Похороненные сердца.

      — Почему ты оказался запертым в собственном доме? — Задумчиво спросил Вилле, помогая мне с сумкой.       Мы наконец-то приехали.       Коттедж был весьма неплох собой, если, конечно, убрать эти чудовищные фигурки гномов близ крыльца.       Гномы, ровно как и клоуны, внушали мне отвращение. Я обожал брать биту и идти в сад Миссис Мюрей, развлекаясь откалыванием их беззаботных голов. Голов этих уродливых созданий.       Странно, что Вилле терпел таких «соседей». На одном из них я увидел оттиск «хартаграммы». Так её назвал Вилле.        Он беспрестанно выводил этот значок повсюду, и по его словам тот имел некий сакральный смысл. Правда, парень не спешил делиться им со мной, уверяя, что это пустая трата времени. Всё равно не пойму. Оставалось жить в неведении, что, к слову, меня не смущало.       Так вот, увидев хартаграмму, я понял: Вилле — правильный человек. Гномов аналогично не любит, но коли от них не избавиться, то поглумиться ведь можно?       В общем, коттедж был двухэтажный. Старенький, но красивый. С башенками подобно замку.       Скорее, ему более подходило определение поместья. Веяло от него какой-то несусветной магией, и я начинал понимать его владельцев. Дух дома роднился со мной. Семья звала меня в свои искусные объятья.       Витражи несказанно удивили меня. Они были собраны из кусочков различного стекла и склеены, будто единое целое. Стёкла были разных цветов. Каждое из окон изображало отдельную историю: вот рыцарь несётся на своём коне, вот русалка окунает свои белёсые руки в воду, вот замок сверкает башнями. Дивная крутотень.       Внутри было ещё круче. На стенах висели картины. Вилле скромно махнул рукой, указывая на одну из них.       — Моя.       «Бушующее торнадо над чреслами преисподней, людские силуэты припорошены снегом».       . Я открыл было рот, но беззвучно закрыл после. Даже хвалить отказался, подозревая, что обладатель сам понимает ценность своего творения, вот и скромничает, как боженька. Остальные картины были менее талантливы, но не менее выразительны. Их рисовал Кари в свободное от работы время. Анита всячески поддерживала его в начинаниях, они были идеальной парой в моем понимании.       — А это что? — Я склонился над застеклённой витриной, разглядывая артефакты, увековеченные под ней.       — Мой дядя — диггер. Копатель, — Пояснил Вилле, видя моё непонимание. — Он ездил по странам и занимался раскопками. Естественно, незаконными. Некоторые вещи здесь из Германии, Чехословакии и Румынии. Даже из Венеции. Хотя там гиблое место для такого рода занятий. Все затоплено.       — Можно я украду тебя, твой дом и твою сказку? — Фанатично проговорил я, запрокидывая голову и разглядывая потолок.        Он повторял сюжеты с фасада: с четырёх углов свешивались знамёна на тонких серебряных ножках-палочках.       — Прекрати, я начинаю смущаться, — Вилле лукаво улыбнулся и спохватился. — Чего мы тут торчим, пошли в мою комнату. Кстати, ты не ответил на мой вопрос.       — Мама, это все она, — С грустью ответил я, проводя рукой по перилам и собирая с них приличный слой пыли. Мы начали подниматься наверх.        Вилле сверкал своим тощим задом в кожаных штанах, а я лишь глотал, испуская иногда томные вздохи. Не забывая при этом говорить как бы между прочим.       — Она сказала, что вы уедете без меня.       Вилле фыркнул.       — С чего она так решила? Я вроде не давал повода.       — В том-то и дело. Некоторым людям не нужен повод. Как Гитлеру, например, — Невесело сказал я.       — Но-но! — Прикрикнул Вилле. — Он, между прочим, гений. Я вообще промолчу, потому что ты недостоин слушать о его великих подвигах. — Парень расхохотался, снизил голос до приятного мелодичного баритона, коим располагал абсолютно всегда, кроме случаев непредвиденных истерик. — Её можно понять. Она ведь тебе добра желает. В своей манере, конечно — дико изощрённой и глупой.       — Лучше бы она Джимми вернула. Сорвала его со стены и порвала на кусочки, да так, что не склеить.       — Порви что-нибудь из её арсенала. Например, плакат с Мерилин Монро.       — О боже, ты его видел! — Я покрылся краской. — Вообще-то это мой...       — Мистер Хайд, меня сейчас стошнит, — Вилле картинно склонился в пролёт.       — Смейся, паскудница, — Обиженно проворчал я, стараясь глядеть на всё отрешённо.       — Я бы хотел нарисовать тебя, — неожиданно сказал Вилле и обернулся.       У меня даже дыхание перехватило. Я опустил глаза.       — Не думаю, что это хорошая идея...       — Ты не нравишься себе? — Удивлённо спросил Вало. — У тебя очень красивые волосы и живые глаза. Думаю, получится отличный портрет.       — Лучше напиши мне стихи, — пробормотал я.       — Хорошо.       — Да я просто так сказал.       — О Господи, — Парень закатил глаза и толкнул дверь в собственную комнату.       Там был самый настоящий хаос, и да чего там только не было. Библиотека, постеры на стенах: Iron Maiden, Sex Pistols, Nirvana, Scorpions, Black Sabbath, Misfits. Звукозаписывающее устройство и аппаратура, стойка для микрофона, ароматические палочки... Неожиданно? Факт. Их запах сводил меня с ума. Я глупо разулыбался и бросился на кроватный плед, в наслаждении осматриваясь.       Твою ж мать. Откуда у них столько денег? Они что, подняли неимоверный процент продаж резиновых женщин?       — Это Бэм. Все он.       — Кто такой Бэм?       — Друг моего отца. А позже и друг семьи. Он любит меня, как сына. Хороший человек. Никогда бы не сказал о нём плохо.       — Я бы тоже не сказал, — Прошептал я с завистью.       — Кстати, не разлёживайся. Сейчас ещё народ подъедет. Буду знакомить тебя с остальными своими друзьями. Хотя, по большей части, они друзья моего брата. Я просто делаю вид, что общаюсь с ними. По мне они просто сброд.       — Обо мне ты другого мнения. Почему?       Вилле улыбнулся и на миг его лицо стало похоже на морду волка. Голодного волка.       — Ты — родственная душа, ты вне поля зрения моего жюри. Не забывай.       — А ты очень открытый на самом деле. Странно, что лишь для единиц, ведь из-за этого тебя можно посчитать замкнутым, ненормальным. Как ты собираешься выступать при таком отношении к публике? Не забывай: ты будешь нравиться всем подряд, в том числе и наркоманам, шлюхам и насильникам.       — Я постараюсь абстрагироваться. Как от своего назойливого брата, — Вилле снова улыбнулся, на этот раз задумчиво. — Ну что, пошли?       — Да, пожалуй.       Напоследок я вдохнул полной грудью. Для того чтобы сохранить в своих лёгких терпкий аромат Прованса.       На улице пошёл снег, а во дворе теснились как минимум три машины. Пар шёл на полную катушку. Движки работали натужно и нехотя.        Из машин стали подтягиваться люди. Преимущественно молодёжь, среди которой большинство принадлежало парням. Было всего две девушки. Одна — так себе, вторая — настоящая принцесса.       Йессе легко обогнал нас и принялся обниматься с некоторыми, до остальных его ручки пока что не дотягивались.       Кто-то позёвывал. Один из рослых таращился на поместье, не скрывая своего разочарования.       Девушки воодушевлено бродили по саду, тыкая пальцами на всё без исключения.       