Шаг. Рывок. Удар.

      Ольга чувствовала, как медленно она теряла рассудок и как земля уходила из-под ног, расплываясь, точно лава. Неужто и её подстерегала за ближайшим поворотом коварная судьба младшего брата?       Нет, твёрдо сказала себе Ольга, сжав кулаки. Это он для всего мира был безумцем, ходившим по краю пропасти, когда по правую руку от него была бездонная мрачная бездна, а по левую со штыками стояли те, кто отчаянно пытался столкнуть его вниз. Однако это должно было выглядеть так, будто он по доброй воле решился сделать свой последний шаг навстречу самой настоящей чёрной дыре. Одёрнув себя, Ольга слабо шепнула кому-то неизвестному, что это дела уже давно минувших дней. Ни к чему поднимать мёртвого из могилы для того, чтобы в очередной раз перемыть ему кости. Она сидела за кухонным столом, крепко прижав ладони к голове, и не понимала, когда её жизнь пошла под откос.       Нет, и ещё раз нет, нет, она не сходила с ума. По крайней мере, Ольга повторяла это маленькое слово про себя достаточно долго, чтобы поверить в его смысл. Поднимаясь утром с кровати и едва волоча ноги в ванную комнату, она молилась о своём трезвом рассудке; и запихивая в рот еду, когда есть ей не хотелось от слова совсем, и по пути на нелюбимую скучную работу, которая вгоняла её в сон и уныние, и на совещаниях, и во время походов в магазины, которые находились слишком далеко от её дома — она могла только молиться с жаром, отчаянно ища блаженного спокойствия. И чувствовала защищённость исключительно в своей кровати, укрывшись пуховым одеялом до подбородка. Она давно не властвовала над ходом своей жизни: слишком много людей и стран решили за неё, что ей говорить и делать, кем работать и какую одежду носить. Нити, привязанные к её рукам и ногам, вели её в залы совещаний и заставляли пожимать чужие грязные руки, фальшиво хихикать и улыбаться; они, казалось, оставляли её только тогда, когда она плотно закрывала шторы в комнате и ныряла под одеяло на своей кровати. Если бы ещё свобода мысли была заглушена в ней или же напрочь убита, Ольга ничем не выказала бы свой протест. Однако горячая тяга к свободе, вольный внутренний голос ещё не потеряли надежды, ещё бились в ней трепещущей птицей о рёбра и не давали забывать ей о том, кем она была. Пока тело было связано тысячами прочных цепей и подвешено над бездонной пропастью, дух Ольги не угасал и не терял своей силы.       Но если всё-таки немного осмелеть и предположить, что с головой у неё в самом деле непорядок?       Тогда, должно быть, этот «непорядок» случился сразу же после смерти Ивана и делёжки его территории, когда стрясти денег с несуществующей страны не представилось возможным. Когда все взгляды выжидательно устремились в сторону Украины и когда Америка со стопроцентной вероятностью угодил в склизкие объятия шизофрении, или раздвоения личности, или ещё какого страшного диагноза - Ольга никогда не претендовала на звание эксперта в области психиатрии, поэтому не могла выдвинуть ни одного уверенного предположения на этот счёт. Она быстро устала от одичавшего нелюдимого Альфреда и перестала искать его общества, а повешенные на её шею тяжёлыми камнями долговые и договорные обязательства отбросили её на всеми забытую окраину мира. Она неожиданно нашла себя в компании никому не нужных и всеми позабытых Польши, Литвы, Латвии и Эстонии, с бутылкой пива в руке и сигаретой в зубах. Столь тесную компанию, что привыкла поносить имевшие власть страны, живые и одну мёртвую, замечал разве что Пруссия, вкладывавший в свой мрачный нахмуренный взгляд всю ненависть и презрение, и готов был одними глазами хладнокровно изрезать их на куски.       — Ему просто повезло, — пьяно фыркал Феликс, едва ворочая языком. — Если бы не его братец, он бы тоже сидел у помойки жизни и не тявкал.       