Последняя ночь

And if one last night is all that weʼve been given Letʼs live it like we care *** Наполеон впервые в жизни настолько одержим и околдован. Он словно окрылен и вот-вот воспарит над землей, позабыв о притяжении, ведомый в бесконечность одной лишь мыслью о любимом человеке. О своих чувствах хочется кричать, заявить во всеуслышание о своих правах, и никому не позволить даже ненароком посметь прикоснуться к его сокровищу. Ни к кому Наполеон никогда так не относился. Длинная вереница бывших пассий блекнет в сравнении с его новым, но самым серьезным увлечением. Ни с кем прежде не было ничего подобного, никто не вызывал таких эмоций, не проникал под кожу настолько, чтобы добраться до его души, задеть потаенные струны, вытащить из глубин неизведанные желания. И так страшно лишиться этого, наткнуться вдруг на отказ и непонимание со стороны возлюбленного. Злые сомнения одолевают, искалывают мелкими иголочками его самолюбие и уверенность в себе, прочно сшивая сердце шелковой нитью с вожделенным образом молодого принца. Но все волнения рассеиваются словно мутная, предрассветная дымка, стоит лишь ощутить этот беспокойный, жаждущий взгляд голубых глаз, в котором сквозит обреченное недоумение, непонимание причин, почему им никак не удается побыть наедине. Наполеон и сам не очень разбирается в этих причинах. Он не из тех людей, кто берет назад свои слова, особенно в том случае, когда сам настолько верит в них. Ему уже давно так сильно хочется спрятать своего принца подальше от посторонних, липких взглядов, укрыть за надежными стенами спальни и предаться любовной игре. Это испытание временем, пусть и не такой долгой, но все же разлукой необходимо, чтобы у Наполеона появилась возможность поразмыслить над тем, что происходит с ним самим, и утвердиться окончательно, что смысла медлить больше нет. Быть рядом с принцем — это то, чего он действительно хочет всем своим существом, то, ради чего стоит пойти на любые жертвы, к чему нужно стремиться, чего необходимо достичь любой ценой. Сбивает с толку то, что видимых препятствий для воссоединения не существует, мешает лишь вихрь хаотичных мыслей в голове самого Наполеона. Ему все кажется обманчивым в своей легкости и непринужденности, это развращает и прельщает одновременно, искушает и подначивает как можно скорее слиться в единое целое с воплощением своей мечты. Он никогда не испытывал такого духовного единения с кем бы то ни было. Они словно связаны самой судьбой, которая сжалилась над несчастными и подарила им этот безвозмездный шанс быть счастливыми без лишних мучений и непреодолимых трудностей. И грех этим щедрым предложением не воспользоваться. Он не собирается упускать самое дорогое, что теперь есть в его жизни. И все же Наполеона настойчиво гложет вопрос: как правильно подступиться к непорочному принцу, как не спугнуть желанную добычу, не показаться слишком давящим и навязчивым. Наполеон ужасно боится столкнуться с решительным, категоричным отказом напуганного и загнанного в ловушку зверька. Ох уж эти чувства, которые все делают таким особенно трепетным и опытных гордецов превращают в робеющих перед лицом неизбежности мальчишек! После изматывающих раздумий, Наполеон наконец определяется с дальнейшей стратегией сближения и наконец предпринимает попытку встретиться со своим ненаглядным. И пусть поступок чересчур глупый и даже отдает детской несуразностью, но внутри разливается непонятный жар, и шальной задор кружит голову. Записка, подсунутая под дверь, с размашисто написанной на скорую руку фразой, призванной дать понять, как сильно он соскучился, — лишь вздорная прихоть, от которой он не смог воздержаться, поддавшись своим низменным желаниям. Теперь остается только ждать появления принца, метаться в нетерпении и страдать, истлевая от мыслей, что он может так и не прийти. Но он приходит. Такой солнечный и яркий, он наполняет светом всю комнату, едва перешагнув порог. Он подобен искрящимся фейерверкам за окном, отмечающим небо звенящим смехом в разгар празднества. Огни отражаются в прозрачных, голубых глазах, наполненных тягучим восхищением, и неприкрытое желание скользит отблесками и тенями по подвижному юному лицу. — Пойдем со мной в постель, — довольно прямолинейно, но нет сил подбирать правильные слова, и голос хрипит, налившись нетерпением, напряжение сковывает мышцы, и настойчивая, примитивная похоть спускается к низу живота, застилая мечущийся разум покровом непоколебимой уверенности. Его принц, его чистый и светлый ангел так непорочен, еще не испачкан чужими пороками. И ему свезло столкнуться с безжалостным хищником, который не станет лишний раз