Наше время

      — И это ваш новый кабинет? — с усмешкой спросил я, заходя в небольшое помещение с обшарпанными стенами и треснутым потолком, которое моим родителям выделили как специалистам по связям с общественностью.       Моя мать, Джоселин, была журналистом, а отец, Грег, был газетным редактором. Вместе они составляли весьма малочисленное подразделение Бесстрашия, которое занималось написанием статей и освещением различных новостей фракций.       — Что имеем, тому благодарны, — ровно ответил мне отец. Для редактора газетных статей, он зачастую был слишком скуп на проявление эмоций.       Я подошел к матери, которая разбирала коробки с различной документацией и прочей канцелярией. Подняв с пола две тяжелые коробки с макулатурой, я поставил их ей на стол, чтобы она сама не таскала тяжести, после чего посмотрел в единственное на всё помещение узкое окно. Оно не открывалось. За стеклом виднелся город — люди в разноцветных одеждах сновали по своим делам, не замечая ничего и никого вокруг себя.       — Вы расстроитесь, если послезавтра на Церемонии выбора я уйду в другую фракцию? — вопрос вырвался из моего рта прежде, чем я обдумал целесообразность его озвучивания.       Отец даже не посмотрел на меня, только хмыкнул себе под нос. Мать закатила глаза и тоже промолчала. Ни на что другое я и не рассчитывал.       С самого моего рождения, сколько я себя помню, родители всегда вели себя весьма отстраненно, не проявляя ко мне и минимума эмоций, в норме присущих матерям и отцам. В детстве меня это задевало, я пытался добиться расположения родителей, хоть и не понимал, в чем причина их подобного поведения. Сейчас это было настолько привычно, что я удивился бы тому, если перед моим уходом из фракции, хотя бы на прощание, кто-то из них обнял бы меня.       Родители методично расставляли свои вещи по полкам и столу. У них обоих была маниакальная тяга к абсолютной чистоте и особой сортировке всех предметов. Чашки дома на кухне стояли в определенном порядке — в соответствии с номером, проставленным на каждой из них производителем; вилки, ложки и ножи также лежали ровным строем в ящике; продукты в холодильнике располагались строго по правилам товарного соседства и по цветам упаковок. Эта родительская привычка, на удивление, мне не передалась ни в каком виде. В спешке я мог поставить чашку не на свое законное место или после мытья посуды положить ложки перед вилками, что нарушало их идеальный строй. Эти мелочи раз за разом служили причиной для и без того непрекращающихся конфликтов.       Квартира, в которой мы с родителями жили, была просторной и на половину пустой. В выборе интерьера и мебели мать была очень минималистична, а потому на белых стенах не было ни картин, ни фотографий, на полках стояли только нужные и практичные вещи, а из мебели было только то, что имело необходимость. Единственным отступлением от этого правила стали декоративные диванные подушки в гостиной. Но и те были чисто белыми, без всякой вычурности. Иногда мне казалось, что я живу в операционной.       С детства глядя на манеру поведения родителей, я вырос весьма закрытым человеком. Зачастую, общение с людьми становилось для меня настоящим испытанием, а про то, чтобы с кем-то подружиться, я вообще и подумать не мог. Все свободное время я проводил либо дома, читая книги и газеты, либо в зале, оттачивая умение метать ножи и стрелять из пистолета. И хоть мне было комфортно наедине с собой, время от времени бывали минуты, когда я остро чувствовал собственное одиночество, но момент для построения дружеских или романтических связей, казалось, давно был бездарно упущен мною самим. В такие моменты я развлекался случайными связями с девушками то из Бесстрашия, то из других фракций, однако ни с одной из них повторных встреч у меня не было. Я никого не обманывал, всё было открыто, каждая из них знала правила игры. Такой образ жизни меня, будто бы, устраивал.       Хотя мои отношения с родителями можно было, мягко говоря, назвать прохладными, я не мог сказать, что не любил их. И они время от времени проявляли ко мне благосклонность, награждая за особые заслуги одобрительными хлопками по плечу.       