Разумеется, всё это Гилберт прекрасно слышал, от чего глаза его темнели до кроваво-бордового оттенка, но сам он демонстративно проходил мимо, высоко вздёрнув подбородок, и замечал их возню не более, чем шелест кустов на улице. Ольге оставалось печально смотреть ему в след, а с её алевших от алкоголя губ так и не срывалась мольба о помощи. Иван хорошо повлиял на него, и если бы она только попросила, рассказав всё искренне и без притворства, он бы нашёл выход из её ситуации.       «Забери меня отсюда.»       Феликс же продолжал изрыгать нечленораздельные звуки и поливать Гилберта отборными помоями:       — Он думает, что лучше нас... Был бы у меня такой брат, я бы... Да я...       Ольга едва сдерживала слёзы, и глотки крепкого алкоголя помогали ей окончательно не расклеиться и не упасть подобно желе на пол бара, захлёбываясь слезами и жалостью к себе. И всё же иногда она горько плакала во тьме своего дома, громко и отчаянно, прижав руки к груди и свернувшись калачиком, а потом долго лежала на мокрых подушках прежде чем подойти к зеркалу в ванной и ужаснуться своему опухшему лицу. После она чувствовала облегчение и какую-то умиротворяющую пустоту, поэтому она могла тихонько подкрасться к шкафу и, выудив со дна нижней полки до скрипа в сердце знакомый шарф, прижаться к такой знакомой потрёпанной ткани. Ольга делала пару оборотов шарфом вокруг шеи и ощущала в носу тонкое морозное пощипывания одеколона младшего брата, а затем закрывала глаза и представляла, будто он рядом и снова нежно-нежно обнимает её. Она, погрузив голову в складки шарфа, могла часами сидеть в кресле, не двигаясь и не реагируя на телефонные звонки, и позабыть обо всех своих проблемах, словно не существовало мира за пределами стен её квартиры.       Иногда ей даже чудилось, будто она полна сил и ничуть не обременена долгами и обязательствами, а ночная тьма, что обнимала её плечи своими бархатными руками, усиливала эти ощущения. Иногда в её голове мелькали мысли о том, что она может дать отпор кому угодно и положить на лопатки и словом и делом если не Альфреда, то парочку европейских стран точно.       Возможным было даже послать Феликса и всю его братию в путь по известному направлению и больше никогда не тащить его пьяное невменяемое тело в номер отеля, сгорая от стыда и смущения от того, что тот в это время бессовестно лапает её.       Хотя один единственный шарф не менял того, что вся её жизнь теперь была построена на том, что она вставала во столько, во сколько вставать не хотела, носила одежду, которую даже покупать не хотела, общалась с теми, кого от всей души видеть не желала, и работала там, где работать ей хотелось в последнюю очередь. Иван в своё время мечтал о покое, и чтобы все о нём позабыли, и сейчас Ольга, его старшая сестра, сидела в душном гудящем офисе с измученным видом и пустыми безжизненными глазами, умоляя Бога не то поразить громом её на этом самом месте, чтобы всё кончилось, не то помочь не разрыдаться.       Ещё она мечтала о зиме.       Дорогу несколько часов назад занесло пургой. Стояла прочная морозная тишина, нарушаемая лишь воем ветра в зимнем мёртвом лесу, а с неба валил густой пушистый снег и мягко укрывал всё вокруг. Лучше этой сверкающей крохотными алмазами шубы нет во всём мире, и на плечах Ивана она сидела как влитая, создавая иллюзию длинного снежного плаща. Пробираясь сквозь высокие сугробы к огромному дому союзных стран, Ольга честно пытается не повалиться в сугроб, вцепившись в крепкую руку младшего брата. Его ладонь, вопреки сторонним суждениям, мягкая и тёплая и защищает руку девушки от забирающегося в лёгкие трескучего мороза. Иван вдруг поворачивается к сестре и плотнее обхватывает её пальцы своими; его цветущие фиалками глаза нежны и лучатся заботой.       — Всё хорошо, Оль?       «Нет».       — Ольга, — зовёт её помощница уже в который раз, не решаясь прикоснуться к плечу Украины и потрясти для большей эффективности.       «Мне так плохо, Иван. Так трудно».       — Ольга, всё хорошо? Вам нездоровится?       — А? — Ольга встрепенулась и часто заморгала.       Затем она потёрла переносицу и, как ни в чём не бывало, выпрямилась и подняла голову с яркой лживой улыбкой.       — Извини, задумалась, — голос отказывается подчиняться Ольге, он словно ей не принадлежит. — Что ты сказала?..       Ольга все свои надежды возложила на то, что если ей удастся хорошенько выспаться и отдохнуть, непонятное опустошение и смертельная усталость сами по себе сойдут на нет. Но этого не произошло ни на следующий день, ни через три дня, хотя из дома она выходила только за продуктами в ближайший магазин, а в остальное время спала или же сонно листала новостные ленты, не несущие серьёзной смысловой нагрузки.       И вдруг пришло сообщение от Альфреда.       «Где ты пропала?»       Телефон выпал из ослабевших пальцев Ольги, а сама она затряслась, подобно хрупкому деревцу на промозглом осеннем ветру, и заходила из стороны в сторону, вцепившись в волосы руками. Паника, рождённая одним коротеньким сообщением, отдавалась гулким сердцебиением в висках, громким сбивчивым дыханием и покрывающимися холодным потом ладони. В глубине души она питала самую чёрную надежду на то, что Альфред останется лежать где-нибудь на взрытой китайскими бомбами земле навсегда: не зря же она ежедневно отслеживала сводку новостей, трубящей о гуманитарной и экологической катастрофе в одном Русском Округе, пока в других как на дрожжах росли протестные антиамериканские и антикитайские настроения. Однако чуда не произошло, Альфред жив и относительно в своём уме, раз вспомнил о своей беззащитной игрушке, на которой всё ещё висел приказ об устранении персонификации Казахстана. Ольге стоило больших усилий взять себя в руки, соскрести себя с пола спальни, где она забилась в углу и долго пыталась убедить себя в нереальности произошедшего, но в конечном счёте она просто оставила злосчастный телефон на полу, решив выбраться из дома на какое-то время и купить новый.       Было ли злой шуткой то, что по возвращении у своей двери она обнаружила Азамата?       Они определённо друг друга стоили: оба смахивали на побитых и потасканных дворняг, и угадать, кому жилось на свете труднее, было сложно. Ольге на глаза упали грязные сальные пряди волос, сквозь которые она едва могла разглядеть измученные покрытые пылью черты лица Азамата, пока глаза резал ядовитый зелёный цвет её мятой толстовки; она неловко переминалась с ноги, шаркая об пол старыми сандалиями, и на несколько минут опустила взгляд, тихонько размышляя о том, что вид у неё далеко не самый презентабельный. Хотя парня это, должно быть, мало волновало, поскольку измазанные в грязи джинсы и плащ на нём красноречиво говорили о том, что он вылез если не из глубокой лужи, то из места намного хуже.       Смотрел он на неё так, будто встретил свою старую любовь, и его глаза наполнились живительным блеском.       Ольга не разделила с ним этого чувства и шагнула к двери, уставившись на свои руки, нервно перебирающие связку ключей. Азамат молча встал, прилип лицом к стене, что щедро наградила его белёсой пылью и полосками оранжевой краски, тихо зашёл в квартиру вслед за Ольгой и прикрыл за собой дверь. Он вперился взглядом в её затылок, дожидаясь, когда же она обронит хоть слово или возьмёт его за шкирку и вышвырнет вон, но она спокойно разулась и прошла в свою комнату, будто его тут не было. Слыша, как шуршит пакет, скользит крышка от коробки, падая на пол, и даже приветственный писк нового телефона, Азамат не смел сдвинуться с места и неловко подпирал собой дверь. Наконец он скинул и свою обувь, бросил плащ на пол и, сделав несколько шагов вперёд, замер в дверном проёме комнаты Ольги. Она сидела в ворохе мягких подушек, больших плюшевых игрушек и цветастых одеял, будто принцесса в сказочном шатре, пусть даже общую картину портили горы мусора, грязной одежды и месячного слоя пыли на полках с фотографиями. Вновь она даже не бросила и быстрого взгляда в его сторону, продолжая безразлично смотреть в экран телефона.       Азамату, по всей видимости, стоило смириться с тем, что у Ольги выработался сильный иммунитет равнодушия к тому, что происходило вокруг неё.       — Ничего не скажешь?       Разрезавшие душную тишину затхлой квартиры слова Азамата будто кнутом прошли по спине Ольги: она сгорбилась, провела руками вверх по лицу и волосам, а затем резко перевела на него обезумевший от отчаяния взгляд. Телефон утонул в складках огромного одеяла.       Всем вокруг, каждой паршивой собаке, что-то нужно от неё.       — Чего ты от меня хочешь?! — Крикнула Ольга, совершенно себя не контролируя. — Что я должна сказать?       Она бросила в него одну подушку, потом другую, мягкого белого медведя. Азамат слабо прикрывался руками, пряча лицо за ними же.       — Что?!       Девушка вскочила с кровати и отошла к окну, схватилась за волосы и, не чувствуя текущих по щекам слёз, бессвязно забормотала:       — Господи, почему вы никак не оставите меня в покое? Почему, почему...       «Я просто хочу, — мягко говорил Иван Брагинский, ярко улыбаясь и осторожно подбирая слова, — чтобы меня оставили в покое. Разве я о многом прошу?»       — Как же я тебя теперь понимаю, — Ольга осела на пол и начала стирать рукавами слёзы, но свои всхлипы заглушить не могла, как бы ни старалась, — так хорошо понимаю, и так поздно, поздно...       Внезапно пальцы Азамата осторожно легли на её дрожащие плечи и он аккуратно развернул девушку к себе.       — Оль, всё хорошо, — его успокаивающий голос сделался тихим и ласковым. — Всё хорошо.       Он более не мог подобрать подходящих слов, а потому обнял её и несколько раз провёл рукой по её волосам. Молчание между ними, разрываемое только затихающими всхлипами Ольги, показалось ему напряжённым, как никогда прежде. Раньше, когда-то очень давно, они могли говорить часами о всякой ерунде, пока Азамат жевал что-то сладкое и свежеприготовленное, а Ольга порхала в кухне, гремя посудой и ложками, и разговор между ними не прекращался. Теперь же Азамат чувствовал, что его руки не могут достичь её кожи, что уж говорить об израненном сердце, а упираются только в холодный мрамор панциря, который она сама для себя сотворила.       Ничего толкового так и не пришло ему на ум, поэтому, не зная, что сказать и какими словами поддержать Ольгу, он беззвучно поднялся, стараясь лишний раз не шуршать одеждой, и безмолвной тенью прошёл в гостиную. Мягкий диван нежного фиолетового оттенка был слишком чист и уютен, и пачкать его не хотелось вообще, но ноги Азамата в любую секунду готовы были поломаться на куски от усталости и напряжения. Он с облегчённым выходом плюхнулся в объятия сей мебели, блаженно закрыл глаза, и вмиг настигшая дремота начала пробираться под его веки и сделала его тело невероятно тяжёлым. В доме Ольги стояла удивительная умиротворяющая тишина: Азамат с горькой иронией отметил про себя причину, по которой она не покидала стен своей квартиры. Его сонное сознание уловило едва заметное колыхание воздуха, и он почувствовал, что она здесь, топчется рядом с ним.       Он слышал её горячее дыхание над собой.       — Ты же знаешь, — Ольга обняла себя за плечи и впилась в кожу ногтями в жалкой попытке удержаться от истерического крика, — что Альфред сказал мне сделать. Так зачем...       — А ты хочешь это сделать? — Азамат едва пошевелил губами.       Ольга помедлила немного.       — Нет.       — Хорошо.       И она сдалась. Сколько бы она не воображала себя значимой, сильной, важной и смелой, ничего из этого не было важно, если она чувствовала себя так, будто из неё выпили все соки и выбросили ненужной тряпкой в мусоропровод. Она всё спрашивала у Господа, где только Иван брал душевные силы на круглосуточную работу без передышки и при этом оставался весёлым, бодрым и всегда готовым помочь окружающим (по крайней мере, так он выглядел). Её плечи поникли, а спина сгорбилась, и дышать почему-то стало легче. Она невесомыми шагами замельтешила из комнаты в комнату, поставила впритык к дивану несколько стульев и, накрыв их своим одеялом, легла рядом с Азаматом. Она долго смотрела на него, разглядывая его неаккуратную щетину, выразительные