дурацкими посланиями Джина куда подальше и встаёт с кровати. Недосып рвёт черепную коробку изнутри острой болью, а тело дрожит так, будто Мин всё ещё продолжает свои пытки. Понимание того факта, что ничего ещё даже не началось, заставляет Чимина зарыться ладонями в свежевыкрашенные волосы и срывать их со своей, кишащей все возможными страхами, головы. Чимин пытается дышать глубоко и ровно, а получается только давиться своими короткими вдохами и моргать по-дурацки, пытаясь предотвратить водопады отчаяния. Парень оставляет выглаженную форму висеть в шкафу — это впервые. Пак беспрекословно соответствует своему имиджу прилежного мальчика-цветочка уже второй год, позволяя себе свободный стиль только в среду, когда общажная стиралка на пару часов переходит в его пользование. А сегодня пятница, и Пак ни за что бы свой график не стал рушить, не будь эта пятница последней в его жизни. Чимин даже не смотрит на свои привычно-потёртые бежевые брюки, которым отдаёт предпочтение в «без-форменные-дни», напяливая Сокджиновы рваные джинсы, забытые им ещё хрен знает сколько времени назад, после какой-то пьянки (в чём Джин ушёл тогда домой — до сих пор загадка). Старший, когда увидит их сегодня, обязательно запросит назад. Без проблем, только Джину придётся стаскивать их с мёртвого тела Пака, и старший это сделает даже не задумываясь, Чимин уверен. Парень осматривает своё отражение, поворачиваясь из стороны в сторону, мутные от слёз глаза видят картинку расплывчатой, но даже так Чимин оценивает себя на четыре с плюсом. Он стирает с глаз пелену пухлыми пальцами и повышает оценку на пол балла, принадлежащие ему по праву. С худющего Джина эти штаны сползали чуть ли не до колен, а на Чимине сидят как родные, удачно облегая все его достоинства и оголяя красивые, загорелые колени. Чимин смущённо пытается подтянуть выше горло футболки, которого в общем-то нет — вместо него широченный разрез от одного плеча до другого. Подарок двоюродной сестры, в голове которой, очевидно, гормоны вместо мозга. Он эту девчонку в последний раз видел в день своего пятилетия, она тогда стеснялась жутко, протягивая ему игрушечный грузовичок. Детишки весело смеялись вместе, играли с клоунами, специально приглашёнными на праздник. А ровно через месяц родители увезли малышку в Америку, Чимин хотел сестру на прощание обнять, но та голову опустила и руками замахала, протестуя. Маленький Пак пожал плечами и забыл об этом случае. А тут, ровно через тринадцать лет без капли застенчивости его обнимают совсем не по-сестрински и шепчут на ухо: «Ты вырос очень красивым, Чимин-и». Сестрица вручает эту футболку с огромным вырезом, кокетливо хихикая, мол от девчонок теперь не отобьёшься, а потом тянется куда-то не туда своими костлявыми ручонками и жмётся всё ближе, тихонько выговаривая томным голосом: «Нет тут ничего такого, Чимин-и, все так делают». Чимин тогда раскраснелся весь, вылетел из комнаты на сумасшедшей скорости и дома не появлялся до тех пор, пока родственники не уехали восвояси. Мать тогда злилась сильно и вместо «Чимин-и, солнышко» — «Свинья неблагодарная! Они раз в десять лет к нам приезжают, соскучились, сестра тебе вон подарок привезла, а ты что? Идиот несчастный!» С мамой мирится, конечно, после звонка дяде и тёте с извинениями и благодарственного восхваления подарка сестры. А сам забрасывает эту футболку, сразу же после примерки, в шкаф, так глубоко, чтобы даже на глаза не попадалась. Волосы всё ещё пугают своей непривычной чернотой, но рыжая копна никак не соответствует сегодняшнему трауру, да и, будем откровенны, тёмная чёлка, путающаяся в длинных ресницах Пака — это что-то невообразимо прекрасное. И вот он стоит весь такой крутой и сексуальный — даже чёртов Сокджин на своё «Я ль на свете всех милее?» получит сегодня отрицательный ответ, а внутри всё дрожит и переворачивается. Волнение, страх, вмешанный в интерес, дыхание сбивчивое, и сердце, бешено в груди колотящее. Чимин накидывает кожаную куртку на плечи, и закрывает дверь на замок подрагивающими пальцами.***
