Похороненные сердца.

      … — Кажется, меня сейчас вырвет, — Вилле зажал рот ладонью, и уселся рядом со мной на заднее сиденье, — Отцовские одеколоны — страшная вещь.       — Я все слышал, — Кори взглянул на сына в зеркало заднего вида: взгляд у него был недобрый.       — Брось, в сотый раз, он чем — то недоволен. — Привыкнуть можно. — Его мама неустанно разглядывала себя в другое зеркало, — намного меньше, в то, что притаилось в ее сумочке.       Я закатил глаза и откинулся на сиденье.       «Кажется, кошмар только начинался». Если честно, я не был уверен в семье Вало. Не ровен час: они выкинут что — то непристойное, что ни на йоту не уложится в голове Лилиной матери.       — Ты как? — Спросил я с улыбкой, поворачивая голову к молчаливому «особняку» на кожаной обивке.       — Ты и так все знаешь. — Вилле насупился, извлекая из кармана плейер…       … Спустя львиную долю времени…       … — «Я же не знал, что от одеколона у него начнет прогрессировать астма!»       … -» Господи, вытащите его, или он облюет всю машину!       Спустя еще немного времени…       Мысли Линде Линдстрема.       Стоит ли говорить, как носилась моя мать, ожидая своих «ненаглядных гостей». Кажется, она проклинала себя за свое желание, которое в одночасье превратилось в настоящий ад, с его знаменитыми пожарищами и котлами с кипящей жидкостью.       В одно мгновение, она прокляла себя за то, что отказалась пить в этот вечер, потому что в трезвом состоянии ее бесили даже самые чистоплотные, образцовые и миролюбивые люди. Даже если бы эти люди не прогуливали школу, не слушали отвратительную музыку, и не носили «хрен пойми что». Ей, дай повод — разворчаться.       Как только мой зад почуял неслыханную беду, я ушел в свою комнату и включил гитару в усилок.       На самом деле, я был бы не против оказаться в школе — лишь бы не слышать все то, что мог услышать за «званным ужасом».       Я хотел сказать «ужином», но это слово не желало ложиться на мои губы правильным образом. Оно скатывалось с них, — превращаясь в серную кислоту по своему составу.       Мозги в голове, начинали вибрировать, сама голова — вот — вот, и начнет воспламеняться. Я представил, как горят мои волосы, и немного расслабился -посмеявшись.       А еще: скоро придет Вилле. Я, конечно, образцовый сын, но зачем мне облачаться из тренников в смокинг? Вилле, ведь, поймет меня, не так ли?       Я предвкушал самую романтическую встречу в моей жизни, и мог бы предвкушать далее, пока в коридор не ввалились эти трое.       Мать картинно рассмеялась (словно дьявол в шкатулке) и замахала руками.       — Ну что вы. Можете не разуваться!       За эту фразу, можно было продать душу, ведь я уже представлял ее потаенную масочку ужаса за щепетильно — милой улыбкой.       Сапог Кори уютно устроился на чистейшем полу. С каждым его шагом, боль матери становилась более очевидной. Я усмехнулся и захлопнул дверь.       Правда, играть мне оставалось недолго. В мою комнату ввалился Вилле.       — Где… у… вас… ванная…? — Он едва сдерживался.       Пол часа спустя, мы сидели на кафеле.       Вало переводил дух, пока я держал его за кудрявые волосы. Он взмок, а его вид — оставлял желать лучшего. По его скуле проскользнул мистический желвак, что не сулил ничего хорошего.       — Надо было сфотографироваться, — Пробурчал он, рассматривая меня и вытирая губы.       — Зачем это? Я тебя и в жизни много раз видел. — Я пожал плечами.       — Нет… Я впервые нормально оделся, блять.       — А оно мне надо? Ты знаешь, что понравился мне таким, каким был при первой нашей встрече, — волосатый, готичный лорд, что беспрестанно ел чипсы. — Я улыбнулся, помогая ему подняться.       — Будто вечность прошла с того момента, — Хрипло провозгласил он, качая головой. — И, вот: мы здесь. И наши семья знакомятся, как в какой — то мелодраме.       — Знаешь, а есть в этом своя романтика… — Я снова улыбнулся. На этот раз — шире.       Мы вышли из ванной и столкнулись с моей матерью, которая толкнула нас по направлению к столу.       — Где вы ходите? — Шикнула она.       — Вилле стало плохо. — Я покачал головой.       Она посмотрела на нас, словно на - «очень не привлекательную падаль». Делать было нечего, — пришлось занимать места.       Кори немного пошатался по квартире и предложил моей матери свою помощь. Та захихикала и вдруг строго осадила его.       — Ну уж нет. Я тут, как — нибудь сама.       