Вилле в распахнутом пальто и с развевающимися волосами стоял на крыльце в сторонке. Казалось, он наблюдал за новоприбывшими, но в его ушах были наушники. Он просто глотал снежинки и улыбался сам себе под нос. Или какой-то песне, Бог его знает.       — Херман, дружище! — приятный блондин громко расхохотался и заключил Вилле в объятья, тот по обыкновению вынул наушники из ушей. Я отошёл в сторонку, чтобы не мешать.       — Йонне Аарон, как я скучал по тебе.       Кажется, и правда скучал. Я заметил, как блестели глаза Вилле, когда тот обнимал светловолосого.       — Как твоя девочка? — Хитро спросил Йонне. Я, в свою очередь, навострил уши.       — Ты про гитару? — Вилле задумался. — За последний год сменил херову тучу струн, потом полетел бридж, пришлось сводить концы с концами. Мини-Джек навернулся ещё вчера. Мне чертовски не везёт в этом году, чувак.       «Гитарные фанаты», — Я закатил глаза, смеясь про себя. Я бы мог поддержать тему, а надо ли? Я что, тут единственный человек, играющий с четырёх лет и ненавидящий свою профессию? Эти парни вон какие открытые. Даже Вилле. Может, когда хочет.       — Лили, — Вилле помахал мне рукой. — Это Йонне Аарон, вокалист, поэт, роскошный бес в женский тряпках.       — Я из Negative, — Аарон потряс мою руку, искрясь счастьем.       Я только сейчас заметил, насколько у него красивые и миниатюрные черты лица. Какой же он милый. Вилле, как пить дать, рисовал его. А может и не только рисовал...       — Я слышал о тебе. У тебя красивый голос. Резкий, но красивый, — Правдиво отметил я.       — Я работаю над ним, — Со вздохом ответил Аарон.       — Он репетирует по восемь часов на дню, не то что я, — Восторженно проговорил Вилле, давая пять Йонне.       Раздалось шлёпанье, и я снова едва сдержал улыбку. Аарон мне понравился. Интересно, как будут обстоять дела с остальными? Что-то Вилле не горит желанием подходить к ним. Да и Аарон сам прыгнул рыбкой в невод кудесника Вало. Так что Йессе пока ведёт в неравном бою между собой и старшим братом.       Я вдруг вспомнил про наушники и воткнул один из них в ухо. Только сейчас понял, что не взял с собой кассетник. Матерь божья. Вилле оглянулся, увидев моё разочарование.       — Пошли в парк, там должно быть лучше, чем здесь.       — Ты даже не поприветствуешь их? — Возмущённо спросил я, дёргая Вилле за рукав пальто. — Ты бы мог быть центром внимания, если бы захотел.       — А надо ли? Быть центром внимания австралопитеков — не значит быть центром Вселенной, посему я удаляюсь. Мы удаляемся, — Вилле потёр замёрзшие пальцы и подул на них.       Я согласен. Это лучше, чем всё на свете.       Позже, сидя в парке, мы слушали песню из кассетника Вилле. Он поделился со мной наушником, и мы смотрели на снег. Доселе я не видывал подобной красоты: ни музыкальной, ни природной, ни человеческой.       Мы думали о разном, но были в одном состоянии. Состоянии катарсиса, что опоясывало нас одним объятьем.       — Слыхал, что человеческий волос — сильная вещь, способная по своей силе удержать внедорожник на месте на полной отдаче, при всех включённых скоростях? Как ты думаешь, наши волосы смогли бы не дать нам свалиться в пропасть забвения? Удержали бы на краю?        Глядя на твои, я хочу укрыться в них от этого мира, от стужи и от непонимания...       Я знал... Он слушает мои мысли. Давится кашлем. Брезгует своим телом, но вместе с тем располагает внеземной красотой своего слова. А ещё, я ему нравлюсь. Своей замкнутостью.       Не было смысла отвечать на то, что было и так известно без лишних и ненужных слов.