Шаг. Рывок. Удар.

      Альфред воевать не хотел. Пусть правительство воюет с кем хочет, где хочет и когда хочет. Причём тут он?       Он не какой-то там рядовой солдат, которого можно оторвать от дома и без сожаления кинуть прямо в пламя боя. Он был далёк от боевых действий так же, как Вашингтон был далёк от Пекина. Он — важен, он — важен, говорил себе Джонс. Он — воплощение нации, он — государство. Здесь некому носиться с его неповторимой и драгоценной жизнью — он должен выжить любой ценой. Он сам не даст себе погибнуть: он извернётся любым способом, он выкрутиться, чего бы ему это ни стоило.       Он сам сделает всё необходимое, чтобы не погибнуть. Эта мысль будто осветила мрачные потёмки сознания Альфреда, прояснила блуждавшие мрачными тенями в его голове сомнения, и он даже позволил себе радостно оглянуться.       Ивана Брагинского нигде не было. Схватив автомат, Джонс, у которого открылось второе дыхание, припустил по окопу, иногда перепрыгивая огромные клоки замёрзшей земли.       Вдалеке громыхнули снаряды — то ли свои, то ли вражеские. Небо, серое от дыма, рассекали гоняющиеся друг за другом истребители, алое пламя, охватившее лес, резало глаза. Справа кричали американские солдаты, отстреливались, пытались быть храбрыми, как в фильмах, но отступали, потому что китайцы решительно наступали, а умирать никто не хотел. Было холодно, Альфреду казалось, слишком холодно даже для осени, несмотря на всю его одежду и экипировку, и даже бег не грел его. Подпрыгнуть, всего на миг, посмотреть направо - китайские танки уже видны на горизонте, под ноги — перепрыгнуть через мёртвого разорванного гранатой парня, снова направо — китайские солдаты, заметив движение в окопах открыли огонь, пригнуться и больше не экспериментировать с подглядыванием.       Снаряд громыхнул у самого уха, оглушив Альфред и заставив его прижаться к земле. Его немного засыпало землёй, и ему надо бы немедленно подняться и продолжить бег, так как его бригада отступает, и никто не собирался тащить его на своём плече, а ведь он уже достаточно задержался, борясь с собственным безумием, но... Зажмурившись, он понял, что просто не хочет открывать глаза. Вот сейчас он крепче прижмётся к земле, и исчезнут танки, самолёты, пехота, трупы, враги, лес, пожары и окоп. Он прижался к земле так, как если бы он прижался к матери, если бы она у него была и если бы он знал её, в надежде, что когда он откроет глаза, то проснётся тихой ночью на полу своей комнаты, а всё пережитое будет очередным кошмаром.       Вечность прошла, не меньше, но кошмар всё не кончался: крики, звуки разрывающихся бомб и стрельбы никак не стихали. Альфред всё-таки разлепил глаза, наконец выдохнул и сел, отряхиваясь от земли. Сердце колотилось в его ушах, собственное дыхание казалось слишком громким, но уши всё ещё ничего не слышали.       Иван Брагинский в зелёном советском кителе поставил руку под подбородок и начал что-то говорить. В то мгновение, как Альфред увидел его, что-то ухнуло внутри него глубоко в бездну отчаяния. Джонс едва удержался, чтобы не взвыть, чтобы не кинуться на русского с расспросами, когда тот уже отстанет от него и оставит в покое.       Никогда это не закончится.       Собственно говоря, причина, по которой Альфред вынужден был барахтаться на передовой, растянувшейся на сотни километров, была проста: его начальство посчитало, что сходит он с ума от безделья, от отсутствия работы, что он в край охамел. Они думали, что огонь боевых действий встряхнёт его и отрезвит его рассудок.       — Но мы-то с тобой знаем, Альфред, — сидевший напротив Иван Брагинский сложил руки в замок на животе и смотрел на него исподлобья с улыбкой, — что съехавшую однажды крышу вернуть очень сложно...       Джонс не мог признаться в том, что потерял ту тонкую границу между реальностью и вымыслом, что отделяла его от безумия, даже самому себе.       