Шаг. Рывок. Удар.

      Зажав приличную стопку бумаг подмышкой, Людвиг крадётся в свой рабочий кабинет, прижавшись к стене Бундестага, и старается быть как можно тише и незаметнее, чтобы не попасться под руку особенно разъярённому сложившейся политической обстановкой чиновнику. Под крики и ругань, выражающие диаметрально противоположные взгляды в области решения экономических и государственных проблем, Германия всё-таки осторожно закрывает за собой дверь кабинета и одаряет безрадостным, почти несчастным взглядом огромные кипы бумаг со всех уголков Европейского Союза, которые ждали своего часа для проработки. Однако плюхнувшись в мягкое кожаное кресло, младший Байльшмидт не открывает ноутбук и берёт документы с самой верхушки, а первым делом открывает ленту самых горячих и обсуждаемых новостей: в конечном счёте, история начала свой суд рукою порабощённых, и на это стоило взглянуть.       Очевидно, мир окунался в хаос.       Громогласные митинги против американской власти над Русскими Округами проходили повсеместно от Санкт-Петербурга, Москвы и Волгограда до Владивостока, Магадана и Петропавловска-Камчатского. С усмешкой Людвиг думает, что только против иностранного врага русские могут бунтовать все и сразу, лупить неугодного и гнать его прочь с таким жаром, с каким голодный волк мчится за своей добычей. Построенные американские фабрики одна за другой демонстративно игнорировались, люди уходили с вредных производств, брали в руки старый добрый коктейль Молотова и щедро поливали им дома и машины американских «гестаповских надзирателей» и требовали освобождения, требовали от янки убраться к чёртовой матери, требовали свободы и власти на своих землях. В ответ Вашингтонская Администрация завывала на разный лад, мечась между прямыми или скрытыми угрозами и старым добрым «мы лучше знаем, как вам будет хорошо». НАТО, до этого всеми правдами и неправдами пытавшееся обосновать своё уже давно безосновательное существование, резко оживилось, встрепенулось прямо у всех на глазах и с жаром вызвалось подавлять беспорядки. Так называемые «миротворческие контингенты полиции» должны были быть направлены в Русские Округа, однако с заявлением о начале формирования гуманитарной миссии от лица НАТО выступили США, в то время как правительство Франции выразило свой явный протест, затем Испания отказала в содействии, а Германия наравне с Бенилюксом вовсе проигнорировала запрос заокеанского господина.       Уже через семь часов вышла статья на русском, английском и немецком языках, в которой США и Европе приписали организацию нового крестового похода против неверных, а также давно развившуюся узколобость и средневековое мышление в отношении всех, кто не желает пасть ниц перед их (лет так тридцать утраченным) величием. Устроенный ими пир на костях Советского Союза закончился быстрее, чем полагали светлоликие разносчики демократии, и старушке Европе следовало поискать свою вставную челюсть, как и насквозь прокуренному марихуаной дяде Сэму оторваться от бесконечных теорий прежде, чем обращать свои поражённые катарактой глаза на реальное положение дел.       На следующих новостных строках Людвиг даже тихо усмехнулся: протестующая часть населения Смоленска готова была как полагается принять польские части готовящейся миссии, прося прислать именно их. Мечи, лук и стрелы, несомненно, устарели, а вот автоматы Калашникова и средства противовоздушной обороны...       Постойте-ка, откуда у протестующих подобное оружие?       «...Русские части пехотных войск переходят на сторону бунтовщиков, срывая американские знаки отличия...»       Когда-то США и ФРГ по-честному договорились рулить каждый своей песочницей: Америка оставила за собой НАТО ради выкачивания средств из Европы для финансирования своей армии (три цента — тоже деньги), Германии же было позволено руководить Европейским Союзом, как той заблагорассудится, во имя удовлетворения своих амбиций. Теперь же они столкнулись лицом к лицу, и каждый пытался перетянуть одеяло на себя.       