церемониться и медлить, попасться в сети темной, растлевающей страсти и развратной грубости искушенного ловеласа. Наполеон знает, что его обаянию и шарму невозможно противиться. Он зовет за собой, он склоняет голову, самодовольно полагая, что никто не сможет ответить отказом. Но все же сейчас внутри клокочет непривычное опасение быть отвергнутым, которое с трудом удается унять, пока его бесподобный принц не размыкает губ, чтобы дать положительный ответ. Светловолосое совершенство смущается и робко вскидывает потупленный взор, ресницы трепещут, когда он широко распахивает глаза и нервно облизывает губы, пронзая сердце тихим согласием. И дыхание у Наполеона замирает — до чего его голубоглазый принц хорош собой. Такой любопытный, ступающий на еще неизведанную тропу, ведущую к новым открытиям, он рьяно впитывает в себя новые ощущения, — все для него впервые, еще не приелось и не наскучило, все ново. И с ним у Наполеона словно открывается второе дыхание, он забывает обо всем, что было ранее с теми другими, не имеющими никакого для него значения, потому что сейчас это нечто особенное, уникальное и неповторимое. Сколько бы раз он не видел это лицо, как долго бы его не разглядывал, все равно каждый раз мельчайшие изменения в черточках дарят новое, неизгладимое впечатления, отпечатываются на сетчатке, выжигаются острой иглой в памяти. И хочется забрать его себе навсегда, хочется отпустить себя на волю в эту ночь и наконец воспарить, словно прежде отрезанные крылья наивной мечтательности вновь прорвались сквозь огрубевшую от шрамов разочарований кожу. В камине пылает огонь, потрескивание поленьев создает особую музыку таинства, и фейерверки продолжают взрываться, наполняя праздничным трепетом, загадочным предвкушением раскрытия самого запутанного секрета жизни. Их тела сплетаются друг с другом на мягких шкурах убитых самим Наполеоном животных. И вот она, еще одна победа, еще одно завоевание и удачная охота в его коллекцию. Нет больше жажды поиска, он словно очутился дома, нашел источник своего живительного тепла. Ангел, окутывающий благоговением, лежит под ним нагой во всем своем великолепии. Любовь вершится перед лицом божества и с его согласия. Они должно быть связаны небесами, и благословение на их союз даровано самой судьбой, капризной и своенравной дамой, почитающей своим вниманием лишь избранных. Наполеон берет свое по праву, проникает в нежное таинство, лаская нетронутое никем ранее тело. Его лучезарный принц призывно разводит бедра, тая и растекаясь живительным источником. Каждым движением и вздохом выказывает абсолютное и безрассудное доверие, которое Наполеон так отчаянно боится не оправдать. Сладкие стоны подстегивают удовольствие, превращая незатейливость сексуального соития в сказочную чувственность, накрывающую с головой и уводящую прочь от реальности. Зыбкие тени мечутся перед глазами, и Наполеон скользит губами по пляшущим на коже его любовника отблескам света. Блики огня от камина заставляют его принца светиться, словно разоблачают его внутренний огонь, выманивая свечение на поверхность. И сердце стучит как бешеное, рвется из груди, болезненно глухо задевая ребра, никак не может угомониться от полноты чувств, льющихся изо рта непрерывным потоком ласковых слов и горячечных признаний. Наполеон неприлично, самозабвенно счастлив. Его принц выгибается под ним всем телом, обвивает ногами за талию, впиваясь руками в плечи, и шепчет слова, которые Наполеон и не думал когда-то услышать. Их обоюдное желание рождает невыносимое наслаждение, которое достигает своего пика, обрушиваясь на них водопадом завораживающего единения. И лицо принца озаряется восхищением, губы тянутся за своим заключительным поцелуем и ладони скользят по раздразненному страстью телу. Пораженный выдох, и Наполеон притягивает любимого к себе, уложив его голову на грудь, и плавно растекается затекшими мышцами по ласкающим кожу шкурам. Он обнимает своего сонного принца, убаюкивает ненавязчивыми поглаживаниями, внимательно вслушиваясь в размеренное дыхание, и каменеет от страха когда-нибудь это потерять. Темное, коварное желание поднимается из глубин его эгоистичной натуры и затапливает сознание собой. Все, чего он теперь хочет — никогда не расставаться. И самое ужасное, что ему известен способ этого не допустить. К сожалению, у него есть средство, которое не даст угаснуть этому пламени даже через века. Но может ли он так поступить со своим возлюбленным? Наполеон улавливает изгиб улыбки на губах своего принца, и понимает, что просто не сможет удержаться. Он не может расстаться с этим совершенством, не хочет и не станет. Это одержимость и это же неизбежность. Он намерен связать их судьбы навсегда, и ничто не помешает ему осуществить задуманное. Принятое решение холодным стержнем внедряется в разум, позволяя наконец погрузиться в тягучий сон. Наполеон закрывает глаза, позволяя себе уплыть в далекую темноту, чтобы приглядывать за своим принцем даже в царстве Морфея. *** Мысли о предстоящей операции почему-то вызывают у Наполеона нехорошее предчувствие и тошнотворную дурноту. Завтра им придется вторгнуться в святая святых преступного синдиката, в место, кишащее профессиональными убийцами, и как бы агенты А.