Он так крепко сжал зубы, что те противно скрипнули, и уронил голову на колени. Альфред не хотел быть здесь, не хотел сидеть в окопе под перекрёстным огнём, когда самым страшным его противником был разум. Его извращённый, искалеченный им самим же, больной разум упорно рисовал в воздухе Ивана Брагинского. Альфред беспомощно и осторожно приподнял голову, и глаза его, полные ужаса, вонзились в Россию. Сначала он сидел неподвижный, смотрел куда-то в сторону, словно окаменевший, но затем по лбу у русского потекла кровь тонкой струёй, затем она залила его волосы и белое лицо, испачкала одежду словно на него вылили ведро крови, и он опустил голову. Иван Брагинский со вздохом вытер лицо рукавом и добродушно взглянул на Альфреда.       — Ха-ха, — он улыбнулся окровавленными губами, — да ладно тебе, Ал. Ты, оказывается, такой трусишка.       — Заткнись. Когда ты оставишь меня в покое?       — Помню времена, когда я сам сидел в окопе, — Иван Брагинский запрокинул голову назад, игнорируя вопрос Джонса, — в Сталинграде, в той мясорубке. Повсюду стрельба, я уже не считал снаряды, я только мог смотреть на половину головы моего товарища, разорванного на части, едва сдерживая рвоту. А еды тогда было мало, выплёвывать ничего нельзя. Повсюду была кровь, она реками текла по улицам, всюду были разорванные тела, руки, ноги, внутренности... Повсюду были крики, стрельба. Я бы сказал, что едва мог пошевелиться от ужаса. Но я же — не ты, — он негромко засмеялся.       Альфред, обозлившись на него, на весь мир, собрал всю свою волю в кулак и рванул вперёд. Он ничего не слышал, потому что единственной целью его был выход, находящийся в полукилометре от него. Бежать нужно было долго и непрерывно, но мысль, что проклятые китайцы и Иван Брагинский со своими тупыми россказнями останутся далеко позади, придавала ему сил.       И Альфред убеждал себя, что Иван Брагинский — созданное его разумом чудовище. Ивана Брагинского больше не существует, его труп давно разложился в гробу, и ни одна из когда-то его территорий больше не принадлежит ему. Мир давно забыл о существовании Ивана Брагинского и России, и так будет всегда, и своими словами, ругал себя Альфред, он только оживит его жалкий потерянный призрак.       Беги, Альфред, беги. Враги наступают.       Напор был серьёзнейшим и сильнейшим. Видимо, китайским войскам было поставлено жёсткое требование взять определённую территорию в максимально короткие сроки. Так Китай, как думалось Америке, вероятнее всего хотел заглушить шумиху с жалобой, поступившей в ООН от некого гражданина с повышенной социальной ответственностью. Если руководствоваться здравым смыслом, китайское правительство должно было взяться за решение проблемы, хоть как-то оправдаться, когда СМИ во всё горло кричали о фотографиях зверств, происходивших на территории Китая и поносили его всем запасом своих языков. Альфред готов был поручиться, что в отличие от простых смертных, воплощения государств трудно было удивить вывернутыми кишками, растерзанными и обнажёнными проститутками и проститутами, исхудавшими и немытыми детьми чёрт знает в каких катакомбах, органами, морем, кровью и прочей мерзости, от которой блевать хотелось, если во время просмотра этих самых фотографий сильно увлечься едой. Повздыхали страны, и не таких ужасов видевшие за свои долгие жизни, для приличия, да и пошли по своим делам, а Джонса весьма заинтересовал тот смелый человек, который не побоялся (если так вообще можно было сказать об Анониме) ткнуть Китай в его же дерьмо. Более того, речь в этой жалобе была эффектной и ёмкой, что в глазах Америки и обычных людей делала таинственного осведомителя если не спасителем человечества, то героем наверняка.       Нечего скрывать, что Альфред готов был предложить любые деньги этому незнакомцу, когда он согласится работать сообща. С тех пор, как экономика Китая стала первой в мире (а прошло уже два позорных для Соединённых Штатов года), Альфред готов был уцепиться за любую возможность спустить Яо с небес на землю, а затем и низвергнуть его в пучину ада, как главного врага демократии и процветания прав и свобод человека.       