Похороненные сердца.

      …- И почему, ты тогда не сдох в роддоме? … — Мать злобно ощерилась.       Я сидел в своей комнате, в кромешной темноте, и глотал слезы. Все бы ничего, — я мог профильтровать эти слова, мог принять их с меньшей болезненностью и унестись за пределы своего сознания, но не мог справиться с этим, как бывало прежде.       Сейчас, все казалось таким хрупким и тесным.       Вилле оставил меня на час, будучи — занятым срочным делом, предпочитая не вовлекать меня в организаторские сложности и изнуряющие разговоры с остальными участниками группы.       Я и сам захотел оставаться в стороне, понимая: не мое, не нужно, не так важно.       Если честно, я был бы не прочь оказаться в его объятьях. Я бы излил ему душу и всю ту боль, что накрывала меня с головой в последние минуты.       Моей выдержки не хватало. Я превращался в дикого зверя.       Чем громче был голос из кухни, тем сильнее становился мой аффект. Сильнее оного, лишь неприятие слов матери связанных с моим именем.       Она выплевывала их из себя. Давила на меня своей мнимой правильностью, совсем не задумываясь о жесткости произнесенных ею фраз.       Тысяча попыток, не схватить ее за горло, не перегнуть палку и не приложить ее головой о стену. Тысяча попыток остаться в стороне и бороться с гнетущей тяжестью в висках, попыток: — смириться и обуздать свой гнев…       — Ты хотел знать о своем отце? — Она рассмеялась, не справляясь о том: слышу ли я ее вообще?.. — Он бросил нас.       — Я не слышу удивления в твоем голосе. Может быть, ты не удивлена его поступком? Может, ты понимаешь причину его действий, и не смеешь думать о нем иначе? — Я говорил так хлестко и яро, что пару раз прикусил себе язык по неосторожности; Во рту появился привкус соли и железа.       — Тебе что, — поговорить не с кем? К чему выливать мне на голову все то дерьмо, что так и прет из тебя? Тебе нравится портить мне жизнь?       — Да. Нравится. Потому что я ненавижу тебя. Ты — лишнее напоминание о том, как глупа я была в то время, — время моей безалаберной юности. — Выкрикнула она.       — Так почему же, не утопила меня, как котенка? Почему, позволила мне жить в своем доме? — Я медленно вышел из комнаты и прислонился к дверному косяку, наблюдая за ее побелевшим от злости лицом.       Меня и самого трясло, но, как правило, — я не старался показывать свои чувства противнику, иначе он узрит брешь и добьет насмерть.       — Потому что я верила, что ты сумеешь стать опорой. А ты? Якшаешься с чернью, прогуливаешь школу. Ты — самонадеянный, эгоистичный мальчишка.       — Я такой, какой есть; Тут уж ничего не попишешь. — Я здраво покачал головой.       Пусть говорит все, что придет в ее больную голову. Слава богу, я думаю иначе. Без Вилле — я бы вскрыл вены. Без музыки — утратил веру в себя.       Только мать не понимала моих поступков. За долю секунды мы стали чужими друг для друга. Мне хотелось расстаться с ней навсегда, но ее образ был настолько свежим, будто форма перчаток, с вынутыми из нее кистями рук: «Рук нет, а форму еще держат».       — Я покидаю Валиллу. — Мать прошла мимо меня. — Я продаю квартиру, а тебя, попрошу принять решение. — Она принялась закидывать вещи в чемодан.       У меня душа в пятки ушла.       — Какое решение? — Тихо осведомился я.       — Желаешь ли ехать со мной, или хочешь остаться здесь?       — Конечно же, я остаюсь.       — Не рассчитывай на спокойную жизнь в достатке, — квартира будет продана. Я получила работу в штатах. — Она закинула в чемодан еще с десяток вещей и разъяренно посмотрела на меня.       Я побледнел до неузнаваемости, а пальцы рук посинели и похолодели. Я рассчитывал на что угодно, но только не на это. В тот момент, когда удача и судьба всечасно благоволили мне, — именно в тот момент, — она решила сломать мои планы, и увезти мою сущность из райского уголка. Из того уголка, в коем моя жизнь обрела толику смысла, обрела парочку друзей и веру в светлое будущее.       