Русские Округа горят протестами и забастовками, за три недели перевалившими за сотню столкновениями с американским гражданским патрулем, дерут горло в одном возгласе: «Проваливайте домой, янки! Убирайтесь прочь!». Лучшим топливом для ярких костров на баррикадах теперь являются сдираемые со зданий и машин американские флаги и гербы, а у пытающихся останавливать бунтовщиков толпа отбирала дубинки, пистолеты с резиновыми пулями, водомёты и слезоточивый газ, направляя их против бывших владельцев. Людвиг смотрел на это скептически, не питая особых надежд: когда дело дойдёт до серьёзного разговора, ядерное оружие расставит всё по своим местам.       «...Протестующие скандируют ‘Просыпайся, Россия!’ на улицах городов...»       Естественно, что политики Европы сбились в тесную кучку, пытаясь понять, как и каким образом на весь мир знаменитая и не раз поруганная политологами технология так называемых «цветных революций» повернулась против своих создателей. Кто координаторы, кому выгодно, за чей счёт финансируется — эти и другие вопросы парламентарии европейских стран обсуждали за закрытыми дверями, давая лишь расплывчатые комментарии прессе со стандартным набором фраз, вроде «мы возмущены», «мы не одобряем», «подобные методы недопустимы (ведь не мы их используем)». Ни одна здравомыслящая страна не разделила воинствующего настроения в отношении русских и не желала тратить ни единицы национальной валюты для того, чтобы принять участие в очередных звёздных войнах, которые пытались организовать Штаты. Европейские правительства были сыты по горло десятилетним вливанием средств в бесплодные военные операции в Иране, Ираке и Афганистане, к которым не так давно добавились некоторые части Африки, из-за процветавшего пиратства, и Юго-восточная Азия с её сопротивлением насаждению западных порядков откровенно проамериканскими местными политиками. Миллиарды долларов и евро каждый год выбрасывались в бездонную яму под эгидой очередного гениального плана США по демократизации и защите прав угнетаемого населения, хотя само население, наблюдая под своим носом за торжественными парадами армейских американский частей, несколько сомневались в том, что им конкретно хотели донести. Но этого крохотного сомнения, зарождавшегося далеко не в каждой голове, пока было недостаточно для понимания всего происходящего.       Теперь к общеевропейской головной боли прибавились Русские Округа (которым ни в коем случае нельзя позволить сойтись вместе).       «...В Сеть попал разговор депутата Европарламента со своим помощником: "Нужно немедленно приструнить этих чёртовых русских!.."»       Естественно, что в этом якобы разговоре важных чиновничьих лиц русские и иные народности были поставлены в один ряд с животными, у которых не было права голоса определять свою судьбу. «Некий парламентарий» не был немцем — хоть на том спасибо, с раздражением подумалось Людвигу. Это была такая дешёвая фикция — да даже если и нет, — но эмоциональная реакция и без того раскалённого русского общества не заставила себя ждать. Участников диалога требовали если не четвертовать, то выдвинуть против них обвинения в преступлении против человечества.       «...Три десятилетия скорби: как русским не было позволено иметь своего государства и права на свободу...»       Людвиг невооруженным глазом видел, что текст был написан для самого обыкновенного среднестатистического обывателя, работающего с восьми до пяти, и замученного налогами и скотским отношением начальства. Однако это и было преимуществом статьи, и невозможно было не подметить то терпение, такт и расстановку, с которой она была написана. Более того, помимо того, что текст был доступен на русском, английском и испанском языках, сбоку была ссылка на более краткую её выжимку, что говорится, к чтению для самых ленивых, либо спешащих. Автор не грузил читателей датами и большими цифрами, сложными расчётами статистических показателей, однако наглядно показывал на бытовых примерах как, где и каким образом жить стало хуже, нежели в конце восьмидесятых, и как именно американцы и европейцы в частности приложили к этому руку. Затравка была что надо — этого у статьи не отнять, тем