Стоя возле стола Джоселин, я наблюдал за тем, как родители наводят свой особенный порядок в кабинете. Мать наполняла ящики стола и полки рядом своими немногочисленными вещами, а отец придирчиво осматривал потолок.       — Джо, — обратился он к матери, — напомни мне сообщить в командование об этом потолке. Есть ощущение, что он скоро рухнет нам на голову.       — Не говори глупости, — ответила ему мать, раскладывая по полкам папки с различными бумагами. — Этот кабинет стоял до нас десятки лет и после нас простоит еще столько же.       Договорив, мать с грохотом водрузила на верхнюю полку железного стеллажа сшитый том с множеством папок. Следом за скрежетом железа послышался треск камня.       Резко подняв взгляд к потолку и найдя там источник шума, отец в мгновение ока очутился рядом со мной и толкнул меня на пол.       От силы его толчка, упав на землю, я по инерции откатился под железный стол. В следующую секунду потолок в кабинете обрушился вниз. Я почувствовал, как железная столешница прогнулась под тяжестью камня, ударив меня по голове. Вокруг была сплошная тьма, родителей я не видел и не слышал.       — Мам, — позвал я, как мне показалось, громко. От удара по голове мысли путались, а язык отказывался нормально функционировать. Ответа на мой оклик не было. — Пап, — в ответ снова тишина.       Пытаясь разглядеть хоть что-то вокруг себя во тьме, глазами я натыкался лишь на железное основание стола и груды потолочных камней. Обшарив руками пространство вокруг себя, я понял, что попал в ловушку — никакого, даже крошечного, прохода не было.       Несколько минут я без движения вслушивался в тишину кабинета, надеясь услышать чье-то прерывистое дыхание или всхлипывание, но меня по-прежнему окружало абсолютное беззвучие.       — Мама! — крикнул я в надежде быть услышанным. Нужно было дать им понять, что я здесь, что я жив.       Вновь не получив отклика на свой зов, я в панике начал шарить ногами перед собой, пытаясь отодвинуть камни. Это стало моей фатальной ошибкой.       Ударив со всей силы по сваленным передо мной обломкам потолка, я сумел подвинуть их на пару сантиметров. Решив, что это положительный результат, я продолжил бить ногами по завалу, даже не понимая, к чему всё это вело. Очередной удар по камню спровоцировал падение верхних обломков вниз.       Пол подо мной затрясся, когда один из больших камней свалился со столешницы, под которой я скрывался, мне на ногу. От звука сломанной кости меня моментально замутило, я закричал от боли. Каких-либо звуков от родителей я все еще не слышал.       Судорожно пытаясь убрать камень с ноги, я наклонился вперед, хаотично ударяя руками по обломку. Вновь послышался скрежет камня, после чего по затылку ударило что-то тяжелое. Во рту чувствовался вкус крови, когда тьма надо мной сомкнулась. Я потерял сознание.       Чернота кружилась вокруг меня, принося с собой обрывочные образы из моей жизни: мать гладит постельное бельё; отец пишет очередную статью о митингах Изгоев; я метаю ножи в мишень и попадаю точно в середину.       Я потерял счет времени в этом царстве тьмы. Сколько уже я падал вниз в кромешной темноте? Час? Два часа? День?       Чужие голоса слышались вокруг меня, свет на фоне черноты то мелькал, то полностью угасал. Всё вокруг будто бы кружилось, хоть во тьме и не было ничего видно.       Вздрогнув всем телом, я медленно открыл глаза. Дыхание было быстрым и прерывистым, сердце колотилось о ребра. Надо мной ярко горела лампа, чей свет вызывал волны ноющей боли в черепной коробке.       Я попытался встать, но тело меня не слушалось. Руки обмякли, ноги я не ощущал вовсе. Каждое движение глазных яблок тут же отдавалось десятком спазмов в голове. Всё, что я успел увидеть, пока глаза самопроизвольно не зажмурились, были белые больничные стены.       Рядом со мной послышались торопливые шаги, следом за ними я уловил пикающий звук какого-то аппарата.       — Спокойно, — произнес незнакомый голос надо мной. Я постарался приоткрыть глаза, но по голове снова прокатилась волна боли, сжимая мозг в тиски.       На лице я чувствовал маску, из которой потоки воздуха летели мне прямо в рот. Силясь сказать хоть что-то, я лишь слегка пошевелил губами.       — Не нервничай, — отозвался тот же голос, — с тобой уже все в порядке, ты в медицинской части.       