До моего совершеннолетия оставались считанные месяцы. Я мог найти работу, мог остановиться у друзей на первое время; — у того же Вилле…       Что я еще мог? Да много чего, лишь бы не оставаться с этим человеком. Потому что я чувствовал, как разрушаются тоненькие нити здравого смысла. Я чувствовал, как от меня хотят избавиться, и разумеется, я не мог препятствовать желаниям моей матери, и волочиться вслед за ней нелепым грузом на женственных плечах…       — В любом случае, я купила два билета до Канзаса. Ты можешь подумать.       — Почему именно в мое день рождения? Ты не могла повременить? Дать мне время на раздумья, дать хотя бы попрощаться с этим городом…       — Это все абсурдно. У тебя здесь нет никого. Ты думаешь, что весь мир крутится вокруг тебя, но это не так. Ты должен идти в правильном направлении, не как иначе. Там, куда мы поедем, у тебя будет масса шансов стать знаменитым. — Она лишь развела руками. — Я могу поспособствовать твоим начинаниям. Дать денег на студию, платить за репетиции, помочь тебе найти нормальных музыкантов. Валилла — не место для творчества.       — Что ты подразумеваешь под «нормальными» музыкантами? Не как иначе: глэм пареньков, идеальных, прошедших качественное обучение, играющих попсу или, что — то в этом роде? — Я безумно расхохотался.       — А почему бы и нет? — Она непонимающе уставилась на меня. — Ты предпочитаешь им — засаленных рокеров? Пьющих, курящих и невоспитанных?       — Рок — сам по себе такой. Кто с этим поспорит? Хочешь чистый звук, — кажется, тебе в другом направлении. Рок, это — душа: со всеми ее выхлопами, непонятками и яростью.       — Знаешь, я ненавижу себя за то, что, когда — то привезла тебя сюда. Ты почерпнул много грязи, а еще, потерял собственную точку зрения…       — Вот и славно. Таким, я себе нравлюсь. Him — поможет мне развернуться на полную катушку. — Я заложил руки в карманы и отошел к окну. Там, внизу, меня ждал Вилле, — он нетерпеливо поглядывал на мои окна, смолил сигарету и просто маялся чем — то.       Из окна простирался непередаваемый пейзаж заводских «рифов», что являлся мне, вот уже, десятый год; Он оставался туманным и неизвестным — именно таким, как и в первый день моего приезда в рабочий район.       Представить себя — покидающим этот город, — невозможно.       Невозможно, просто так, свинтить оттуда, где происходили самые дивные моменты моей молодости. Пусть и одинокой, но такой беззаботной и сладкой.       — Во сколько ты уезжаешь? — Тихо спросил я, отводя взгляд от темной фигуры на белом снегу.       — В половине шестого. — Риитта присела за стол и равнодушно достала паспорт, проверяя его на наличие вложенных в обложку билетов и квитанций.       — То есть, — есть время подумать? — Я задумчиво накинул пальто, собираясь уходить.       — Да, конечно. Надеюсь, ты примешь правильное решение.       — Как же. — Я напряженно вышел из квартиры.       Я не спешил покидать подъезд. В моих мыслях было слишком много «якорей», гребаных «за» и «против»; — Мне хотелось остаться в одиночестве, и подумать над сложившейся ситуацией. Решить, как мне будет лучше.       Вилле почувствовал мое присутствие, а может, просто зашел в подъезд, чтобы немного согреться, — кто его знает…       Увидев меня на нашей любимой ступеньке, он осторожно присел подле, слегка толкая в бок.       — Что опять?       — Все дерьмово. — Я коротко вздохнул и уставился на свои ладони. -Мама хочет уехать из города. Ей предложили новую работу.       -… И, она забирает тебя с собой? — Вилле потянулся за пачкой сигарет, но секунду спустя опустил руки, так и не добравшись до кармана.       — Кажется, я должен выбрать.       — В любом случае, ты знаешь мое мнение. Ты мог бы с легкостью жить у меня. Мои родители вовсе не против, и тем более: они наслышаны о твоих проблемах с родственниками. — Парень грустно опустил голову и приобнял меня за плечи.       — А может, она просто проверяет меня? Вдруг, она никуда не собирается? …       — В это трудно поверить, но она действительно купила билеты. Я видел ее сегодня на вокзале.       — Что ты делал на вокзале? — Я прищурился.       — Есть у меня одно дельце, — и где я сегодня только не был, чтобы его осуществить. Час — слишком мало, но я, кажется, успел осуществить все, что запланировал. А по — правде говоря, я просто спрашивал стоимость билетов и осведомлялся по поводу туров. — Вилле широко улыбнулся, рассеянно гладя меня по волосам.       — Наполеоновские планы… Но, с чего — то надо начинать, не правда ли?       — Я бы не сказал, что они — далеко идущие — эти планы. Это — основа. Фундамент, который стоит заливать в первую очередь.       — Наверное, я все — таки поеду с ней. — Голос внезапно охрип, а глаза наполнились слезами.       Мне было грустно от этого факта, но, что я мог поделать с обстоятельствами?       — Кролик, бля… Ты, ведь, недолго пробудешь там? — Вилле слегка потряс меня, не давая раскиснуть. — А потом, ты будешь волен делать со своей жизнью, что угодно! Проколешь соски, вплетешь жалкие, мерзкие дреды в свои волосы. А может, — станешь хиппи, — как тебе такая идея?       — Это ни хрена не весело. — Я покачал головой.       — Линде Линдстрем… Если бы я не был веселым, то поднялся бы сейчас наверх и вправил мозги твоей «шиложопой» матери, которая не может спокойно смотреть на то, как радуется ее сын. Ты, ведь, не можешь вечно — быть затворником ее идей и махинаций?       — Не могу. А еще, знаешь что? Мне будет не хватать такого «разного» тебя. — Я уткнулся носом в его плечо, Вилле одобрительно заурчал.       — У нас еще есть время. Время на то, чтобы отпраздновать твой чертов день рождения.       — Надеюсь, ты не снял какой — нибудь клуб по этому поводу? Не очень — то хочется встречать свою панихиду в баре — шумном и набитым орущими посетителями. — Я покачал головой, представив себя в гуще «того самого».       — Зная твою особенность, и маниакальное увлечение тишиной, — я постарался обставить все максимально «по семейному». Поэтому, предлагаю тебе: тортик, нехитрый подарок, и парочку спутников в лице моих дражайших родителей.       — Это будет самый лучший день рождения в моей жизни, — Мое глухое бормотание было не столь радостным, но на самом деле это все — было пределом моих мечтаний; Пьяненький Кори, заботливая Анита, гомонящий Йессе, и рассеянный Вилле Вало, в окружении книг и пепельницы. — А что за подарок?       — Ммм, тебе понравится, — Вилле Вало многозначительно покивал.       — «Ну как тут не расплыться в улыбке»?       Мы поднялись со ступеней и я, немного подумав, заключил своего друга в теплые, любящие объятья. Когда мы были вместе, все отступало на задний план: неудачи, невзгоды, плохое настроение. Вилле превращался в маленькое карманное солнышко, что грело меня, и не давало скурвиться в жестоких жизненных условиях.       Пытаясь не думать об отъезде, я вышел на улицу и потянул Вилле вслед за собой. С окон смотрела моя мать: увидев нас, она поджала губы и скрестила руки на груди.       Я усмехнулся, притягивая Вилле к себе; Тот, естественно, удивился, но откликнулся на мой поцелуй. Наблюдая за картиной снизу вверх, я мстительно смотрел в глаза моей матери. В ее взгляде восседало отвращение и ярость.       Тогда, я задался одним простым и, до одури, прозаичным вопросом: « „Сколь можно не любить свое чадо, чтобы столь яро ненавидеть его попытки — стать сильным и непреклонным в своем желании — жить, бороться за свое счастье?       Несколько месяцем под покровительством мегеры…       Может, стоит не думать об этом? Отдаться последним часам счастья и не жалеть не о чем?       Думаю, Вилле именно этого хотел для меня, поэтому — тянул вслед за собой. Тянул, столь неистово, будто это — было единственным его желанием на протяжении всей его вдохновенной жизни…