Тем не менее, пока все американское и европейские правительства с раскрытыми ртами рассматривали фотографии, Китай тихо выдвинул свои танки на север, о чём США к своему новому позору узнали только через восемь часов после этого. Американские СМИ подняли небывалую до этого истерику: они обвиняли Китай во всех смертных грехах и бедах человеческих, а Правительство США готовы были затравить за позорный шок и бездействие. Самые смелые из них даже напоминали об участи РСФСР, мол, не остановим Китай сейчас и нас ждёт судьба России. Альфред не мог с точностью утверждать, по своей воле ли Президент созвал конференцию, чтобы объявить о начале военной операций, или же он прогнулся под давлением Конгресса и общественности, но, тем не менее, его речь по этому поводу была достаточно эффектной: он с лёгкостью внушил доверчивому разнеженному обществу, что США держат ситуацию под контролем, да и вообще спецслужбы заранее сообщили ему о предполагаемых действиях Китая, и он был к ним готов. Закончилась речь главы американского государства довольно воинствующе, поскольку последним предложением он напомнил своим гражданам, что однажды США остановили Советский Союз, мировое зло, а значит остановят и Китай. Толпа восторженно бесновалась от нахлынувшего чувства собственного превосходства, а Альфред, затерявшийся в этом безумном гомоне, смеяться не хотел вовсе, как и Иван Брагинский, стоявший рядом с ним и просто смотревший в лицо президента. Вся эта толпа была для Джонса тупым легко управляемым стадом, тут скрывать было нечего, и разогнать её и посеять панику можно было щелчком пальцев, только сказав о том, какая истерика накатила на Правительство, когда до него дошли сведения о выдвижении войск Китая.       И почему-то во всей этой бесовщине кара небесная обрушилась на Альфреда, чисто случайно проходившего мимо кабинета больших начальников. Со всех сторон на него полетели не то претензии, не то упрёки, не то самые серьёзные обвинения в государственной измене, а он всего-то зашёл забрать некоторые финансовые документы. Утомлённый взгляд Джонса лениво скользил по стенам и по уродливым красным лицам чиновников, что-то кричавшим ему прямо в лицо, мол, почему, что, когда, как ты не узнал, куда смотрел, почему раньше не встречался с Ван Яо и ничего у него не выведал, на что потрачены выделенные тебе на собрания деньги — и всё в таком же духе, но сказанное другими словами.       — А я-то что сделаю? — монотонно поинтересовался Америка.       Лицо сенатора стало багровым.       — Кое-что ты сделаешь.       — Ты просто попал, Ал, — засмеялся над ухом Иван Брагинский и почти сочувственно похлопал Альфреда по плечу.       Если бы не проклятый язык Джонса, иногда подводивший его в самый неподходящий момент, Альфред не сидел бы сейчас в сыром окопе на самой границе бескрайней русской тайги и не сжимал бы автомат холодными и липкими от пота руками.       — Вот поэтому надо думать, даже если очень не хочется, прежде чем что-то сказать, — кричал Иван Брагинский вслед Джонсу, злобно вышагивающему домой. — Целее будешь!       Иван Брагинский, чёрт бы его побрал, снова оказался прав, галлюцинация (а галлюцинация ли?), сгенерированная его больным разумом, была права, и это раздражало Альфреда больше нахального Азамата, Яо, возомнившего о себе невесть что, вечно хнычущей Ольги, Артура, вертящегося вокруг младшей сестры Ивана, и... И Альфред даже хмыкнул, когда понял, что стран, которые его откровенно бесят и до которых ему нет никакого дела, много, и в пору было бы вспоминать об их персонификациях в алфавитном порядке. Столько дерьма свалилось на него разом, что разгребать чужие проблемы не было ни желания, ни возможности.       Альфред пообещал себе, что никогда больше и слова без особой на то нужды не произнесёт в присутствии власть предержащих особ.       