Я слабо понимал, что мне говорили, мысли в голове хаотично носились по кругу. Подняв к лицу руку, чтобы снять маску, я почувствовал, что и к руке были прицеплены какие-то трубки или провода.       Неизвестный, стоявший рядом, опустил мою руку обратно вниз и стянул с лица маску мне на подбородок. Я глубоко вдохнул и медленно приоткрыл глаза.       У больничной кровати, где я лежал, стоял светловолосый мужчина в белом халате. Он подошел ближе и присел на край койки возле меня.       — Ты помнишь, что произошло? — спросил он.       Вопрос поставил меня в ступор. Как я мог забыть, что пару часов назад на меня и родителей рухнул целый потолок. Я зажмурился, отгоняя непрошенные воспоминания о том моменте. Вместо ответа я лишь коротко кивнул.       Мужчина нажимал что-то на аппарате, стоявшем у кровати, а затем методично сверялся с цифрами на своем планшете, при этом все время кивая головой, будто в знак удовлетворенности увиденным.       — Ты долго не приходил в себя, — сказал он мне, светя фонариком в глаза, — если честно, я уже и не надеялся. Для такой длительной комы у тебя завидно положительные показатели.       — Что? — спросил я практически одними губами. Язык еле шевелился у меня во рту, а голос был похож на скрип ржавых петель.       О какой долгой коме шла речь? На меня только что упала груда камней, я потерял сознание от удара, но уже очнулся. Прошла от силы пара часов.       — Сколько прошло времени? — снова спросил я, скрипя голосовыми связками.       — Ты был без сознания семь месяцев, — ответил мужчина, держа меня за запястье и отсчитывая пульс, глядя на свои наручные часы.       Семь месяцев? Звучит как полная чушь.       — Где мои родители? — не веря в услышанное, я безостановочно качал головой. Отец точно скажет мне правду, он никогда не врет. А слова врача слишком сильно были похожи на ложь, выдумку.       Отпустив мою руку, мужчина сильнее запахнул белый халат и сложил руки на груди. Он закусил губу и несколько мгновений молчал, после чего еле слышно произнес:       — Кроме тебя никто не выжил, Эрик.       Внутри меня все оборвалось. Это не могло быть правдой.       Слезы скопились под закрытыми веками, я жмурил глаза, чтобы они ненароком не выскользнули наружу.       В голове произошедшее в кабинете повторялось раз за разом. Лязг камней, мое прерывистое дыхание, тяжесть обломка на моей ноге, а потом полнейшая тишина. Вот почему я никого не слышал — некому уже было звать на помощь.       Осознание с головой накрыло меня словно белой простыней. Родителей больше не было. Я остался абсолютно один.       — Я считаю, ты жульничаешь, — заключил Зик, складывая карты на стол.       — Научись проигрывать, — отозвалась на его выпад Марго, откидывая прядь светлых волос за плечо. — Ведешь себя как обиженный ребенок.       Тори и Фор, сидящие напротив них, одновременно прыснули. Как и я, они давно вышли из игры, сбросив все карты. Тем временем Зик оставался в дураках уже третий раз подряд.       — Да так просто не бывает, — не унимался он, отказываясь принимать очередное поражение.       — С твоим везением, — откликнулся с кухни младший брат Зика Юрайя, — может быть всё, что угодно.       Они с Алекс, гремя чашками, вертелись на кухне за приготовлением чая.       Юрайя перешел в Бесстрашие из Дружелюбия пару дней назад на Церемонии выбора. Как и Зик, он прибыл в Город из Панема, после катастрофических взрывов, поразивших и разрушивших всю их страну.       Юрайя, как я успел заметить, обладал неиссякаемым оптимизмом и абсолютной раскрепощенностью, а потому значительно быстрее брата сумел влиться в наш маленький коллектив.       Я молча улыбался, наблюдая за происходящим.       — В следующем коне ты обязательно отыграешься, — заверила Зика Тори, потрепав того по плечу.       — По теории вероятности ты должен победить, — кивнул Фор, двигая по столу в сторону Зика выбывшие карты, — хотя бы случайно, — стараясь сдержать смех, он закусил губу.       Сетуя на общие подкладывания и бормоча что-то себе под нос, Зик в негодовании стал перемешивать колоду карт.       