Наше время

      — И представляешь, — не переставая смеяться, проговорила мама, делая глоток чая из белой фарфоровой чашки, — я даже не успела… — в коридоре хлопнула входная дверь, и Эвелин резко замолчала. Улыбка на её губах погасла, а в карих глазах отметилась тень страха вперемешку с тщательно скрываемой ненавистью.       Так происходило каждый раз, когда домой с работы возвращался отец. Хлопала дверь, слышались шаги обутых ног по чисто вымытому полу в коридоре, а затем вся жизнь в доме словно умирала.       Заливистый смех матери больше не раздавался на тесной кухне, радио, из которого доносился голос ведущего новостей, немедленно выключалось, а я мог лишь тихо подняться к себе в комнату, опасаясь нарваться на побои разъярённого тирана.       — Маркус, — дрожащим голосом произнесла мама, поднявшись со стула и пытаясь прикрыть собой две фарфоровые кружки и фантики от шоколадных конфет, лежащие на столе, — ты сегодня рано, — её губы тронула лёгкая наигранная улыбка, но даже она не смогла скрыть неподдельного страха в глазах женщины.       — Вопросов было мало, заседание закончилось раньше, — ровно ответил отец, медленно приближаясь к столу и всем своим видом выражая ледяную ярость. Его взгляд блуждал от лица матери ко мне, а затем и к столу, где всё ещё дымился горячий чай в белой фарфоровой чашке. — Откуда это? — спросил он, указав на неё, а я отчетливо увидел, как по его лицу ходили желваки.       — Маркус, я могу всё объяснить, — быстро и сбивчиво бормотала мама, подняв руки в примирительном жесте. Её губы дрожали, а в глазах собирались слезы. Мы оба знали, чем закончится этот разговор.       — Откуда это? — громче спросил отец, сделав ещё несколько шагов в сторону матери.       — Я… — пыталась оправдаться она, но, как и Эвелин, я знал, что это бесполезно.       Красивые чашки и излишне роскошные шоколадные конфеты стали лишь поводом для очередного скандала. А если точнее, для очередных побоев.       Я запоздало заметил, как левая рука отца сжалась в кулак, а правая взлетела вверх и звонко ударила по лицу мамы. Внутри поднялась волна злости, и я резко вскочил со стула. Сердце грохотало в ушах, а подрагивающие от страха ладони самопроизвольно сложились в кулаки.       Эвелин, покачнулась на ногах и, потеряв равновесие, накренилось назад, но отец схватил её за волосы, не давая упасть, и притянул к себе её лицо.       — Из какой мы фракции, Эвелин? — грубо спросил он, наматывая каштановые волосы на кулак, а когда мама не ответила, с силой дёрнул за них, снова повторяя: — из какой мы фракции, Эвелин?       — Отречение, — слабо прошептала она, когда из её разбитой губы по подбородку сбежала струйка алой крови.       — С чем мы боремся, Эвелин? — вкрадчиво спросил отец, сощурившись и приближая своё лицо к лицу матери ближе. — Отвечай!       — С тщеславием, — хрипло ответила она, прикрывая глаза, из которых по щекам скатывались горячие слёзы, оставляя мокрые дорожки на румяных щеках.       — Так ты купила эти чашки не для того, чтобы потешить своё тщеславие? — Маркус резко дёрнул маму за волосы и в гневе со всей силы пнул стол, опрокидывая чашки на пол. Одна разбилась вдребезги, а со второй скололся край.       — Нет, — в отчаянье прошептала Эвелин, тщетно пытаясь отодвинуться от мужа, — нет.       — Ты позволила себе слабость и изменила нашим ценностям, купив эти безделушки, — яростно проговорил отец на одном дыхании и вновь нещадно дёрнул волосы матери, — и я ещё не говорю о конфетах!       — Прости, — в рыданиях прошептала она, держась руками за голову, — умоляю, хватит!       — Ты знаешь, каково наказание за подобные проступки, — он отпустил волосы Эвелин, и она непроизвольно отклонилась назад, продолжая хвататься за голову. Я подхватил маму под локоть и встал впереди неё, закрывая от Маркуса.       Отец снял кожаный ремень с серых грубых брюк и сложил его вдвое. Внутри меня сильнее всклокотал гнев.       Маркус сделал несколько аккуратных шагов по направлению к нам, словно прощупывая почву, проверяя, на что я сегодня решусь. Он резко замахнулся ремнём, а Эвелин схватила меня за плечи, пытаясь закрыть собой.       — Не трогай его! — взмалилась мать, но отец лишь схватил её за запястье и грубо отшвырнул в сторону, на пол.       — Отец, нет! — крикнул я, пытаясь перехватит его руки. Как бы я не старался изобразить бесстрашие, сжатые челюсти и подрагивающие губы слишком отчетливо выдавали окутывающий меня ужас.       Маркус окинул меня гневным взглядом и слабо усмехнулся:       — Тобиас, — его голос стал едким, словно кислота, когда он произнес: — а ты сегодня рвешься вперед матери?       Рука с зажатым в ней ремнём взмыла вверх, и последним, что я увидел стало его искажённое садистским удовольствием лицо.       