брови и тонкие губы, лицо, что приобрело скорбный вид, и никак не могла сопоставить его с образом в своей голове. Как и Иван, Азамат почти всегда улыбался: его радовал каждый новый день, лучи солнца и пение птиц за окном, шум городской толпы и спешка самой жизни — в общем всё то, что иных просто раздражало. Его грудь мерно поднималась и опускалась; он уснул, будучи полностью уверенный в том, что Ольга не причинит ему вреда. Не было загадкой то, когда он расклеился и захандрил, когда алкоголь и одиночество стали его лучшими друзьями и он начал вытворял такое, что в былые дни просто не осмелился бы делать из-за стыда.       Там, на севере, осталась территория, остались города, леса, люди и прочая живность, однако лучшего друга, с которым он делил горе и радости столетиями, того единственного, на кого всегда можно было положиться без всякой опаски, больше не было.       Ольга осторожно положила свою ладонь на грудь Азамата, боясь спугнуть его или получить в ответ явное омерзение и недоверие. Но он только накрыл её руку своей и повернул голову к стене, и Ольга могла бы поклясться, что таким сладким и живительным её сон не был очень и очень давно.       На следующее утро они притворились, словно не было между ними расставания на бесконечные тридцать лет, как и взаимных упрёков, обвинений и проклятий. Ольга потратила несколько часов на то, чтобы привести себя в порядок, и результатом ей было бесстрастное посвежевшее лицо в отражении покрытого мыльными разводами зеркале. Она вдруг обнаружила, что её волосы уже достают до плеч, а чёлка наглым образом лезет в глаза. Её глаза... Нельзя, чтобы они снова наполнились слезами, разбухли и покраснели: она слишком от этого устала. Чистой одежды и белья оказалось немного, и Ольга с скептически вздохом подумала о том, что запустила она себя и свою жизнь ужасно, но это было поправимо.       Эту позитивную мысль она посчитала добрым знаком.       Всеми силами Ольга не подпускала к себе недавнее уныние: приготовив наскоро завтрак, она яростно бросилась наводить чистоту в своём доме. Из комнаты в комнату то и дело кочевали мешки с мусором, стиральная машинка выжимала уже третью партию одежды, а тряпка в руках Украины обтёрла все полки, статуэтки, вазы и книги, на которые только натыкалась. Ольга чувствовала, как груз ответственности на её плечах теряет вес, словно эта уборка решала абсолютно все её рабочие вопросы и платила по долгам, а не создавала иллюзию того, что всё вроде бы под контролем, когда на самом деле к некоторым проблемам подход найти было почти невозможно. Натирая до блеска пол в прихожей, Ольга то и дело заглядывала в гостиную, ожидая, когда же проснётся Азамат и, быть может, заразится её приподнятым настроением, и они, как в старые добрые времена, потолкуют за чашкой чая о чём-нибудь мирном и светлом, что никаким боком не касается политики, войн и остальных стран.       Однако стоило только Азамату резко подскочить с кровати и вихрем пронестись мимо Ольги, как в её разум начало заползать горькое подозрение того, что он не отпустил свою грусть. Его стеклянные глаза были красноречивей слов, и хотя он принял душ и надел приготовленную Ольгой одежду, апатия не выпускала его душу из своих рук. Он был похож на чересчур реальное привидение: осталось только погреметь цепями в дальней комнате и до смерти напугать парочку вероломных подростков.       Украина старательно ухаживала за мужчиной, но тот никак не реагировал на неё, словно бы ему зашили рот. Ольга знала, вернее, нутром чувствовала, что Азамат страстно хочет от неё услышать, потому что он ещё не наговорился на эту тему, ему банально не на кого вылить свою вновь нахлынувшую спустя почти тридцать лет скорбь. Девушка мысленно умоляла его заговорить первым, обронить хоть словечко, и отчаянно сопротивлялась единственной верной идее, что пришла ей на ум. Она боялась сломаться под напором печали и сожалений, что Азамат готов был излить в любую минуту, стоит только лёгким движением языка задать верную тему для беседы; боялась вновь согнуться в три погибели и забиться в угол, давясь рыданиями и плача о своей несчастной судьбе. Но это залившее до краёв кухню молчание могло продлиться целую неделю, поэтому Ольга собрала остатки силы воли в кулак, запретила глазам лить слёзы и решила пойти по тончайшему лезвию ножа.       — Иногда я так сильно скучаю по нему, — робко прошелестела Ольга.       Казахстан тут же отреагировал, расправив плечи и посмотрев куда-то поверх головы собеседницы.       — Я, — он глубоко вздохнул, — скучаю по нему каждый день.       Ольга разумно решила не выяснять, кто из них тоскует по Ивану больше и страдает сильнее, но про себя отметила, что это её драгоценный и любимый младший брат, а для Азамата он был просто другом.       — Как ты думаешь, что было бы, будь он жив? — Спустя несколько минут тишины спросил Азамат.       Он отчаянно желал выговориться, а потому подталкивал Ольгу к разговору, в который она совершенно не хотела быть вовлечённой. Нет, невозможно теперь отступить, когда она своими же руками подтолкнула себя к этому. Стоит ей только воспроизвести в памяти тёплый образ брата с мельчайшими подробностями вроде шрамов на его руках и шее, как на грудь ей опускался тяжёлый камень, и горячие слёзы душили в ней здравый рассудок.       — Не знаю, — нервно буркнула она. — Всё было бы просто по-другому.       Ольга, закусив губу, смотрела в нетронутую тарелку парня.       Господи, когда он возьмёт вилку и начнёт есть?       — Мне ведь тоже скоро конец, — Азамат будто размышлял вслух, а не говорил с Ольгой. — Китай уже начал поползновение на мои территории, хотя Америка своими действиями его немного сдерживает, стоит, наверное, сказать ему спасибо. Иначе меня ждёт судьба Монголии. А что с ним стало? Где он? Никто не знает.       — Не преувеличивай, — Украина рада была переключиться на любую тему, поэтому радостно уцепилась за слова Казахстана, — он не убьёт тебя и голодом морить точно не будет. Тебе нужно всего лишь найти с ним общий язык, и ты сможешь вести свою обычную жизнь. Это просто.       — Договориться? — Азамат оскорбился до глубины души, но на поверхность выставил только скептическую усмешку. — С этим чудовищем? Не смеши меня, Оль. Я так долго наблюдал за ним, что, стоит ему только приподнять брови, как я сразу пойму, о чём он помышляет. Или ты думала, я только пить горазд?       Ольга нахмурилась, не понимая, к чему он клонит.       — Его с тормозов сорвало, как по мне, — Азамату словно приходилось объяснять очевидные вещи — таким усталым и нетерпеливым был тон его голоса. — Ходит что-то у границ, бормочет, вынюхивает. Держу пари, в уме он нас всех по клеткам рассадил, наклеил бирки и устроил зоопарк на заднем дворе своего дома. Он, знаешь ли, ходок по сокровищам чужих культур. А есть ли большее сокровище, кладезь истории и знаний, чем целая персонификация страны на собственном коротком поводке?       Казах помолчал немного, смотря на лакированную поверхность стола.       — Кто заметит, если исчезнут две или три страны? Никто, каждый сам за себя, — тут он закончил, встал из-за стола и вернулся на диван.       Ольга осталась в одиночестве, и больше ни куска омлета или бутерброда не лезло ей в рот. Девушка, наконец, ясно поняла, чего на самом деле страшился Азамат и от чего бежал, не разбирая дороги, раз она привела его не к Гилберту и не к Наире.       Он так боялся смерти, что готов был лезть на потолок от раздирающего душу страха, лишь бы её предвестники не принесли с собой нечеловеческие страдания.       Более Украина его не трогала, и он стал похож больше на животное, нежели на человека. Он не говорил, не требовал, почти не ел и не пил, сколько бы ему не приносили ужинов, пусть даже и хватался с отчаянием за свою жизнь, а только спал, зарыв голову в подушки. Ольга не прогоняла его, опасаясь истерики и того, что Азамат воспримет это в штыки, сильнее озлобится на неё и отвернётся навсегда. Она успокаивала себя тем, что он, в принципе, ей не мешает и не приносит беспокойства, в отличие от телефона, что продолжал валяться на полу около кровати Ольги.       