Вилле судорожно вздохнул. Кажется, он уже отходил от столь ярого тест драйва своей глотки.       Он сел подальше от отца и его благовоний, уныло воззрившись в пустую тарелку перед собой. Я ни разу не видел, как он ел. Ну, кроме чипсов.       В основном: он пил, курил…       Что до еды, в ней он, вроде как, не особо нуждался. Не знай я его — испугался бы.        Вероятно, музыканты его уровня, подпитывались чем — то свыше, иначе я не мог понять физиологию его тела — того, что не нуждалось абсолютно ни в чем, кроме свободы, тишины и любви.       Зря, кстати, он так строго судил о себе. Едва завидев его мрачную тушку в недрах коридора, я почувствовал сильное притяжение.       Я хотел бороться с накатывающими волнами нежности, но оставил бессмысленные попытки. Я любил его, и был рад его появлению. Поэтому — попытался принять свои неординарные ощущения.       Мы сели рядом друг с другом. Родители напротив. Словно два штаба расположились параллельно, — для того, чтобы организовать сильное противоборство с дальнейшими, вытекающими последствиями.       Я готов был услышать звуки выстрела, но такового не произошло, поэтому вздохнул более спокойно, и принялся накладывать в свою тарелку что ни попадя.       Лишь для того, чтобы затмить судорожное молчание левой стороны.       — Наконец — то, мы все встретились! — Кори добродушно улыбнулся, пробуя на вкус сочное, куриное крылышко.       Моя мать сглотнула и пожала плечами.       — Да.       — Риитта, а где мистер Линдстрем? — Тихо спросила Анита.       Послышался звук падающей ложки.       — Мы, предпочитаем, не говорить об этом. — Холодно произнесла она. Я слегка прислушался к разговору и затаил дыхание. (Что она ответит на это?) Например, я уже долгие годы довольствуюсь одной и той же информацией, что не приносит мне должного облегчения: Где мой отец, и что с ним?       — Это почему же? — Кори смешливо посмотрел на свою жену и наподдал ей локтем в бок. Вилле сонно посмотрел в сторону родителей, явно ничего не понимая. — Куда вы его дели?       Я приоткрыл рот и смотрел — то на мать, то на мистера Вало. Он был очень похож на старого Вилле и очень симпатизировал мне своим поведением — «эдакий раздолбай».       — Бизнес, — Хмуро ответила Риитта и поджала губы. — Когда его не стало, и все развалилось, — моему мужу пришлось податься в бега. До сих пор, спустя столько лет, я понятия не имею: где он и что он. Чем живет, каким стал… -       А, извините, — Анита покраснела.       Решив, не тушеваться перед семейством Вало, Риитта начала свое неприкрытое наступление. Вполне ожидаемо, что за один необдуманный вопрос, она приготовилась мстить на полную катушку своего мстительного организма.       — Скажите, Кори: чем вы занимаетесь по жизни? Я слышала про ваше поместье и, весьма, не бедную жизнь.       — Я вам отвечу! — Кори расхохотался. — Я продаю людям счастье.       — В каком смысле?       — Ну, как вам сказать. Пластиковые и резиновые причиндалы всех цветов и размеров, различные наручники, бандажи, ленты, костюмы для ролевых игр! Я удивлюсь, если вы в отсутствии мужа не пользуетесь подобными аксессуарчиками. — Кори никогда не замечал «ляпов» своей речи, и мог говорить — возможно о том, о чем его собеседнику — слышать не очень приятно.       Я отхлебнул сока и перевел взгляд на Вилле. Тот заметил выражение моего лица и прошептал одними губами: «Линде, я не виноват».       — Это смешно. — Гаркнула моя мама. — Неужели, вы думаете, что я нуждаюсь в … кхм, «самотыке»?       — Я бы мог предложить бонусную карту, — Кори воззрился на жену, затем на хозяйку дома. — А что не так?       — Пап, оставь. Риитте не приятен наш разговор, — Вилле напрягся до невозможного. — Есть определенный круг людей, не заточенных на подобные темы.       Зря он это сказал. Моя мама набросилась на парня и сосредоточила свое внимание на его бледном, усталом лице.       — Ты, ведь, подрабатываешь так, да?       — Да, иногда я помогаю отцу. Мы так и познакомились с Лили, — он пришел к нам в магазинчик, чтобы купить джинсы… ну и …       — То есть, ты согласен с тем, что подобный бизнес весьма востребован в нашем городе? Ты не считаешь его несколько… ненормальным?       — Я бы не сказал, что мы гребем деньги, но на каждый товар, рано или поздно, найдется свой покупатель. Какая разница, что ты продаешь? Еду, канцтовары, бытовую химию или средства для удовлетворения плотских фантазий?       