Я резко поднялся на кровати, судорожно втянув носом воздух. Перед глазами всё ещё стоял образ матери, а на спине чувствовалась фантомная боль от ремня отца.       Справа от меня мирно сопела Алекс, укутавшись в одеяло по самые уши. На её лице читалось спокойствие, какое редко увидишь в часы бодрствования, а на левой руке, высунувшейся из-под одеяла, чернела надпись «love u», вытатуированная Эриком собственноручно. Время от времени, видя их вместе, я задавался вопросом: почему чьи-то отношения похожи на бесконечный аттракцион любви и счастья, как было у них, а у кого-то на непрекращающийся ночной кошмар, как было у моих родителей?       Маркус среди людей считался воплощением чести и благородства. С другими членами фракции он был мил и учтив: улыбался прохожим, помогал донести сумки до двери, подавал упавшие на пол вещи. Но приходе домой маску благодетеля он тут же рьяно срывал со своего лица. Дома он лупил нас с матерью ремнем и кулаками даже за «неправильный» взгляд в его сторону.       Эрик же, напротив, в обществе был угрюмым и колючим: рядовые Бесстрашные боялись его и обходили стороной, а у неофитов и вовсе при его виде дрожали колени. Даже некоторые из числа командиров предпочитали соглашаться со всем, сказанным им, чем оспаривать решения Эрика. Но в кругу семьи он был другим: тем, кто позаботится о тех, кто не успел на общий ужин, и тем, кто поддержит тебя в любой ситуации.       Так почему у моей матери в жизни не было такого человека? Вероятно потому, что и Эвелин была не слишком похожа на Алекс.       Внезапно я вспомнил девушку на краю балкона, готовую спрыгнуть, и зажмурился, отгоняя от себя мысли о том, что я мог не успеть её остановить. Воспоминания прошедшей ночи наложились на только что развеянный сон, и вместе они образовали волну неконтролируемой паники, начинающуей подниматься во мне. Я глубоко вдохнул и медленно выдохнул, сердце гулко забилось в груди, норовя выскочить оттуда. В голове я воспроизвел технику пяти шагов. Пять вещей, которые я вижу вокруг себя: зеркало, шкаф, кровать, кружка, кресло. Четыре вещи, к которым я могу прикоснуться: одеяло, футболка, тумбочка, подушка. Три вещи, которые я могу слышать: будильник, сопение Алекс, ветер за окном. Две вещи, чей запах я могу почувствовать: остывший мятный чай, яблоки на подоконнике. Одна вещь, которую я могу попробовать: ириска на столе.       Впервые паническая атака настигла меня в день похорон Эвелин. Тогда отец силком выволок меня с кладбища, а затем грубо затолкал в дом, сопровождая это пинками в спину, пока я катался по полу, не имея возможности подняться. В тот день он избил меня ремнем и запер в комнате на всю ночь. Сидя на полу возле двери, захлебываясь собственными слезами от невозможности видеть маму, разговаривать с ней и прикасаться, я впервые ощутил эту сдавливающую боль в груди. Сердце вдруг заколотилось с немыслимой скоростью, а горло словно сдавила удавка — я не мог вздохнуть. Тело отказывалось меня слушаться, и мне казалось, будто я умираю. Тогда эта мысль от чего-то меня обрадовала.       С тех пор эти приступы случались довольно часто, вот только рассказать о них мне было некому. Лишь спустя два года после первого случая от Алекс я узнал, о том, что это за приступы и как себя успокоить.       Тихое стрекотание будильника заставило меня вынырнуть из пучины темных воспоминаний о прошлом. Я резко хлопнул по кнопке отключения сигнала, опасаясь разбудить Алекс, которая всё ещё крепко спала в ворохе одеяла, пледа и подушек.       На часах было 05:00, и я неохотно вылез из тёплой постели, вставая на холодный пол босыми ногами. Что бы не случилось ночью, в ночи же это и осталось, так что сейчас я просто должен был встать и продолжать жить как прежде.       Я лениво прошлёпал на кухню, собираясь приготовить завтрак и безрадостно предвкушая, как после обеда Яму наводнят неофиты, прибывшие после Церемонии Выбора.       В этом году, каким-то чудом, Эрику удалось убедить меня стать их инструктором на время подготовки, поэтому сразу после прибытия новичков, мне придётся вылавливать их из сетки внизу обрыва.       Два года назад, когда я сам был всего лишь новичком, никому не нужным, забитым мальчиком из Отречения, Церемония посвящения в Бесстрашие не была так сурова, как сейчас. Запрыгнуть в движущийся поезд я сумел лишь благодаря моей подруге Тори, а представь я тогда, что мне нужно спрыгнуть с крыши здания в огромную зияющую яму с непонятно чем на дне, я бы предпочёл остаться наверху и пополнить собой ряды Изгоев.       Изгоями считались люди, что не подошли ни одной фракции. Давным-давно, когда я ещё не был единственным пленником Маркуса, я любил ходить с мамой в старые разрушенные здания, которые Изгои называли домом. Они уважали и любили мою мать, но мне за все время так и не удалось найти с ними общий язык.       