Н.К.Л. ни были хороши в своем деле, но все же любая их миссия так или иначе была сопряжена с риском, а эта обещала быть особенно опасной. Не то чтобы они не были достаточно подготовлены или снабжены оружием, чтобы всерьез рассчитывать на провал, но это была неминуемая часть их жизни, — знание, что ты всегда можешь умереть. И Наполеону совсем не хочется умирать, уж точно не сейчас, когда какая-то неопознанная странность разъедает его разум и требует разыскать ответ, чего бы ему это ни стоило. Перед глазами постоянно возникает смущенный Илья, которого так и хочется задеть, дотронуться, заставить раскрыться и вытащить наконец наружу то, что русский прячет глубоко внутри своей загадочной натуры. Всего на секунду Наполеону удалось увидеть в своем суровом напарнике отблеск преследующего его призрака. Всего на мгновение, когда Илья был растерян и не контролировал свои эмоции, на его лице появилось то прелестное выражение. Милый ангел едва проскользнул в яростных чертах, но Соло успел заметить, зацепить эту красоту и ощущал теперь, как настойчиво эта картинка скребется в памяти. Сейчас этот ангел чистит пистолет, готовясь к опасной вылазке, и полностью сосредоточен на своем занятии. Руки скользят по металлу, уверенно и плавно, на лице ни одной лишней эмоции: застывшая маска серьезности, сжатые зубы и взгляд убийцы. Глядя на Илью в таком состоянии, Наполеон никогда бы и не подумал, что тот умеет быть действительно милым, трогательно беззащитным, а не куском холодного камня. Свет от настольной лампы попадает на кожу русского, скользит по пальцам и вызывает снова чувство, что когда-то давно Наполеон уже видел нечто подобное. Соло наблюдает за переливом свечения, за скользящими тенями, и ловит себя на мысли, что не прочь увидеть больше обнаженной кожи, залитой мягким огнем. Более того, ему кажется, что однажды он уже имел возможность любоваться тем, как огни мечутся по всему телу Ильи и взрываются фейерверками в голубых глазах. Дыхание замирает и чувство такое странное, томящее, и сердце ноет от нахлынувших эмоций. Он смотрит на Илью и не может унять дрожь. Курякин бросает на него взгляд исподлобья, молчаливо вопрошая: «Всё в порядке, ковбой?» Соло с трудом сглатывает вязкую слюну и смазано кивает, продолжая завороженно следить за ламповым светом, наделяющим черты русского щекочущим разум узнаванием. Илья хмуро сводит брови, тихонько вздыхает и возвращается к прерванному занятию, вновь ублажая бесчувственный металл пистолета своими выверенными прикосновениями. Наполеон впитывает в себя этот образ, намереваясь когда-нибудь соотнести его с тем иным, что сейчас никак не может толком вспомнить. Внезапно жуткий, липкий страх заползает надоедливым насекомым в его сознание: а вдруг у него не будет такой возможности? Вдруг дыхание смерти ему не чудится, и вовсе не предосторожность сейчас долбится в виски дурным предчувствием? В горле появляется ком. Он не может поверить, что однажды потеряет Илью. Русский стал чем-то настолько само собой разумеющимся, чем-то привычным и таким родным… Ломающей мозг загадкой, к которой Наполеон вот-вот подберет отмычку. В голове не укладывается, что это таинство так и может остаться неразгаданным. Нет, в самом деле, это какая-то ерунда. Соло заставляет себя выкинуть глупости из головы, и снова смотрит в лицо напарника. Русский щурится, что-то бурчит себе под нос и очаровывает каждым движением. Это магия разливается в полумраке, и Наполеон клянется самому себе, что обязательно выудит из глубины вдумчивой мрачности то светлое выражение, которое никак не дает ему покоя. Чего бы ему это ни стоило. А лампа все так же источает ласкающий свет, обрастает языками пламени, и на мгновение все вокруг заливается огнем, потрескивают поленья в камине и мощное тело Ильи, распростертое на звериных шкурах, сотрясается в оргазме. Видение рассеивается, оставляя теряться в догадках, откуда вообще оно взялось, с чего вдруг возникло перед глазами подобным образом. Только вот Наполеон совершенно точно уверен, что ему это вовсе не почудилось.