Похороненные сердца.

POV Ville       — Чем ты занимаешься по жизни? — Спросил меня Линде Линдстрем, пока мы шли по заснеженному полю — идеальному месту для идеального соития душ.       Снег кружился, вихрился и ластился к подошвам ботинок.       В этой части города было совершенно заброшенное место. Его периметр вбирал в себя свалку, погост, покосившуюся церковь и парочку рощиц.       «Зима всегда была частью меня, с самого первого моего попадания в этот мир»…       — Мечтаю, — проникновенно ответил я, спугнув ворона со статуи ангела. Казалось, ангел даже улыбнулся — скромно и благодарно.       Я решил не останавливать свое внимание на камне и постепенно углублялся в суть разговора, который, по моему мнению, играл важную роль для нас обоих. Посредством таких бесед мы научились бы понимать друг друга с полуслова, а есть ли дар выше этого? Лишь дружба могла подарить столь ценный подарок для нас обоих.       — Но я видел в твоей комнате массу всего, — Продолжал Линде. — Нотные листы, гитару, микрофон, коллекцию книг, исписанные тетради и холст. Это не похоже на игру воображения.       — А кто сказал, что со всем этим я не могу мечтать? Это и есть моя мечта. Мечта — вовсе не бесполезное занятие. Если нет мечты — нет и души. Посему в таком состоянии человек — всего-навсего оболочка.       Линде, казалось, выдохся.        Он присел на ограду и сладострастно запрокинул голову, вглядываясь в беспросветную мглистую даль облаков.        Я посмотрел на его профиль и покачал головой. Красив, что ни говори. Жаль, что не девушка — я бы засматривался.       — Я тоже умею играть на гитаре, — Внезапно сказал он. — Моя мама говорит, что так надо. Надо учиться. Но моя душа лежит вовсе не к этому, я бы хотел стать врачом.       — На врача тоже учиться надо, — Со скепсисом ответил я. — Будучи музыкантом, ты и так будешь лечить людей, а времени уйдет гораздо меньше, ежели на диплом. Ну, если, конечно, ты не купишь его в каком-нибудь переходе, — Добавил я со смехом.       Линде немного подумал, а затем признался:       — У меня боязнь сцены. Я не хотел признаваться самому себе в этом, но от правды не уйдёшь, верно?       — Чего ты боишься? Уж не помидоров ли? — Прохладным голосом спросил я.        Линде не ответил, он как-то смешно сжался, а потом и вовсе начал разглядывать свои ботинки.        Я запрыгнул на соседнюю ограду, раскинув руки подобно пугалу. Иронично откашлявшись, я сделал вид, будто достал из кармана свиток. Не торопясь развернул его и принялся читать:       — Кхм. Здесь покоится Линде… Величайший герой всех времён и народов. Его имя наречено было стать известным. Он был доблестным героем современности.       Я перепорхнул на надгробье и оглядел «многотысячную публику». Линде смотрел на меня с удивлением. Вот-вот, и рассмеётся. Любовь — это похороны сердец и ода жестокости, Когда ангелы плачут кровью На распустившиеся цветки зла. Похороны сердец и прошение о снисхождении, Когда любовь — это оружие, разлучившее тебя и меня. Она была солнцем, светящим над могилой твоих надежд и грёз. Он был луной, изображая тебя, с едва уловимым, блеклым сиянием. Она была ветром, приносящим беды и страхи, которые здесь давным-давно позабыты. Он был пламенем, неукротимым и безжалостным, а ты была мотыльком, летящим на это пламя. Клеймо еретика — быть неподвластным божественному. Бог не внемлет мольбам страждущих. Последний обряд для душ, охваченных пламенем: три коротких слова и вопрос: «Почему?»       Я кротко улыбнулся и откинул волосы с лица. Белый полог снега был испещрён моими шагами. Вокруг Линде была лишь короткая цепочка с едва заметны оттисками, похожими на автомобильные протекторы.       — Это твои стихи? — заворожённо спросил парень, поднимая на меня свои выразительные и одновременно удивлённые глаза.       — Это не стихи, это белые писания. Я хотел сложить из них песню, но времени не хватило, — Я лишь отмахнулся.       — Ты так лёгок и прост: совсем не стесняешься, когда на тебя смотрят. И творишь что-то непонятное, но мне… мне это нравится, — Парень на миг задумался. — И, знаешь… Я рад, что встретил тебя. Хотя, изначально я хотел купить штаны и свалить из твоего магазина. Книга — она меня остановила, поэтому я и пришёл. И, естественно, за моими действиями не было ничего плохого.       — Я знаю, прекращай оправдываться.       Я лишь отмахнулся и разлёгся прямо на снегу, подложив руки под голову.       «Хороший сегодня день… Трогает за живое, толкает на действия. Сыпет в меня фалдами вдохновения. Строчки так и ползут сами собой в голову, только успевай уворачиваться».       Если я и буду выступать когда-нибудь в будущем, то попрошу убрать со сцены всякий лишний хлам.       Я выключу ненужный свет, придвину к себе микрофон, крепко обхватывая его пальцами. Закурю сигарету.       Конечно, там будет холодно, но мне будет плевать. Я сниму с себя тесную человеческую одежду и придам своё тело огню взглядов. Они будут рассматривать меня: мою неестественно бледную кожу, истощённую грудную клетку, узкие бедра обтянутые чёрной кожей…        Кто-то, возможно, захочет со мной переспать, кто-то подставит шею под мой воображаемый укус. Но ни один из них не будет подозревать о том, насколько одиноки и холодны мои мысли.       Если вскрыть мою черепную коробку, то из неё ударит белый ледяной свет, освещая безграничное пространство вокруг себя. Он заморозит еретиков, ослепит творцов и сомкнёт свой безмолвный поцелуй на губах мечтателей. Он будет повсюду, и никто не сможет улизнуть из-под него.       «Неплохая идея… Об этом стоит написать песню», — Подумалось мне в который раз.       — Я бы хотел родиться в другом месте. Я бы… — Линде осёкся.       — Неважно, чего мы хотим, — Глухо пробормотал я, стискивая пальцы у себя на шее и гладя вдаль. — Люди постоянно чего-то хотят. Мы бьёмся и машем кулаками налево и направо. Мы понимаем, что все это нам не нужно, даже если добиваемся чего-то, это не приносит нам должной радости.       — Но ведь для чего-то мы живём?       — Верно, но вопросов больше, чем ответов. Как можно понять своё предназначение, не обратившись к своим предкам? Не спросив у них?       Линде понимал это. Я был уверен на сто процентов. Он был таким же, как и я. И мне было приятно находиться рядом с ним, чувствовать его дыхание и ловить его взгляды.       Колёсико крикета пропустило лёгкую искорку — кончик сигареты занялся огнём.       Курение… Своеобразная привычка, она передалась мне от отца. В детстве я мог часами следить за ним, лёжа на диване на животе. Я смотрел на его профиль, думал о своём маленьком мире и о его губах.       Меня потрясала техника курения, а после я сам курил — глубокий вдох, поцелуй никотина, лёгкое чувство отстранённости — потрясающе, что ни говори. С выдохом выпускаешь дым и боль. Обиду и ярость.       Солнце упрямо клонилось к закату, кидая ослепительные отблески на волосы Линде. Вскоре оно достигло веток деревьев и подсвечивало их.       — Будто горят, — неприметно заметил я, поворачиваясь на бок и рассматривая языки пламени на голых сучьях.       — Может быть, так оно и есть. В другом мире, возможно, — Линде присоединился ко мне, блаженно вздыхая.       Мы могли лежать так целую вечность, не смотря ни на что — говорить, или же молчать — не суть так важна.       Однажды так и завязалась наша дружба — мирная, спокойная, полная удивительных открытий и разделённых интересов.       Дружба, умещающая в себе целый мир, по своему естеству огромная, просто колоссальная.       Нам было плевать на ограничения, плевать на сущность тех, кто нас не понимает. Верно, их мир был недостаточно прокачан. Он был ограниченным, серым и пустым. Лишённым красок и жизни.       Странно, я и подумать не мог, что эта дружба зайдет так далеко, оставив наши умы сгорать, всякий раз, при взгляде друг на друга.