— Оппа, уже утро, пора просыпаться, — тихий голос Юнми и осторожный стук в дверь отрывает Мина от мыслей. Он как-то пропустил тот момент, когда размышления перед сном стали освещаться солнечными лучами. Десять часов мусолить одну и ту же мысль — это как-то через чур бредово. Ах… Если бы десять. Юнги ещё тогда, на крыше решил, что просто придёт и спросит, встречается ли Юнми с этим сопляком Чимином или нет. Просто. Придёт. И. Нет. Почему его это вообще интересует? Потому что, если да, то этот придурок Пак Чимин будет улыбаться Юнми своей дебильной улыбкой гораздо чаще (чем ему?). Потому что если да, то эта дура, корча из себя какую-то идиотскую героиню дорамы, будет застенчиво строить пьяные глазки, как когда-то нравившемуся ей Ким Намджуну (на этом и закончились доверительные отношения брата и сестры Мин), цепляясь пальчиками за его ладони. Потому что если да, то мысли о том, как Пак Чимин втрахивает, умоляющую его об этом, Юнми в её розовенький диванчик, сами лезут в голову и доводят до исступления. Юнги жмурит глаза и сжимает простынь, пытаясь выплеснуть в это действие всю свою злость, но мысленный отдел Юнги явно не на стороне Юнми, подбрасывает ему хорошо прорисованную картинку с такой реалистичной озвучкой, что бледная ткань трещит по швам с характерным скрипучим звуком. Слишком Чиминовский голос слишком громко выстанывает в уши Мина имя его сестры. Это последняя капля. Юнги сдирает с себя одеяло, отбрасывая его в сторону и, резко подрываясь с постели, в одних трусах вылетает из комнаты. Он ловит Юнми на входе в ванную и припечатывает девушку плечами к кафельной стене. Юнми от испуга вскрикивает и зажмуривает глаза, а Юнги только сильнее сжимает её плечи лихорадочно дрожащими руками. — Ю-Юнги? Что ты делаешь? — тихонько всхлипывает Юнми. — Ты встречаешься с Пак Чимином? — рычит Юнги, а в его глазах — пожар, адская вечеринка, где вместо хлопушек с разноцветным конфетти взрывается здравый разум и надменное спокойствие Мин Юнги. — Ч-что? — морщит Юнми лоб и дёргается всем телом, когда Юнги громко и нервно выдыхает, раздражённо двигая челюстью. — Такой сложный, блять, вопрос? Вы встречаетесь? Он твой парень, ты его девушка, так? — Юнги орёт безумно звонко и хрипло одновременно, Юнми от этого тона начинает бить мелкой дрожью, губы трясутся и она только и может, что головой еле заметно из стороны в сторону качать. — Нет? — тихо шепчет Мин, удивлённо приподнимая бровь, Юнми в ответ повторяет свои махи головой более отчаянно. Юнги затихает и в мгновение ока отстраняется, утыкаясь лицом в свои ладони, дышит рвано, загнанно, и дрожит в такт с Юнми всем телом. Мин впивается в свою кожу ногтями, будто глаза пытается выцарапать, а секундой позже резко отрывает кисти от лица, складывая их в трясущийся от напряжения замочек, и снова вперяется взглядом в девушку. — И не будете, ясно? Никогда ты, блять, не будешь с ним встречаться! — рявкает он и выходит из ванной, открывая дверь тяжелым ударом, оставляющим на деревянной пластине заметную трещину.***
— Вот это я понимаю, Пак, теперь я вижу, что ты хочешь выиграть! — наконец выдаёт Сокджин после минутного молчания. — Я хочу красиво умереть, — печально усмехается Чимин, поправляя старшего. — Да брось ты, теперь я начинаю переживать, что мне придётся снова горбатиться у плиты! — кривит лицо Джин, всё ещё жадно разглядывая Пака (как и все, кто стоит на крыльце университета). Чимин ничего не отвечает, потому спорить с Джином бесполезно — знает не понаслышке, но на этот раз Ким утверждает совсем уж бредовые вещи, либо же издевается — Пак не силён в распознавании Джинового сарказма. — Чёрт, теперь тебя даже и на двойное свидание не возьмёшь, ты выглядишь лучше меня, Пак, надеюсь Юнги это исправит, — старший смеётся, это вроде как шутка? Но Чимину не смешно ни капельки, по понятным причинам, Юнги ведь и правда исправит. — Мне пора, красавчик, иди очаровывай, начнём операцию «конец» на обеде. Бывай! — Джин небрежно взмахивает ладонью в прощальном жесте и удаляется, оставляя звенеть в Чиминовой, уже не рыжей, голове это страшное до дрожи в коленях — «конец».