Я поднялся со стула, уступив место за столом Юрайе, и направился в сторону кухни, где Алекс с дымящимся чайником наполняла кружки ароматным чаем. Остановившись позади, я обвил руками её талию и поцеловал в шею. Алекс улыбнулась и, поставив чайник на плиту, положила свои руки поверх моих. Её короткие серые волосы щекотали мою щеку, а серые грозовые глаза смотрели с бесконечной нежностью.       К этому моменту уже около двух лет я не знал, что такое одиночество.       Внезапные перемены начались во время инициации. За две недели первого этапа я по собственной инициативе не заговорил ни с одним неофитом. Привычка держаться особняком неотрывно сопровождала меня всё время. Единственными, на кого я обращал хоть какое-то внимание, были девушки. Остро чувствуя свое одиночество после гибели родителей, я постоянно находил кого-то, кто помогал мне скрасить хотя бы холодные ночи.       А потом ворота Города открылись впервые за десятки лет, впустив в наши стены горожан Панема. Стоя в толпе людей, я наблюдал за тем, как трое выживших, еле волоча ноги, заходили внутрь. Тогда я впервые увидел Алекс.       Вспоминая тех девушек, на которых когда-то падал мой взгляд при выборе спутницы на один вечер, на Алекс в тот день я смотрел без какой-либо заинтересованности. Меня удивило, насколько вообще человек может быть внешне неприметным и обыкновенным. Худощавая фигура, впалые щеки, серые глаза, оттеняемые темными кругами под ними, короткие серые волосы, выбивающиеся из кудрявого хвоста на затылке. Всё это совсем не притягивало мой взгляд.       Каким же было моё удивление, когда под неброской внешностью обнаружился несгибаемый железный характер. Настойчивость, с которой она убеждала руководство Города начать поиски выживших в Панеме, поразила меня до глубины души. А трепет в отношении людей, с которыми она пришла из-за Стены, заставил меня впервые задуматься о том, что, возможно, внешность не так важна, как-то, что скрывается под ней.             Наверное, именно это и стало первым, что впоследствии влюбило меня в неё.       Алекс же первое время не было до меня никакого дела. С первого дня она приклеилась к Фору, неофиту из Отречения. Раз от раза я видел их, сидящих наедине в различных уединенных местах Ямы за разговорами. Этот факт почему-то не мог меня не задевать. Следом за Алекс в Городе, в Бесстрашие в частности, появился Зик. Будучи таким же закрытым и необщительным как я, он изо дня в день держался поодаль ото всех, даже не пытаясь наладить с кем-то контакт. Единственной, кого он не игнорировал, была Алекс, с которой они, впрочем, были знакомы уже давно. К собственному удивлению, вероятно, на схожих привычках и манере общения, мы с Зиком быстро нашли общий язык, с каждым днем проводя все больше времени вместе.       В один из дней первого этапа Макс объявил о маленьком соревновании на полосе препятствий. Он разделил нас на пары и сообщил, что победит команда, прошедшая полосу в самое короткое время. В качестве награды он назвал вечер в его баре «Бомонд», куда допуск имели только члены командования и Лидеры других фракций. Весьма щедро. В паре я оказался с Алекс.       Пропустив несколько команд вперед нас, мы наблюдали за тем, кто и как проходил различные препятствия. К тому моменту, как подошла наша очередь, у нас имелась готовая стратегия к быстрому проходу полосы.       Ловко преодолевая обрывы на веревках, подавая друг другу ножи для метания, подтягивая друг друга на скалодроме, действуя командно и слаженно, мы прошли полосу в рекордно короткие сроки. Наше время не превзошел никто. После того как Макс объявил нас победителями, у меня, воспитанного в полнейшем эмоциональном холоде, не возникло иного порыва, кроме как потрепать Алекс по плечу в качестве поздравлений. Но в тот момент, когда я развернулся к ней, чтобы осуществить задуманное, она, улыбаясь самой искренней улыбкой из всех, что я когда-либо видел, обняла меня. На секунду я застыл в ступоре, не ожидая подобного развития событий, а затем обнял её в ответ. Это были первые теплые и нежные объятья за всю мою жизнь.       