Изредка раздававшиеся трели сообщений заставляли её сердце замирать и несколько минут переводить сбившееся от внезапно нахлынувшего волнения дыхание.       Так бы и длилась её жизнь неопределённый период времени: она сидела бы в своей комнате, пока Азамат спал в гостиной, и они жили бы тихо и мирно, как не желающие знакомиться друг с другом соседи. Но однажды вдруг затрещал дверной звонок, от чего Ольга резко села в своей кровати и встрепенулась. Кого вдруг заволновала её судьба? Она задрожала всем телом, сползла с постели и на ватных ногах выбралась в коридор. Сначала долгие вопли слишком громкого дверного звонка, потом удары кулаком в дверь с явным намерением выбить несчастную.       Кто-то явно пришёл за ней, чтобы она снова сделала что-то омерзительное и противное ей самой.       — Ольга! — Громогласный призыв Гилберта по ту сторону едва ли не сотрясал стены. — Ольга, твою мать! Я знаю, что ты дома!       Ольга прижала ладони к губам, сдерживая испуганный крик. Она отлично знала, как Гилберт к ней относится: он разве что не в лицо подстилкой всех мастей её называет. Он пришёл за Азаматом? Что ему нужно? Нельзя открывать ему, вдруг он её убьёт, а ведь она не затаскивала казаха к себе силой!       — Я знаю, что ты там, — уже спокойнее, но всё так же чётко говорил Байльшмидт, — и Азамат там. Дело есть важное и срочное. Открывайте, иначе я сам войду и вам же хуже будет.       Непослушные руки девушки заскользили по замкам и через пару секунд она боязливо отворила дверь. Маленькой щели было достаточно для того, чтобы в её оплот безопасности и покоя ворвался, как яростный ураган, Гилберт Байльшмидт, тащивший на своём плече смертельно бледного Вука. Ольге пришлось отпрыгнуть, когда немец распахнул дверь и, не ожидая никакого разрешения, прошёл прямиком в гостиную, где его уже ждал проснувшийся Азамат.       — Раз, — устрашающе-кровавый взгляд Гилберта падает на него, затем на застывшую в трёх метрах от себя Ольгу, — два, три, — Вук оказался последним звеном в перекличке. — Одной не хватает... Вернее, двух.       Азамат непонимающе уставился на Байльшмидта, хотел было что-то промямлить, но его мысли никак не собирались в кучку и не желали помогать своему хозяину. Гилберт Байльшмидт был ярким ослепляющим пламенем в сравнении с любым из них, почти сверхновой, и пылал такой силой, что на него невозможно было смотреть. Разве кто-то в этой комнате мог сравниться с этим полубогом, что принёс с собой хаос и бурлящую жизнью жизнь?       — Ой, блять, — лицо Гилберта страшно скривилось, — смотреть на вас тошно.       Он с великой заботой усадил Вука в кресло, однако тот в то же мгновение сорвался с места и пронёсся в ванную прочищать желудок.       Гилберт чувствовал себя сидящим в самом вонючем и гниющем болоте, в котором смешались хандра, уныние, печаль, горе и ещё чёрт знает что, и из которого ни Ольга, ни Азамат, ни Вук не хотели вылезать. Помощь утопающему, дело рук, как известно, самого утопающего, но разве можно без слёз жалости смотреть на то, как эти самые утопающие «тонут» у кромки берега? Остаётся только силой вышвырнуть их на песок и заставить расправить плечи.       — Собирайте манатки, — властно скомандовал Гилберт, — у вас полчаса.       Ольга и Азамат посмотрели на него диким взглядом, желая не то окунуть его в ведро с ледяной водой для отрезвления, не то обрушиться с ругательствами. Мол, ты в своём уме, ты только посмотри на нас; но Гилберт словно бы стоял за пуленепробиваемым невидимым щитом и мастерски игнорировал их раздражающе тупые взгляды. Мало того, что он возится с ними, как с полоумными, так ещё он будет объяснять каждому в отдельности зачем и почему.       Скоро сами всё увидят.       — Мы летим в Барселону.       Гилберт провёл пальцем по экрану телефона и сразу же открыл браузер с нужной страницей.       — Чтобы поздороваться с вашим братом.