Вилле озадаченно буравил Риитту. Он понимал абсурдность сего занятия, но еще более не понимал того, что так сильно напрягало мою маму.       Он вырос в подобных условиях, и посему, привык к тому, чем занималась его семья.       — Оттуда и твой стиль? Кожа, цепи, большие ботинки? — Она мастерски изогнула бровь, налегая на сок, а затем вставая и притаскивая бутылку с вином.       Похоже, ее нервы были на пределе. Я редко видел ее с бутылкой. Скорее — вообще никогда…       — Зачем далеко ходить, когда можно одеть то, что всегда под рукой! — Вилле горделиво улыбнулся. — Мне нравится этот магазин.       Анита решила перевести разговор с более щекотливых ноток — на самые лояльные и поверхностные. За этим она обратилась ко мне.       — Линде, я слышала от Вилле, что ты неплохо играешь на гитаре! Ты где — то учился этому?       — Да. Я закончил музыкальную школу и ходил на подготовительные курсы по мастеру класса игры на гитаре. Я играю более десяти тысяч часов и готовлюсь стать музыкантом. Вилле пригласил меня в свою группу. Возможно, мы сумеем сделать на этом карьеру. Ваш сын — весьма талантливый парень.       Вилле благодарно похлопал меня по коленке и вернулся к салату. Точнее: к созерцанию оного, ведь он до сих пор ни разу не приложился к вилке.       — Вилле, не доставишь нам удовольствие, сообщив о своих талантах? — Риитта деловито разливала вино по бокалам.       — Ну, папа презентовал мне старую бас — гитару. Я учился на ней. Меня притягивал ее звук. В отличии от электронной, она вверяла именно то, что я желал от нее услышать. Конечно, с самого начала у меня была акустика, я тренировался день и ночь, наживал мозоли, сбивал подушечки пальцев в кровь: снова и снова.       — То есть, ты самоучка? — Она брезгливо съежилась.       — Что в этом плохого? Я знаю, что придя в музыкальную школу, услышу то, что наверняка мне не понравится. Учитель покажет мне все тонкости и неправильности моей игры. Но по слуху — будет то же самое, что и у вашего сына. Все дело в слухе и в душе, кои ты вкладываешь в свою игру. Их не заменит никакая техника.       — Считаешь его бестолковщиной?       — Я так не говорил. Я сказал, что мы одинаково играем, вне зависимости от мест нашего обучения. Я не могу не признать, что в каком — то роде, он даже лучше меня. Но я не смотрю на такие нюансы. Никто не безупречен, а я — тем более.       — Как здорово, что ты согласился со своей неправотой. — Она наиграно погладила его ладонь. Словно бы говорила: «Ну ничего — ты справишься. Я видела придурков и по хуже твоего — ничего, — живут ведь как — то…»       -Лучше, потому что дольше! — Кори хлопнул по столу. — С чего вы вся такая «стереотипная» и «зажатая»? Лили — большой молодец. Я не стану его порицать. Он добился того, о чем мы и мечтать не сможем.       Мой же сын — познавал игру собственным методом: ценой проб и ошибок, ценой бессонных ночей и бесконечных нерв. Я заставал его ночью, и в полутьме, он пытался подобрать нужные аккорды.       Он старался, как мог. Думаете, я не подходил к нему с этим?       Я бы нанял тысячу учителей, только для того, чтобы он научился играть, как следует. Он препятствовал мне.       В отличие от вас, я давал своему сыну полную свободу действий. Как видите, они великолепны — наши дети. Они разные, но вместе с тем — прекрасны в собственной ипостаси.       Мне нравится ваш галантный сын, который не позволит себе лишнего слова, взгляда, эмоций.       Нравится мой: необузданный, дикий, но удивительно нежный в общении и поступках.       А чего боле вам нужно? Давайте закатаем их, блять, в шифер, и не дадим им лишнего движения сделать.       Мне нужна не рассада в парнике, а самый настоящий плющ и вьюн. Который будет окутывать ваш разум своей музыкой. Мой сын гениален, и не пытайтесь мне доказать обратное… Закончив свою тираду, Кори приналег на вино и, напрочь, забыл про существование Риитты. Похоже, она его не на шутку взбесила.       Вилле — «нежный»? Я мечтательно задавал себе этот вопрос, избегая ненужных взглядов.       Может быть, эту суть он скрывает от меня? Старается казаться таким «диким», «необузданным», утаивая свое большое и теплое сердце за чередой черных свитков одежды?       Почему этот «кованый ящик» не подвластен моим ухищрениям и просьбам? Почему, этот «сладкий пандемониум», вечно сокрыт от меня, но манит сильнее, ежели прежде?       Я скользнул под столом, внимая тепло его пальцев, — они были настолько живыми, насколько возможно было себе представить.       