Вновь вспомнив о матери, я на мгновение перенесся в детство, почувствовав запах малинового чая, который мама заваривала, пока отца не было дома.       — Фор, — сонный голос Алекс позади привел меня в чувства.       — Доброе утро, — проговорил я, тряхнув головой, чтобы отогнать от себя воспоминания, и развернулся к ней, — завтракать будешь?       — Да, — слегка улыбнувшись одними губами, Алекс подошла к длинной стойке, отделяющей кухню от остальной части квартиры, и вяло уселась на высокий стул, при этом пристально вглядываясь в мое лицо. — Ты в норме?       — Как и всегда, — пожал плечами я, поставив глубокую тарелку со свежеприготовленной овсянкой на стол перед Алекс.       — Ты такой врун, — без упрека произнесла она и покачала головой, а затем медленно перемешала вязкую кашу в тарелке. — У тебя был приступ?       — Да, — честно признался я, усевшись напротив Алекс и сложив руки на столе, — но сейчас все в норме.       — Может, останешься сегодня дома? — аккуратно предложила она, точно зная, что я на это не соглашусь. — Эрик тебя прикроет, я займусь неофитами.        — Со мной все нормально, детка, — мягко проговорил я, протянув к ней руку через стол и погладив Алекс по ладони.       Алекс слабо улыбнулась и сжала мою руку, затем молча кивнув.       — Сегодня к нам присоединится Юрайя, — через некоторое время произнесла она, глядя в тарелку, — он точно перейдет в Бесстрашие на Церемонии выбора.       — Вместе им с Зиком будет легче, чем порознь, — я отодвинул от себя полупустую тарелку с овсянкой и в несколько глотков осушил кружку с кофе, — так что это к лучшему.       — Вот только у нас новые правила, — хмуро проговорила Алекс, в раздражении скривив губы, — глупейшие правила, которые мог выдумать только Макс.       — Юрайя не вылетит посреди инициации, — уверенно заявил я, посмотрев ей в глаза, — а если и окажется за красной чертой, Эрик мигом сможет поднять его выше.       — Я не сомневаюсь в Юрайе, — сказала Алекс, подвинув свою пустую тарелку к моей, — меня волнуют другие неофиты. Как минимум дюжина из них вылетит после первого этапа. Но с какой стати? Потому что Макс так захотел.       — Макс не принял бы эти изменения, если бы другие командиры были против, — пожал плечами я, складывая посуду в раковину и дожидаясь, пока вода нагреется.       — Да, — шумно выдохнула Алекс, — на этом голосовании мы с Эриком были в меньшенстве.       — Значит, все разрушенные судьбы будут точно не на вашей совести.       — Если бы от этой мысли еще становилось легче, — Алекс положила руку на грудь, а затем сжала в ладони свой золотой кулон с птицей.       Задумчиво закусив нижнюю губу, она прошлепала босыми ногами к двери ванной. Остановившись там с пальцами на ручке, Алекс посмотрела на меня и произнесла:       — Эрик предложил мне переехать к нему.       Одновременно с тем, как обрадовала, эта мысль также заставила мое сердце на мгновение сжаться. Если Алекс будет жить с Эриком, то я останусь здесь один? Зик, будучи самым тревожным из нас, ни за что не согласится переехать из привычной ему квартиры Эрика ко мне, а Тори и Марго уже и так живут вдвоем. Остается надеяться лишь на Юрайю, но и тот будет жить в дортуаре всю инициацию.       Я тяжело сглотнул и посмотрел на Алекс в ожидании продолжения.       — Я думаю, что пока не время, — пожав плечами, сообщила она.       — Почему? — серьезно спросил я, хотя в душе старательно скрывал облегчение. — Вы любите друг друга, что еще нужно?       Алекс дернула одним уголком губ в подобии полуулыбки и покачала головой.       — Я уеду из этой квартиры, когда в твой постели появится кто-то второй.       — То есть, возможно, никогда? — с сомнением спросил я, подняв брови и сложив руки на груди.       — То есть, возможно, никогда, — утвердила она, кивнув, и зашла в ванную, но перед тем как захлопнуть дверь, добавила: — в конце концов, и Эрик может к нам переехать.       Часы на стене показывали половину шестого утра, когда я, отстраненно всматриваясь в цифры, раздумывал над словами Алекс. Хотел ли я «кого-то второго» в своей кровати? Возможно. Хотел ли я хвататься за первого встречного, лишь бы кто-то был? Определенно нет. Вот только кто-то подходящий никак не находился.       С этими мыслями я поспешно собрался и вышел из квартиры. Найдется или не найдется тот самый человек в моей жизни — не важно, у меня в любом случае была семья. Я зашел в Яму уже убежденный мыслью, что такого рода одиночество меня не пугает.       В следующее мгновение я доставал из сетки ворох серой одежды и золотистых волос по имени Трис Прайор. Очередное воспоминание из детства в это утро.