На сборы у Америки было три часа и, исключая время, проведённое им в полёте, час на то, чтобы вникнуть в суть ситуации и вклиниться в свою бригаду. Его командир был белым лысым стариком приблизительно, на взгляд Альфреда, сорока, а может и больше, лет, с прямоугольным лицом, по которому ползли, словно змеи, старческие морщины, тонкими губами и светло-голубыми строгими глазами. Он деловито расхаживал перед столом с картой, сцепив руки за спиной, и старался сохранять хладнокровие несмотря на то, что китайские войска не давали выдохнуть с самого момента наступления. Альфреду, вцепившемуся рукой в ремень рюкзака, было крайне неловко перед ним, заточенным армией и очередной войной, а он, в свою очередь, смотрел на Джонса с непониманием того, почему какого-то важного мальчишку выдернули из Вашингтона и бросили ему под бок.       Командир представился ему Ричардом Питером Джонсоном, кратко, с ярко выраженным недоумением пояснил ему детали ситуации и предупредил, что никто за ним, в случае чего, бегать не будет, и спать на ходу ему не следует. Альфред отвечал на все вопросы сдержано, выпрямившись и не делая лишних движений. Джонсон, кажется, даже немного уверовал в его боеспособность и понимание того, где он находится и что ему предстоит делать. Затем командир представил Альфреду своего помощника, и тут Альфред нахмурился: этот странный человек, сидевший у стены, мало того, что был подозрительным и молчаливым, хуже всего было то, что он был русским.       Андрей Соколов, сорок или сорок пять лет, он посвятил военной службе всю жизнь, пояснив Альфреду, что "заняться больше было нечем". Он был среднего телосложения и высокого роста, с тёплым оттенком кожи, поэтому круги от недосыпа ещё ярче выделялись на его в меру широком лице. Он говорил с Альфредом спокойно и размеренно, даже протянул ладонь для рукопожатия, которое Джонс мрачно проигнорировал. Ярче всего выделялась седая прядь, прямо над правым ухом, в его редеющих волосах и глаза: казалось, в его тяжёлых тёмно-серых глазах отразилось искреннее сожаление, но в то же время абсолютное безразличие к поведению Америки, близкое к ледяному презрению. Мол, не пожал руку — да и чёрт с ним, кто он такой вообще. После этого Альфред не мог смотреть ему в глаза, а может даже страшился.       — У-у-у, — Иван Брагинский, возникший напротив, безумно заулыбался, громко хлопнув в ладоши. — Как здорово, да, Ал? Думаешь, он тебя положит на снаряд?       "Что ты имеешь в виду?" — едва не сорвалось с приоткрывшихся губ Америки, но разум, или то, что от него осталось, грубо одёрнул его, напомнив, что он в комнате не один. Оружие ему выдал Андрей Соколов, он же повторно проинструктировал Альфреда и только тогда убедился, хотя и с большим трудом, в том, что Джонс не будет лишним грузом в группе и что он действительно что-то может.       — Серьёзно? — говорил Иван Брагинский рядом с ухом Альфреда, сложив ладони на его плече. — Он, кажется, плохо рассмотрел твою постную рожу.       План действий был прост: за полдня дойти до мелкого посёлка Катангар и взорвать оставленные там при отступлении другой американской бригадой снаряды — иначе они будут высыпаны прямо на головы американцев в будущем. Помощник внёс одну маленькую поправку — нужно будет встретить там двух журналистов и сопроводить их до укрытия. Он не отрицал, что это неразумно, глупо, рискованно, и вообще не входит в обязанности солдатов, но так грамотно убедил командира в том, что это "хорошие парни" и толковые военные журналисты, что он знает их лично долгое время, а "хороших парней" нужно спасать, что придраться было не к чему, и командир согласился. Затем Альфреда вежливо выперли из помещения, наказав быть готовым к вылазке через десять минут, и захлопнули дверь перед его носом. Америка потоптался у входа ещё немного и пошёл туда, где, как он предположил, располагались бригады.       