Весь следующий вечер мы провели в «Бомонде», сидя за барной стойкой с парой коктейлей и ни на секунду не прекращая разговаривать. Пожалуй, она была первой девушкой, с которой я действительно хотел говорить. Потому что с ней было о чем говорить (не то чтобы с предыдущими девушками я хотя бы пытался вести беседу). О чем бы я ни заговорил, у неё было что сказать или ответить. Впервые меня заинтересовал мозг, а не тело. В тот вечер я проводил её до общей спальни неофитов. Прощаясь у дверей, она еще раз обняла меня.       — Спасибо, — сказала она тогда, — это был чудесный вечер.       Придя домой, я не мог перестать думать об Алекс. Тепло от её тела, исходившее во время объятий, всю ночь фантомно чувствовалось у меня на груди.              И, вероятно, это стало вторым, что позже окончательно влюбило меня в неё.       Перед окончанием первого этапа в Бесстрашие внезапно заявилась новоиспеченная лидер Эрудиции. Джанин Мэтьюз была молодой и весьма симпатичной женщиной, поведение которой, однако, полностью перечеркивало хорошее первое впечатление о ней. Придя к нам, чтобы по давней Городской традиции представиться фракции в качестве нового Лидера, она превратила пограничный бой между этапами инициации в настоящее зверское шоу, по результатам которого Алекс оказалась в реанимации, а я в медицинской части.       Но, как всегда говорила моя мать, нет худа без добра. Вечером того же дня я, пылая от восторга, впервые поцеловал Алекс. И это положило начало моим первым серьезным отношениям, конца которых я рассчитывал, и до сих пор рассчитываю, никогда не увидеть.       В тот день, когда наша спонтанно образовавшаяся компания впервые собралась у меня в квартире, обсуждая всё на свете за чашкой чая, я внезапно осознал, что больше не чувствовал гнетущего одиночества. И это настолько оказалось мне по вкусу, что я более не собирался оставаться один.       Впустив однажды в свою душу Алекс и Фора, Тори и Марго, Зика, я намеревался всегда относиться к ним как к семье. Не так, как ко мне относились родители, а так, как все четверо относились друг к другу и ко мне — с теплотой и любовью.       Раньше я часто раздумывал над тем, что на долю каждого из нас выпала немалая часть ужасных жизненных испытаний, что, возможно, и стало основой для нашего стремительного сближения. И хоть с каждым из нас жизнь когда-то поступала, мягко говоря, несправедливо, никто и никогда не смог бы разубедить меня в том, что с Тори судьба обошлась паршивее всех.       Возвращаясь как-то домой после встречи с Алекс, я, притормозив из-за резкого головокружения у одного из поворотов Ямы, заметил Тори, выбегающую из командного пункта. В её глазах стояли слезы, щеки полыхали красным, а вырез на черной кофте был разорван. Я не успел открыть рот, чтобы спросить, все ли с ней в порядке, как Тори промчалась мимо, даже не заметив меня. Следом за ней из командного пункта вышел раскрасневшийся Макс, недовольно сопя и поправляя ремень на джинсах.       Стоя за поворотом, вне зоны видимости Макса, я осел на пол, соображая, что произошло.              Сопоставляя увиденное, я приходил к неутешительным выводам, что окончательно выбивало меня из колеи. Догадки одна за другой поражали моё сознание, от чего кровь оглушительно шумела в ушах.       Поднявшись с пола, я на ватных ногах пошел вслед за Тори. Подойдя к её квартире, я тихо постучался. Через несколько мучительно долгих мгновений Тори приоткрыла дверь и выглянула в коридор. Увидев меня, она открыла проем шире и пригласила войти. Не выронив ни слова, я зашел в квартиру и огляделся по сторонам. Кроме нас никого не было, а на Тори была надета уже другая кофта.       — Я видел тебя только что, — сказал я ей, почему-то шепча.       Тори замерла, обхватив себя руками и закусив губу. Она смотрела в пол, а напряженные пальцы, вцепившиеся в рукава кофты, дрожали.       — Это то, о чем я думаю?       — Если ты думаешь, что Макс только что приставал ко мне, и я еле унесла от него ноги, то да — это то, о чем ты думаешь.       В иных подтверждениях я не нуждался.       — Одно слово, и я убью его прямо сейчас, — обратился я к Тори, глядя той прямо в глаза. Я говорил более чем серьезно, и уже действительно приготовился к действиям.       — И какой в этом будет смысл? — хрипло спросила она, пожав плечами. — Никто не поверит мне, если я обо всем расскажу.       — Я тебе верю.       — Наше слово против его? — Тори невесело улыбнулась, разведя руки в стороны. Её щеки были прикушены изнутри, и она старательно сдерживала слезы. — Нас вышвырнут из фракции за клевету на командира.       — Если бы…- протянул я, однако так и не придумал, что сказать в продолжение. Что в такой ситуации ей нужно было услышать? Как мне стоило со всем этим поступить?       — Не надо, — перебила меня Тори, — ничего не надо.       Она замолчала и медленно подошла ко мне, уткнувшись лбом в мою грудь. Я погладил её по спине, запоздало подумав о том, было ли это уместно.       — Спасибо, — прошептала Тори, открывая передо мной входную дверь. Сейчас она хотела побыть одна.       Кивнув, я вышел в коридор.       При всем уважении к желаниям Тори, я не намеревался оставлять все как есть. Если Макс не успел закончить своё грязное дело с Тори сегодня, то что помешает ему закончить его завтра? Что помешает ему сделать это с любой другой девушкой?       Злость застилала мои глаза, пока я шел к дортуару. Впервые столкнувшись с подобным, я, как слепой котенок, пытался в темноте найти правильное решение. Единственной, кому я был готов доверить эту тайну, единственной, на чью помощь тут я мог положиться, была Алекс.       Зайдя в дортуар, я прошел к её кровати и прервал их разговор с Фором и Зиком.       — Ты нужна мне, — сказал я ей, — прямо сейчас. Пожалуйста.       — Все нормально? — нахмурившись, спросил Фор. Меня удивляло то, с какой быстротой он всегда озадачивался проблемами других людей.       Я молча кивнул. Алекс поднялась с кровати, и мы вместе вышли в коридор под вопросительные взгляды Зика и Фора.       — Что такое? — как только двери в общую спальню захлопнулись, Алекс подошла ко мне почти вплотную, положив руки мне на плечи.       — Мне нужен совет, — тщательно подбирая слова, сказал я, оглядываясь по сторонам в поисках лишних ушей.       Я взял Алекс за руку и повел за собой к Ущелью. Шум воды заглушал все посторонние звуки и не давал другим подслушать мои слова, пока я рассказывал ей о произошедшем.       — Сукин сын, — в конце концов на выдохе проговорила Алекс. Её челюсть была сжата, а по скулам ходили желваки.       Сейчас в ее широко раскрытых грозовых глазах, клянусь, я видел молнии.       — Где сейчас может быть Макс? — спросила она, разве что не скрежеча зубами.       — Наверное уже вернулся в командный пункт, — предположил я, — что ты задумала?       — Увидишь, — она решительно обогнула меня и направилась в сторону Лидера.       Я шел по коридорам, зараженный решимостью Алекс. Настрой, с которым она тут же бросилась защитить подругу, отпечатался и на мне.       Возле двери в командный пункт мы остановились. Врываться туда «с ноги» было бы опрометчиво, ведь кроме Макса там могли быть и другие командиры.       Резко втянув носом воздух и посмотрев на меня, Алекс без стука открыла дверь. От неё теперь исходило ледяное спокойствие.       Кроме Макса в помещении больше никого не было. Он сидел спиной к нам, уткнувшись в компьютер, даже не заметив нашего появления. Громко хлопнув дверью, Алекс привлекла внимания командира.       — Что вы тут делаете? — с негодованием спросил Макс, поднимаясь со стула. — Кто вам позволил войти?       Проигнорировав его вопросы, Алекс сделала несколько шагов в сторону Макса. Опасаясь, какой поворот событий может принять этот разговор, я встал чуть впереди неё в готовности при необходимости защитить от командира.       — Не жди сопливых речей про честь и достоинство, — спокойно произнесла Алекс, глядя в глаза командира. Тот опешил. — Вот, что тебе нужно запомнить раз и навсегда: тебе запрещено приближаться к Тори; запрещено смотреть в сторону Тори и как-то ей вредить; тебе запрещено даже думать о Тори. Ты услышал?       В глазах командира разгорался огонь, но он был несравним с ледяным пламенем, полыхающим в глазах Алекс.       — Что вы о себе возомнили? — усмехнувшись, спросил Макс, сделав два осторожных шага в нашу сторону. — В чем вы меня обвиняете?       — Ты сам всё понял, — холодно ответил я ему, преграждая дорогу к Алекс.       — Допустим, — кивнул Макс, остановившись передо мной, и пожал плечами. — И что? Кто вам поверит? Никто, — ответил он сам на свой же вопрос.       — Ты прав, — согласилась с ним Алекс, сделав шаг вперед и встав бок о бок со мной, — никто не поверит Тори, если она расскажет, что ты к ней приставал.       Макс перевел свой взгляд на Алекс. В нем читалась насмешка и одновременно презрение.       — Кто она такая, чтобы обвинять командира в подобном, да? Над ней все только посмеются. А у тебя есть власть и абсолютная вседозволенность, чтобы безнаказанно творить такое, — Алекс окинула Макса оценивающим взглядом с ног до головы и неудовлетворенно скривила губы. — Ты пришла сюда, чтобы поговорить о моих возможностях? — Я пришла сюда, — проговорила Алекс, подойдя к Максу настолько близко, что почти соприкасалась с ним носами, — чтобы указать тебе на твое место.       Командир отшатнулся от неё, в гневе оттолкнув стоящий за ним стул. Дров в костер подбрасывала и слабая усмешка на губах Алекс.       — Если ты снова попробуешь сделать это с Тори, — проникновенно произнесла она, — если ты попробуешь сделать это с любой другой девушкой, ты очень горько об этом пожалеешь.       — Угрожаешь мне? — лицо Макса было красное, а грудь быстро вздымалась и опускалась под курткой. Сейчас он напоминал нашкодившего непослушного щенка.       — Предупреждаю, — дернув плечами, ответила ему Алекс. — В следующий раз я приду не к тебе. В следующий раз я пойду прямиком к руководству Города и расскажу им пронзительную историю о том, как командир — человек, который должен защищать и оказывать поддержку, нагло воспользовавшись своим служебным положением, домогался до меня, распуская руки.       Глядя на Алекс, я чувствовал, как мое сердце бушевало от эмоций.       — Они бы не поверили Тори, — сделав шаг назад, добавила она, дальше притворно жалобно проговорив: — но они поверят бедной маленькой сиротке, которая только что пережила столько потрясений и стала легкой добычей для командира-извращенца.       На лбу Макса пульсировала венка, он сжимал и разжимал кулаки, не находя слов для ответа.       Несколько мгновений Алекс молча смотрела ему в глаза, показывая этим всю степень своего презрения и отвращения.       — Ты услышал? — холодно спросила она с твердостью в голосе, которую я раньше никогда не слышал.       Макс только кивнул.       — Славно, — пожав плечами, заключила она и, тронув меня за плечо, направилась к выходу.       Взглянув на Макса последний раз и еле сдержавшись, чтобы не плюнуть ему под ноги, я направился за ней, на прощание добавив:       — Животное.       Когда дверь за нами захлопнулась, я посмотрел на Алекс. Она несколько раз коротко кивнула собственным мыслям, кусая губы, а затем заключила:       — Он этого не повторит.       Я был в этом уверен. Впечатление от нашего разговора будет преследовать Макса каждый раз, когда он даже помыслит о подобном.       — Спасибо, — сказал я Алекс, когда мы пошли в сторону дортуара, — я не знал, что мне с этим делать.       — Пусть это останется между нами, — улыбнувшись одними уголками губ, она провела рукой по моему предплечью, закончив на ладони. Наши пальцы переплелись.       Обняв её на прощание возле дверей общей спальни, я возвращался домой с мыслью, что был безвозвратно влюблен.       Спустя два года я все еще вспоминал это чувство. Спустя два года я был еще сильнее в неё влюблен.       — Добавить тебе мяту в чай? — спросила Алекс, повернувшись в моих руках лицом ко мне.       — Добавь меня в список своих планов на эту ночь, — предложил я вариант получше, наклоняясь к её уху. Она смотрела на меня с лукавой улыбкой.       — Ты всегда там есть.       — Я сейчас умру о жажды, — жалобно протянула Марго из-за стола, — вы завариваете чай или изобретаете эликсир вечной жизни? Очень долго.       — Чай готов, — ответил ей я, отпуская Алекс.       Составив все чашки на поднос, я поднес его к столу.       — Кто проиграл на этот раз? — спросила Алекс, усаживаясь на свободный стул возле Фора и раскладывая на столе печенье.       — Марго, — торжествующе заявил Зик, протягивая той колоду карт для перемешивания.       — Это был первый и последний раз, не привыкай, — отхлебнув чай, ответила Марго, принимая у Зика карты.       Я сел напротив Алекс, вытянув под столом ноги и касаясь ими её ног. Сделав глоток малинового чая, я удовлетворенно вдохнул и выдохнул.             Момент был идеальным.