более, что в конце была небольшая приписка: Европа, конечно, за свободу, равенство и демократию, но у самих, мол, личико в пуху, а может даже и в кокаине — да кто ж теперь разберёт, — и не со всеми этими благами она готова от чистого сердца, не ища выгоды, поделиться. В конце статьи Людвиг видит дату публикации и имена авторов мелкой припиской: «Айнура Ибрагимова, Дмитрий Тарасов». Под самим текстом за сутки собралось более тысячи выражающих согласие и одобрение комментариев не только на русском языке, поэтому Байльшмидт признал, что эти неизвестные женщина и мужчина были неплохими манипуляторами и технологами. Далеко идущие последствия подобного эмоционального и психологического давления с приведением в доказательство очевидных фактов невозможно было недооценить.       С каждым днём в Сети появлялось всё больше статей, кратких обзоров и видео о том, что творилось в Русских Округах из-за американской оккупации (этот оборот быстро был взят на вооружение поднимавшими голову блогерами Округов), служа топливом для разгоравшегося пламени народного восстания против несправедливости по отношению к самим себе и тех, кто однажды уверил этот самый народ в его второсортности. И если бы на русском — едва не канувшим в Лету, по правде говоря, — все публикуемые материалы могли выходить сколько угодно много, так как публикации на одном единственном языке не могли нанести практически никакого ущерба, то за немецкими, французскими и английскими переводами Людвиг следил немного тщательнее: в конце концов, не он будет направлять политику в нужное русло, а его люди. И всё же он заметил часто мелькающие повторения одних и тех же фамилий: Анастасия Холодова была замечена им более пятидесяти раз в русско-испанских публикациях, Винсент Янгфилд — и того больше, но на английском и китайском языке, Нэлла Камалетдинова хоть и не могла похвастаться таким количеством переводов, но Байльшмидт ясно видел, что за немецкий язык она взялась достаточно серьёзно. Признаться честно, он бы в жизни не подумал, что за построение собственного государства русские возьмутся так ожесточённо, подозревая, что текущие из неизвестного рога изобилия публикации — лёгкая закуска к главному блюду.       Людвиг прекрасно знал, что первые беспорядки и забастовки могли вылиться в революцию ещё десять лет назад, но тогда внутри сети сопротивления несогласных завелись крысы, которые сдали своих за тридцать штук зелёных и сбежали с преданной территории. Можно ли было полагать, что в этот раз правила игры стали жёстче и беспощаднее, и теперь на кон будет поставлено всё? Байльшмидт с некоторым раздражением подумал, что хоть в этот раз он не будет крайним, и вообще пусть хоть потоп (?) приходит, но не касается его границ. В ином случае можно отмолчаться и бронированным танком стоять на своём.       Откуда-то вылезло итальянское имя Андреа Росси и его никудышная - юный возраст журналиста просачивался сквозь буквы — колонка «взгляд из Италии». Но надавить на общую впечатлительность у него могло получится вполне сносно, а ожидаемый резонанс должен был отвадить власти от вмешательства в дела Округов (от греха подальше, скажем по правде). Ну, это в перспективе. Пока же он только начинал собирать свою аудиторию и не мог стоять наравне с Холодовой и иными.       И вот они были легки на помине, будто не ели, не спали и личной жизни для них никогда не существовало. Людвиг устало протёр переносицу пальцами, закрыл ноутбук и начал наворачивать круги по кабинету.       «Новые данные о том, как и куда уходили деньги, природные ресурсы и искусство России. Масштабное исследование Ярослава Острова».       Только бы США не тащили Европу в большую войнушку. Кто будет отдуваться в этом? Людвиг. Кто будет виноват в неудачах? Людвиг. Немец каждый раз вздрагивал, когда ему приходило очередное уведомление на умные часы: страшился увидеть сообщение Альфреда Джонса о вызове на ковёр в Вашингтон, когда бы пришлось всё моментально бросить и ехать в аэропорт. Но пока в строке уведомлений своё положение укрепляли статьи, одна более взрывная и животрепещущая другой, предыдущей.       «Евгений Миронов (Йен Райдс) рассказал о том, зачем на самом деле американцами усыновлялись русские дети».       Иногда всплывали жалобы Ториса и Феликса, которые десятью разными предложениями умудрялись высказывать одну и ту же мысль, старую и затёртую, как все существующие государства. Жалостливые формулировки и причитания восточных соседей сметались движением пальца по экрану, и Германия более не обременял себя посторонними проблемами. Что Людвиг мог почерпнуть из их двухголосого нытья о мировой несправедливости, обрушившейся на их несчастные головы, имя которой — Гилберт Байльшмидт? Да, старший брат делает то, что хочет, и никто его остановить в этом не сможет. И если он каким-то образом вытирает пол и стены телами персонификаций, то тут никакие уговоры или угрозы Людвига не помогут от слова «вообще». Никто не знал, что творилось в голове Гилберта, где он пропадал неделями и что при этом делал, и младший Байльшмидт не был исключением из этого правила. Когда он в последний раз был дома? О чём они говорили? Людвиг сказал себе, что не помнит, и вспоминать не хотел.       Анна Астахова, Даниил Шаманов, Кристина Корнилова, Евгений Пономарёв. Маленький квартет лингвистов, пишущих о русском языке, казалось, не имел, вроде бы, никакого влияния. Чем только не баловалась молодёжь в своей комнатке три на три, лишь бы не курила марихуану. Однако Людвиг видел ясно, словно день за своим окном, как мягко и осторожно они подкрадывались к читателям, какими искусными словами залезали в умы и заставляли размышлять. А человек мыслящий, как известно — враг любого государства.       На федеральных землях, однако, тоже было неспокойно. Недовольство и злость варились внутри немецкого общества не слабее тех, что бурлили в Русских Округах. Удивительно было то, какой тонкий сосуд под названием «европейские ценности» мог сдерживать этот медленно закипающий бульон. Всё-таки когда был жив Россия, на него надо было молиться днями и ночами, как на новую веру, которая объединила ранее воевавшие европейские государство под своим куполом. Но момент упущен, от красивого замка Европы во все стороны летели камни, образующие его стены, и процесс этот остановить не представлялось возможным. Более того, радикальные правые партии Германии с чёткой периодичностью собирали митинги за возвращение ФРГ на путь отстаивания национальных интересов, и никто их не останавливал. Людвигу, чего скрывать, на это условное «факельное шествие» было...       «Утечка данных о социальном эксперименте над немецкими детьми в школах взорвало Интернет!»       ...приятно посмотреть.       «"Зелёный" скандал: что на самом деле скрывается под безопасной утилизацией мусора?»       ...Приятно осознать, что он не до конца сломался и не стал половой тряпкой Евросоюза, об которую вытирают ноги все, кому не лень.       Тот, кого нужно было бояться, кто мог бы сломать ему каждую кость в теле меньше, чем за пять минут, всё равно мёртв. Холодный пронизывающий взгляд Ивана Брагинского следил за ним много лет, но эти глаза давно не видели света под двумя метрами земли и крышкой гроба. К лучшему для их обладателя, к худшему ли — вопрос, не требующий обязательного ответа.       К концу очередного рабочего дня, когда Людвиг уже по привычке засиделся перед компьютером за чтением новостей, он резко встрепенулся, оглянулся вокруг и понял, что ни единая бумага не поменяла своего местоположения: финансовые отчёты Бельгии и Греции оставались на своих местах, прошения о новых кредитах для Польши и Румынии так и не были просмотрены, а программы по выходу из кризиса для Испании и Болгарии не были проанализированы должным образом. И зачем их только притащили в Европейский союз?.. Благо что не собрали всю Прибалтику с её бесконечным скулёжом о трудной жизни на постсоветском пространстве. Ещё немного, и Людвиг задохнулся бы под тяжестью ответственности, которую ему не с кем было разделить, поэтому он быстро накидывает зимнее пальто на свои плечи и выбегает на улицу. Конечно же выключая перед этим ноутбук, переводя телефон и часы в режим «не беспокоить». Мелкий снегопад и злой промозглый ветер тревожат его ровно три минуты, пока он большими шагами идёт к машине. Но от политики уже спрятаться просто невозможно: слушая радио за рулём, разглядывать нового персонажа не нужно. Пробка и не думает испаряться в ближайшие полчаса.       — Мы собрались здесь не для того, чтобы угодить другим странам, но для того, чтобы позаботиться о благополучии всего народа! — Громко и решительно, вызывая эмоциональный восторг толпы, декларировал на ступенях московской администрации Владимир Туров.       Харизматичный, громкий, высказывающий то, по поводу чего в принципе люди вышли на улицы — лидер любой беснующейся толпы. Но Людвиг не волнуется, что крошечный жалкий человечек продержится долго: в конце концов, нет на свете никого, на кого не существовало бы компромата. Когда в паутину всемирной Сети будет слит нужный материал — вопрос времени.       Конечно, завтра будет только хуже, и работа будет только копиться: придут новые письма, статистические данные показатели и прочая... Но Германия усердно гнал от себя эти мысли, возложив обязанность со всем разобраться на завтрашнего себя. Дома он обнаруживает на крючке в прихожей знакомую куртку, а на пороге — тяжёлые ботинки на внушительной подошве посреди лужи грязи и растаявшего снега. Но ни из одной комнаты на первом этаже не вырывается ни единого лучика жёлтого света, и присутствие кого-либо в доме выдаёт только тихое шуршание в библиотеке. Снимая куртку, Германия подпрыгивает, когда слышит резкий голос старшего брата:       —...Не думай, что теперь я не смогу тебя из-под земли достать, — по напряжённому тону Людвиг определяет выражение его крайнего недовольства. — А с другой стороны, хорошо, что в гроб заглядывать бесполезно и от дома твоего не осталось ни следа — это сильно упрощает жизнь. А теперь передай ей трубку.       Людвиг не может признаться себе, что подслушивает разговор Гилберта с неизвестным с удовольствием. Он бесшумно крадётся по коридору, приближаясь к комнате и застывает у приоткрытой двери.       — М-м... Да, конечно, Айнура, — старший Байльшмидт говорит теперь расслабленно. — Я не буду против, даже если ты разнесёшь там всё к хренам. Ключи на полке. Да, до скорого.       Айнура... Где-то Людвиг точно слышал это имя. Он объявляет о своём присутствии, включив свет, поэтому Гилберт сразу же обращает на него свой взор, немного щурясь. Даже выпрямляется в кресле и опускает ноги с кофейного столика на пол.       — О, пришёл наконец-то! — восклицает старший с улыбкой, но младшего передёргивает: он не понимает, искренняя ли радость расцвела в добродушно растянутых губах брата.       — Кто это был? — спрашивает Германия.       Мгновенно сразу безразличный взгляд говорит о том, что Гилберт свои дела обсуждать не намерен.       — А, неважно, — легко и безобидно бросает он, поднимаясь с насиженного места.       — На русском? — допытывается Людвиг и вскидывает брови, но направившийся в кухню Байльшмидт-старший никак не реагирует.       Однако Германия точно знает, что взбесил Пруссию парой брошенных слов: сделать это так же просто, как чиркнуть спичкой о коробок — много ума не надо. Он молчит и наверняка что-то скрывает.       — А что? Это запрещено? — лениво протянул Гилберт.       На оставшуюся жалкую кучку вопросов он отмахивается с раздражением, и, в каком-то смысле, поступает гораздо мудрее Людвига, уничтожая конфликт в самом его зародыше. Следующая пара дней проходит так тихо и спокойно, будто бы во всём мире настал идеальный мир: братья завтракали вместе и пропускали по бутылке пива по вечерам, смотря футбольные матчи, но Людвиг чувствовал себя не в своей тарелке. Он видел, каким скрытным стал брат, который ни в какую не желал делиться тем, во что впутался. Германии оставалось молиться, что в новых приключениях Пруссии не было ничего опасного и криминального, пусть даже попытаться убить или ранить его осмелится только последний псих. Более того, Людвиг не мог отделаться от чувства, будто между ним и Гилбертом напряжение росло с каждым днём. Для Гилберта этой проблемы не существовало, а Людвиг, слишком много нафантазировавший того, чего не было, чувствовал себя полным идиотом, и даже Рождество провёл как на иголках.       