К посёлку, хотя его даже не было видно сквозь гущу деревьев, группа продвигалась быстро и молча: то ли все были слишком сосредоточены на задании, чтобы отвлекаться на разговоры, то ли солдаты не слишком хорошо ладили — Альфред так и не понял. Был ещё один вариант, о котором он даже думать не хотел, не то что высказывать его вслух. Преодолевая почти бесконечный невзрачный лес, так и норовивший отхлестать Джонса своими тяжёлыми ветвями деревьев или отвести дальше от тропы в самый мрак чащи, Америка немного сомневался в реальности происходящего. Ноги весили целую тонну, не меньше весил автомат в руках, глаза отказывались цепляться за детали природы и хоть как-то фокусировать разум на происходящем. Он брёл по вытоптанной дороге на автопилоте, ощущая какое-то непонятно чувство беспокойства в животе. Может, ему это снится? Интересное предположение. Может, это такой сон, правда, очень странный: в нём всё имело серые оттенки, в нём не было малейшего порыва ветра или звука порхающей с ветки на ветку птицы. В небо, тяжёлым тусклым куполом нависшее над головами солдат, едва ли не врезались верхушки деревьев; казалось, поднеси к нему острую иглу, проткни тонкую плёнку небосвода и на тебя хлынет вся тяжесть этого мира. В его "сне" все краски выцветали.       — Вот ты загнул, серьёзно? — Иван Брагинский вскинул брови, он бесшумно шёл рядом. — Хватит спать, Альфред. Хочешь сдохнуть?       Тут взгляд Альфреда впился в широкую спину помощника с такой злобой, будто он и никто больше был виноват во всех проблемах американской нации.       — Он мне не нравится, — буркнул Альфред, раздув щёки, словно ребёнок.       Вряд ли помощник это услышал — он размеренно шёл далеко впереди, ни с кем не переговариваясь.       — Все так говорят, — бросил шедший рядом солдат, с недоумением покосившись на Джонса.       — Что он тут вообще забыл? — Америка надеялся на разговор, который хоть немного прольёт свет на личность помощника. — Он же...       — Не нашего ума дело.       Альфред пристыженно опустил голову и отстал на пару шагов. Всё это дерьмо - в самом деле не его ума дело, но его отправили прямиком в горячую точку принудительно, поэтому он просто хочет разобраться во всём и не попасть под шальную пулю.       — Ты кто здесь такой? — Иван Брагинский опустил руку на его плечи, уставившись в его бледное лицо своим жутким взглядом. — Куда ты лезешь? Давай-ка проясним кое-что, в противном же случае, я полагаю, что ты здесь откинешь коньки. Сказано тебе идти — ты идёшь. Сказано стрелять — стреляешь. Без вопросов и вдохновляющих речей. Это тебе не второсортный голливудский боевик, и ты здесь — не главный неубиваемый герой. Один зевок — и ты летишь домой в гробу.       Америка едва не взвыл — снова ему задала фору его же галлюцинация, а ему и ответить нечего. Чистейший позор, Альфред Джонс, отцы-основатели строили для тебя не такую судьбу. Ты смог победить красную империю, ты смог победить её воплощение, ты возвысился до небес уже в который раз за всю свою историю, ты подавил сопротивление своей власти и силе, и где и что ты сейчас? Сейчас ты прогибаешься под давлением своего собственного сумасшествия, покрытого личиной твоего врага, голосу которого ты внимаешь всё внимательнее день ото дня, потому что ты, отравленный своим могуществом, не в силах довериться ни одной живой душе в этом мире. Нет больше старшего и младшего братьев, нет семьи и друзей, есть только ты и они. Есть только ты и твой больной разум, содравший лицо с Ивана Брагинского и спрятавшийся за его маской.       — Ты один, поэтому с тобой происходит то, — Иван Брагинский наклонил голову вперёд и взмахнул рукой, — что происходит.       А указал он на помощника, который, потеряв счёт попыткам достучаться до замершего в ступоре Альфреда, кипел от ярости, страшно нахмурив брови, и на всю бригаду, смотревшую на Джонса, как на умалишённого. Вдруг ему здесь стало нечем дышать под укоризненными взглядами солдат.       — Джонс, мать твою! — Помощник хлопнул в ладоши прямо перед лицом Америки.       — Я! — Альфред испуганно уставился на него.       — За мной, Джонс, — прошипел помощник.       Ох, чёрт, он точно убьёт меня.       Сопровождаемый гневными взглядами соратников, Альфред плёлся за ним, едва дыша и чувствуя себя наказанным за проступок мальчишкой. Надо бы ему отключить голову и мысли в своей голове, надо срочно сосредоточиться на деле... Как это сделать, когда мысленно он не здесь? Как выпрямиться под пристальный взгляд двух десятков пар глаз? Как собрать всего себя в кулак прямо здесь и сейчас, чтобы не умереть в случае неожиданного нападения? Нужно просто сделать это, не думать.       — Скажи мне, Джонс, — вкрадчиво начал помощник, когда он и Альфред немного оторвались от притихшей угрюмой группы, — ты хочешь умереть?       Америка мог поклясться, что вся бригада напрягла свой слух до максимума: всем было интересно, о чём будет говорить помощник. Альфред поклялся себе быть предельно осторожным со своими словами.       — Нет, сэр.       — Ты хочешь, чтобы твои товарищи умерли?       — Нет, сэр.       — Ты понимаешь, что для всей бригады ты — балласт?       — Да, сэр.       — Тогда что ты делаешь здесь?       Америка нервно сглотнул.       — Меня сюда направили...       — Плюнуть в лица тем, кто сделал это! — внезапно выругался помощник.       Он крепко сжал кулак, подавляя желание поносить важных шишек на чём свет стоит, и громко цыкнул. Помощник до сих пор не удостоил Америку хоть каким-нибудь взглядом, а последнему страшно хотелось узнать, что твориться в его голове. Что он думает на счёт Альфреда? Над чем так напряжённо размышляет, что на его шее выступили тёмно-синие вены?       — Джонс, - помощник сделал долгую паузу, и Америка приготовился к худшему. — Ты здоров?       — Да, сэр.       — Ты уверен в этом? — с нажимом.       — Да, сэр.       — А я — нет.       По телу Альфреду будто пустили электрический заряд, он едва мог пошевелиться, воззрившись на этого человека с открытым ртом. Что теперь ему делать? Нет, не так. Что теперь с ним сделают?       Но помощник остановился, либо действительно не заметив искажённого потрясением лица Джонса, либо просто изобразил равнодушный вид, сделал жест рукой и группа скучковалась вокруг него всего лишь за несколько секунд. Через две минуты мысли Альфреда перестали бушевать бешеным осиным роем в его голове, бившимся о его черепную коробку изнутри, через пять он смог унять свои дрожащие холодные пальцы и прежде затуманенный неизвестным липким помутнением взгляд его прояснился, через семь он услышал (весьма вовремя) последние слова помощника:       — ...А ты, Джонс, ни на шаг от меня не отходишь, ясно? С тобой мы разберёмся позже, — Процедил недовольно, но достаточно терпеливо тот. Перспектива носиться с большим мальчиком, который, очевидно, до сих не понимает, где находится, прельщала опасного вида мужчину меньше всего в этой вылазке.       Хотел бы Альфред детально знать, в чём именно заключался их план, однако благополучно прослушал все наставления, а переспросить у него не хватило духу - помощник, который и без того стоически выдерживал удары безответственности Джонса, вероятно, просто разорвёт американца на куски, о чём красноречиво говорил его крайне недружелюбный пронзительный взгляд. Америка приложил все свои силы к тому, чтобы налепить на своё лицо маску полного сосредоточения на предстоявшей операции. Самое время представить себя в роли бесстрашного героя, что бы там не говорил Иван Брагинский.       Тем не менее, подумать, сказать — это ещё даже не полдела, а так, пустая болтовня. Альфреду ничего не оставалось, кроме как бодрым шагом идти за не менее бодрым помощником, всем своим видом показывая, что и телом и душой он здесь, и нигде больше, когда они вошли в поселение. Помощник, конечно, даже не оборачивался, контролируя действия двоих идущих перед ним парней, тщательно осматривающих территорию, однако Джонс не решился нервировать этого человека и отходить от него в сторону. Вот они прошли первый покосившийся заросший плесенью дом, второй, абсолютной такой же, третий, четвёртый... Парни тихо переговаривались о том, что китайцы стоят всего лишь в нескольких километрах от поселения, поэтому заминировать снаряды, взорвать их и смыться отсюда необходимо было как можно скорее, пока враг, коварно затаившийся за горизонтом, не начал новое наступление. Не было ни единого жителя на всё поселение.       