Похороненные сердца.

      Ближе к полудню мы — я и Вилле — двинулись на рыночную площадь.       Я был не намерен уезжать без сувениров, и друг поддержал меня в моем стремлении оббегать все магазины.       К слову, их было немного. Для такого мелкого городишки достаточно и шести, не более. Зато каких!       Подобного ассортимента порой даже в больших городах днем с огнем не сыщешь.       Пока мы шли, я вспоминал прошедшую ночь. Такого колорита событий я, признаюсь, не ожидал.       Вилле сделал мое утро. Пусть и не совсем так, как мне хотелось.       Ну и, по большей части, я сам виноват. Чего мне стоило ответить ему взаимностью? Почему я решил, что нам еще слишком рано для такого рода «развлечений»?       Вилле что-то рассказывал, но я не слышал его. Я в помешательстве отгонял от себя голос, что твердил мне: «Возьми его за руку, тебе что, сложно?»       Вокруг никого не было, поэтому мы могли делать все, что захотим, оставаясь при этом незамеченными и неузнанными.       … — Ну о какой ерунде сейчас поют? Либо хнычут о том, как они рассекали на своих офигенных тачках под пальмами, либо плачут о том, как тяжело живется на свете. Во всем этом нет ни слова правды, поэтому такие тексты всех оставляют равнодушными. Только у одного процента есть роскошные машины. От силы два процента обзавелись силиконовыми сиськами. Но сердце есть у каждого. У каждого есть воображение. У каждого в жизни бывают хорошие дни и плохие дни. Вот о чем я пишу. Это единственная на свете вещь, о которой я что-то знаю…        — Вилле, в скором времени, я надеюсь, что твои песни услышат все, кому не лень дотянуться до приемника, так и знай, — воодушевленно ответил я, пробираясь в океане снега под моими ногами.        — Я знаю, — гордо ответил Вилле, натягивая шапку по самые глаза и жмурясь на ветру. — Посему, я буду ждать этого. И не важно, сколько синяков я приобрету в этой борьбе за справедливость.       «Один черт, я буду видеть эти синяки и стараться приободрить своего искусителя. Стараться вылечить его тленную и промозглую душу».       Мы, наконец-то, дошли до первого магазинчика и с подростковым простодушием вошли внутрь.       Вилле спрятался в мир музыки, облачившись в наушники и бродя вдоль витрин. На этот раз его образ не имел величия. Скорее, он был несколько отстраненным и немного изнасилованным.       Кем и чем, интересно?..       Я не решался подойти к нему и спросить о столь веских причинах для того, чтобы ходить, не обращая на меня никакого внимания. Пусть дуется на свою жизнь.       Я купил парочку дебильных магнитиков на холодильник, открытку для Вилле с изображением «Джека Дэниэлса» и какую-то дешевую, черную футболку.       Нагнав друга в продуктовом отделе, я протянул ему открытку со словами:        — С Рождеством, «дорогуша».       Моя «нежность» застала его врасплох, и он выронил покупки. Пара упаковок печенья и топленое молоко?! Да он прикалывается?.. Нет, серьезно?       Но, когда он достал из-за пазухи бутылку виски, мои легкие благодарно выдохнули унцию воздуха.        — Хорошая, — он принял открытку и глянул на нее своими густо накрашенными глазами, аки тарантул. Я подметил, что его поджатые в порыве умиления губы сводят меня с ума.        — Куда идем? — со вздохом спросил я, когда мы вышли на улицу.       Т- Можно пойти на заброшенную электростанцию, — со вкусом предложил Вилле.       Молочком он, к слову, не побрезговал. Я ронял восхищенные ахи и охи (про себя естественно), а внешне оставался спокойным и малость напряженным.       Электростанция находилась в миле от городка, за заснеженным лесом — темным, густым и завораживающим. В таких, на моей памяти, водились различные сказочные твари.       Можно было представить русалок средь ветвей, коими были маленькие припорошенные кустики можжевельника, либо принять коряги за томных, грустных поэтов, что склонились над своими писаниями.       Высоковольтные вышки облепили дорогу. Они выступали мощным отрядом, надеясь проникнуть на трассу, словно бы хотели наступить на нее своими тяжелыми железными стопами. Их сдерживали «пучки» снега величиной с приличный дом.       Спустя сто метров дорога обрывалась, по каким-то необъяснимым причинам. Нам пришлось пробираться, буквально пропихиваться сквозь молочную пелену, покуда мы не нашли наст.       Наст сдерживал наши подошвы и позволял им держаться на снегу устойчиво и стабильно.       Беспристрастный Вилле шел впереди меня. Его строгий силуэт был погружен в туман и окутан саваном снега.        — Мне всегда нравилось это место, — прошептал парень, не сводя своих зеленых глаз с равнины.       Я стиснул зубы, решаясь.        — Ханнеле, ведь, тоже? — невзначай бросил я.       Вилле осекся, не решаясь идти далее. Его мощные ступни крутанулись и, кажется, он пошел обратно.        — Кто тебе рассказал о ней? — грубо спросил парень.        — Никто. Я сам ее видел и говорил с ней, — я старался не испугаться, но взгляд Вилле вгонял меня в неистовый ужас.        — Ханнеле умерла несколько лет назад, — со вздохом ответил Вало, ни капли не смущаясь моего испуга. Он присел на упавшее дерево и привычным жестом пригласил меня к себе. Я подчинился.        — Я нашел ее в этих местах. Она была изуродована. Благо, что не обезглавлена.       ! — У нее были враги? — глухо спросил я, стараясь не нарушать покой своего изменчивого товарища.        — Да нет. Это местные звери постарались. Тогда тут бродили стаи голодных волков. Сейчас-то их вытравили…        — Почему она пошла сюда, зная, что может погибнуть?        — Мы поругались с ней накануне того вечера. Я обещал ей бросить карьеру, обещал сбежать вместе с ней из этого города. Он был слишком скучен для нее — ее душа жаждала пространства, света. Но однажды мои родители просекли фишку. Они пытали меня вопросами и прочим дерьмом, пока я не выложил им правду. Будучи старшими и опытными, они пресекли мои попытки и велели оставить Ханнеле в покое, сказать ей, что все кончено.        — И ты сказал?        — Именно. К тому же, Йонне вторил их словам. Мы расстались с Аароном в восемь вечера. В половине девятого я встретился с Ханнеле. Она уже собрала свой нехитрый скарб и ждала меня в этом самом лесу.       Вилле остановился и глотнул воздуха. Его лицо слегка осунулось от трагических воспоминаний. Я уверенно сжал его ладонь в своей — на этот раз без малейших раздумий и прочих жеманств.        — Я объяснил ей ситуацию и сказал о моих мыслях на счет ее затеи. Я обозвал ее глупой, помешанной, — лицо Вилле исказилось до неузнаваемости. Я понял, чего он боится. Он боится своей души, потому что она отвратительная на внешние признаки. Внутри она иная, но не снаружи…        — Она бежала. Оставив все, что было при ней. Я не пытался ее догнать — дерьмо я, а не человек. Именно я обрек ее на страдания. Я дерьмо, Лили. Ты веришь, что я желал ей только добра? Я ухаживал за ней, холил, оберегал, но я не мог дать ей самого главного: себя. Я не мог поставить крест на своей жизни — на тот момент со слов родителей, а теперь и сам, повзрослев, могу сказать тоже самое.       Я кивнул.       Отчего же не понять? Я не представлял Вилле Вало без музыки. Это словно день без солнца, или что-то вроде того. День без солнца — ночь, что ни есть правильно.        — Как ты охарактеризуешь мое видение? — спросил я у Вилле.       Он достал сигарету и закурил. После чего смог дать вполне вразумительный ответ.        — Это не Ханнеле. И не призрак.        — Что ты имеешь ввиду? — я несказанно удивился.        — Либо это испарения, либо — ее старшая сестра чудит. Она строит мне козни с тех самых пор, когда Ханнеле умерла. Я не решился рассказать ей правду о том, как погибла ее сестра.        — Погоди. Во-первых, про какие испарения ты говоришь? — с непониманием переспросил я.        — На месте нашей, так называемой, «деревушки» ранее было расположено кладбище. Я понятия не имею, сколько ему лет, поэтому могу ссылаться на испарения от мертвых тел, либо от одежды и прочее. Но такая версия отметается, потому что тут уже ничего нет — все обратилось в тлен.        — Может да, а может и нет, — вдумчиво ответил ., — А что за сестра?        — Близняшка Лийса, — пробурчал Вилле, надув губы. — Она живет бог весть где. Никогда не показывает себя. Чудит и пугает местных, в том числе и моих родственников. Йессе до усрачки доводит. Я покрываю ее, тем самым рою самому себе могилу. Где гарантия, что она не придушит меня когда-нибудь? Во сне, например?        — Я думаю, она не рискнет. На тебя невозможно сердиться, — проговорил я, глядя в его тусклые от воспоминаний глаза.        — Ты так думаешь? — прошептал Вилле, ласково гладя мое запястье.       Его глаза подернулись жизнью и стали словно древо, то самое, что вселяло души в тела — оно начало наклевываться сквозь его веки.       Чудесное зрелище…        — Ты — единственный, кому я поведал свою тайну. Обещай, держать ее за зубами, ясно?        — Мог бы и не говорить, — пространственно ответил я, поднимаясь и увлекая Вилле за собой. — Допивай молоко и принимайся за виски, ведь ты явно купил его не для коллекции.        — Конечно нет, — пробормотал Вилле, осушая бутылочку.       Я думаю, что в этой семье более нет такого, чему бы я несказанно удивился.       После сегодняшнего события логика улетела за пределы игрового поля. Теперь мы играли в уфологов, да и вообще, наверняка за время нашего отсутствия к поместью Вало прилетели Марсиане. Теперь они топчутся на их заснеженном газоне, сшибая головы проклятым гномам…       Интересно, как Вилле держится? На его месте я бы стал замкнутым, неразговорчивым.       Конечно, не сказать что Вало был (ох, ужас), каким собеседником, но, по крайней мере, он выглядел скорее беззаботным недотрогой, чем словесным убийцей.       А еще он был романтиком. А романтик, как известно, никогда не обидит девушку, пусть не старается.       Так или иначе, мы наконец-то пришли к электростанции.       Жуткое место, но не менее романтичное, чем мой напарник.        — Когда вернешься в Валиллу, снова примешься за старое? — спросил я у Вилле, повсеместно оглядывая здание.        — Да. Я буду ходить в школу и работать в сексшопе. В сущности, какая разница, что продавать — бананы или фаллоимитаторы? Да, суют их в разные дырки, но, по сути, это просто товар! — нервно хохоча, ответил Вало.       Я подавил безудержный смех.       По сути своей, станция представляла из себя частное сооружение; не обязательно большое по своим размерам — так, несколько кирпичных построек с ответвлениями коридоров.       Не берусь описывать цвет зданий, потому что они предались копоти и тлену, частично припорошенные снегом.       Изнутри все было намного прекраснее, вопреки прозаичности внешнего вида фасада. Внутренняя оболочка представляла собой широкое, слегка округлое помещение, в коем еще остались некоторые предметы, указывающие на прежнюю работу станции: полусгнившая и заледенелая одежда сотрудников, проржавевшие противогазы, средства от дегазации и прочее.       Слева и справа нас окружал плотный полк труб, разных по калибру, с различной обмоткой, что, наверняка, служила протектором для оных.       Там был и второй этаж.       Вилле поспешил пройти к призрачной лестнице и первым взойти на ее ступени.        Под лестницей находился небольшой проход, что вел в неизвестном направлении. Стараясь не смотреть на него более одной секунды и отгоняя от себя наваждение, я забрался следом за Вилле.       Атмосферка была железобетонной. Воздух смердел копотью, покинутостью и прочими неважными запахами. Вилле натянул воротник до середины лица, стараясь не дышать в открытую. Я последовал его примеру. Узкая полоса видимости напомнила мне по своей аналогии маску сварщика (сравнение было из самых лучших).       Несмотря на удручающую тишину и вселенский гнет здания, я был спокойнее своего повседневного состояния.       Присутствие Вилле внушало мне безопасность и уверенность — эти чувства возрастали с каждым шагом и дарили мне невероятное облегчение.        — Что там? — спросил я, окликая Вало.       Тот заглянул наверх и удовлетворительно кивнул.        — Ничего особенного. Полезай следом.       Стоя на верхнем этаже, мы обнаружили след от костра, об этом говорили черные отметины на бетонном полу и, раскиданные по всему периметру помещения, палки.        — Я не думаю, что здесь кто-то может жить, — со скепсисом произнес я.        — Не стану делать выводов, а быть может — тут бывали сталкеры.       Вилле сгреб палки, выложил из них конус и зажег краешек бумаги, что нашел в сумке.       Затем присел на какой-то ящик, глядя на меня снизу-вверх.        — По-моему, мы не плохо проводим время, — с удовольствием произнес он и стянул свитер с лица.        — Если не брать в расчет того, что мы так далеко от дома — да! И это все ты. Без тебя тут нечего делать.        — Лили, у меня к тебе серьезный разговор, — неожиданно произнес Вилле, глядя в самое пекло костра.        — Валяй, — Непредвзято ответил я, пожав плечами.       С каждым его словом мне становилось все холоднее. С каждым словом я чувствовал, как комок нарастает в моем горле.       Вскоре, вероятно, задохнусь.       Когда он закончил, я упрямо не верил его словам. Но только что отзвучавший голос, облачко Виллиного выдоха и его влажные губы свидетельствовали об обратном.        — Мы расстаемся, — говорил он. Я отказывался верить в услышанное.