За хрусталиками зеленых глаз, в которые я сейчас смотрел, пряталась настоящая душа. Настоящая, плотная, но неизменно — невидимая для всеобщего взора.       Я частенько проделывал подобные вещи, и сейчас рискнул. Но результат превзошел все мои ожидания.       Я представлял людей без их повседневной оболочки. Словно бы, они носили ее, как одни крепкие и целостные доспехи, в желании уберечь свое хрупкое «я» в недрах оных.        Я представлял там, — за глазницами, — за этими черными «окнами» — обитателя, что ходил внутри тела и иногда посматривал за пределы своего жилища.       Поздней ночью, он гасил свет; — дул на свечу, что стояла близ тех самых «окон» и ложился спать.       Собирал энергию по ночам, для того, чтобы утром зажечь новые солнца и новые свечи…       Я видел обитателя Вилле Вало. Он и не думал прятаться. Наоборот, — высовывался по самый пояс, и вверял дикие эмоции своему собеседнику.       Описывая это и думая об этом, вспоминая то, что произошло много лет назад и нашу первую встречу с этим пареньком, я скажу: все эти мысли не были таковыми из — за того, что я якобы любил его. Я видел все это без должных чувств.       Намного раньше.       И тогда, я начинал вспоминать…       Я видел его прежде: и в школе, и в Валилле. Диву давался, но не смел смотреть в его сторону, поскольку, считал нас разными кастами внешнего мира.       О внутреннем мире, как и следовало ожидать, — имел лишь самое мимолетное представление.       Я был на его первом выступлении в школе. Тогда, он смотрел в толпу, по обычаю — не выделяя никого, и погружаясь в свои думы.       Заметив мое лицо, он прислонил палец к своим губам; «Молчи».       Улыбнувшись уголком рта, он отвернулся куда — то, и более не возвращался глазами, не налаживая контакта и не разговаривая ни с кем напрямую.       Я не придал никакого значения этому. Много ли таких случаев? Миллионы… Возможно, секундные стрелки его ресниц указали время «Лили». Наступило заветное мгновение, а после пустота.       Он пел песню «This Fortless of Tears»… Я не знал слов, но почему — то подпевал.       А позже: вышел из актового зала, натянул капюшон и был таков.       Теперь, сидя с ним рядом, я чувствовал себя другим. Что — то изменилось во мне.       Теперь, я любил его, — больше жизни, больше всех на свете. Поэтому, переведя взгляд в его сторону, я постарался вложить в тот — весь спектр своих ощущений.       И Вилле понял. Без слов.       — Я сочинил пару песен — хочу спеть их Лили. Вы не против, если мы отойдем? — Вилле отложил салфетку и отодвинул стул.       — Ты даже не поел, — Кори попытался удержать сына, но Вилле элегантно опробировал его плечо и поцеловав в висок — вышел вон из кухни.       Я собрался с мыслями и пошел следом, — не взирая на попытки свой матери остановить меня.       Оказавшись в комнате, я согнулся над кроватью, убирая с нее гитару. Когда та оказалась в моих руках, я ненароком посмотрел в отражение, что сияло в ее отполированном стане.       Глаза Вилле съедали меня. Развернувшись, я судорожно вздохнул.       — Прочти мои мысли…       Вилле подошел ближе, и запустил ладони под мою футболку, — его пальцы охлаждали мою страсть, — таким образом я выравнивал свое дыхание и сублимировал жестокое влечение к его сущности, пытался не простонать, унять дрожь, что скатывалась с моего тела хрустальным водопадом неги.       — Ты ничего не написал? — Спокойно спросил я, понимая причину его ухода из душной кухни.       — Нет, — Ответил он со смешком, — Даже не пытался. — Мы так и будем стоять?       — А что ты можешь мне предложить?       — Отправиться в мой магазин и на «радость» твоей матери, опробовать все товары, что под руку попадутся. М?       — Ты, как всегда, невероятен. — Я хмыкнул, и заточил его губы в поцелуе.       Мы двигались тихо, почти бесшумно, не желая вызвать подозрения у родителей.       Я схватил свое пальто, и мы выскользнули из комнаты, не желая быть увиденными. На наше великое счастье — все получилось.       Я попросил у друга сигарету.       Выходя из подъезда, Вилле схватил меня за руку, увлекая за собой в быстром беге и захлебываясь в метели. Я вторил: смеясь, и не отпуская заветные пальцы.        Лишь морок его шелковистых прядей, что развивался на ветру, мог заставить меня почувствовать себя сразу тремя существами носящими имена; Спокойствие, Сила и Любовь …