Вдруг Альфред, озиравшийся по сторонам, примерно в пятидесяти метрах от себя заметил активное движение слева; он повернул голову и увидел двух молодых парней, сидевших у забора под каким-то ненадёжным подобием навеса. Один — бледный, высокий и светловолосый, а второй — загорелый, будто прибывший прямиком с побережья Средиземного моря, с чёрными волосами и узким лицом, одним словом, противоположность первого. Каждый выглядел так, будто съехал задницей по оврагу, споткнулся и сделал пару десятков оборотов, плюхнувшись лицом в пыль и собрав одеждой листья и грязь. Тот, что был похож на итальянца, крепко сжимал в руках огромный фотоаппарат в то время как его напарник обнимал спортивную сумку. Первый что-то быстро бросил второму, поднялся с земли сам, и, подав тому руку, рывком заставил его встать.       — Так, парни, за работу. Местоположение вам известно. У вас полчаса максимум, - распорядился помощник и группа разбежалась в стороны. — Майкл, — обратился он к высокому мулату, тут же выпрямившего спину, — ты остаёшься.       В это время молодые люди преодолели едва ли половину намеченного расстояния, поскольку "итальянец", как окрестил его про себя Джонс, по всей видимости получивший травму ноги, не мог нормально передвигаться, и его товарищу пришлось помогать ему. Выглядел итальянец действительно паршиво: лёгкая осенняя куртка и футболка под ней были изорваны, а на лице, руках и шее расцветали синие и фиолетовые цветы полученных гематом.       — Андрей... Наконец-то, — сбросив свою сумку на землю, пожал ему руку тот, что был англичанином, если Альфред не ошибся с его акцентом, а с этим он не мог ошибиться.       — Сен, — сдержанно кивнул помощник. — Андреа, — он внимательно осмотрел второго парня. — Теперь ты в порядке?       Андреа вымученно поднял руку и покачал ею из стороны в сторону, чуть опустив голову. Глаза у него были тёмные и совершенно усталые.       — Да, — кратко выдохнул он по-английски. — Просто... замёрз.       Представлять Джонсу, свалившемуся как снег на голову, своих знакомых или нет, помощник, казалось, думал всего секунду. Он повернулся к Америке — и снова его лицо было воплощением беспристрастности и отстранённости — и, впервые окатив его настороженным взглядом, обратился к нему неестественно сдержанно:       — Джонс, рад представить вам моих хороших товарищей. Это Винсент Янгфилд, — он указал мозолистой ладонью на светловолосого парня.       — Приятно, — выдохнул Сен и с мелькнувшей на пару секунд добродушной улыбкой протянул Альфреду свою дрожащую от перенесённого напряжения костлявую руку, и Джонс не без усилия воли пожал её. — Зови меня просто Сен.       — А это Андреа Росси.       Андреа никак не отреагировал.       — Сен, — помощник запнулся, — он... С ним точно всё будет нормально?       Он забыл о Джонсе, решил тот для себя. Некоторые эмоции этого мужчины, на которые, как несправедливо решил Альфред, тот был не способен, проступили наружу. Сен опустил голову и поджал губы, попытавшись проглотить вставший в горле комок и сдержать подступившие к глазам слёзы.       — Да, клянусь, — он ещё крепче сжал руку Андреа на своём плече.       — А ты?       — Всё нормально, — ему зуб на зуб не попадал то ли от холода, то ли от пережитого ужаса. — Я знал на что иду. Я знал-знал, что теперь он от меня не отстанет.       — Ладно, потом поговорим, — помощник оглянулся по сторонам. — Майкл, бери парней, Джонса, и двигайте к лагерю.       — Есть, — гаркнул громила Майкл и взвалил Андреа на себя. Альфред вопросов не задавал, хотя их было так много.       Джонс мог точно сказать, сколько времени прошло, как вдруг в небе загудели самолёты, позади послушался шум техники и крики людей. Его группа ускорила шаг, затем попыталась перейти на бег. Ад, начавшийся после этого, вероятно, ждал Альфреда Джонса после смерти.       Очнулся он, распластавшись в окопе, какой-то смутно знакомый человек нависал над ним.       — Джонс! Джонс! — Помощник уже целую минуту усиленно тряс его. — Эвакуация состава уже началась. Уходим, уходим!       Мужчина дёрнул его вверх и поволок прочь. Альфред оглянулся. Иван Брагинский сидел на краю окопа, прямо перед самой ямой, подобрав ноги к груди и обняв колени. Он улыбался.