Неизвестно, сколько бы Людвиг ещё мог терзать себя догадками и переживаниями, пока в одну не особо тихую ночь не раздалась трель дверного звонка. Спускаясь на первый этаж, Германия проклинал незваного пришельца всеми возможными матерными словами. Живот почему-то скрутило от волнения, но много ли воров и убийц просто звонят в дверь? Если что, Людвиг готов был скрутить ночного придурка в бараний рог.       Однако же в последний раз он верещал маленькой напуганной школьницей три века назад, если не больше, когда был ребёнком. Ледяная оплеуха небольшой тощей ладони обрушивается на его щёку увесистым камнем, заставляя прийти в чувства. И всё же земля предаёт и уходит из-под ног, немец с ощутимой болью оседает на пятую точку и рефлекторно прикладывает пальцы к пострадавшему месту. Он смотрит на персонификацию перед собой и видит второе пришествие, иначе челюсть не стремилась бы к встрече с полом.       — Чего орёшь, ненормальный? — Глаза Натальи презрительно прищуриваются, а в спокойном голосе звучит металл. — Ночь на дворе, люди спят.       Людвиг отказывался верить в то, что видят его собственные глаза, но реальность полуминутой ранее доказала свою неоспоримость и достоверность через пощёчину стоящей перед ним девушки... Что, как и прежде, являла собой величественную недосягаемую богиню, прикосновение к которой сулило смерть.       — Наташа!.. Наташа... Ты же...       Что ж, пара седых прядей таки появилась в идеальной укладке Людвига.       Ни один мускул на лице Беларуси не дёрнулся, не появилось даже неприязни от бессмысленных хриплых шептаний Германии: она только лишь сунула руки в карманы синего зимнего пальто и нахмурилась, как в старые добрые времена. Такая же, как тридцать лет назад, с огнём в глазах и идеально отточенным профилем, будто и не было ничего: ни попытки суицида, ни комы, ни иссушенного болезненного тела.       — Гилберт дома? — отрезает Арловская, заглядывая в прихожую, затем снова смотрит на Людвига, ожидая ответа.       «Снова всем нужен Гилберт,» — по-старчески сварливо подумалось Людвигу, он едва ли не сморщился, но быстро отогнал от себя эту мысль.       — Дома, — немец лихорадочно кивает и отходит в сторону, пропуская девушку внутрь. — Проходи.       Белоруска стряхивает снег с сапог и ступает тихо, будто бы в доме Людвига был кто-то, кого можно было разбудить.       — Не смотри на меня так. Гилберт сам позвал меня в такой час: все претензии ему и направь.       Слух Германии едва улавливает смысл её фраз, ведь сам немец до последнего отказывался верить своим глазам, даже ущипнул себя незаметно. Мало ли что может привидеться больному и искалеченному бешеным темпом современной жизни рассудку, однако Беларусь, стоявшая в метре от него, была на все сто процентов реальна. Она говорила и двигалась как настоящая Наталья, которую Людвиг видел здоровой и полной сил когда-то очень давно, едва ли не в прошлой жизни, и сейчас она пришла для того, чтобы накрепко сшить прошлое с настоящим, перечеркнув последние тридцать лет нестираемой ручкой.       На лестнице послышались неторопливые тяжёлые шаги.       — Наташа, — остановившись на секунду, Гилберт смотрит на неё с благоговением, - это и правда ты.       Он сбегает вниз по лестнице и в три широких шага оказывается непозволительно близко к Арловской. Пруссия обнимает Беларусь, затем с придыханием рассматривает её лицо, вцепившись в плечи пальцами. Гилберту позволено гораздо больше — Наташа даже чуть улыбается и её хмурые брови расправляются, — Людвиг же не мог подобрать подходящих слов и внутренне оправдывал себя тем, что никогда не был как следует с ней знаком. Германия молча следит за тем, как Пруссия запрыгивает в тяжёлые зимние сапоги, наматывает шарф на шею и накидывает куртку на плечи, попутно что-то говоря Наталье о том, что сейчас они поедут в аэропорт и возьмут два билета в Москву. Что там её ждёт большой-большой сюрприз.       — Увидимся, Люд, — с улыбкой Гилберт махнул брату рукой и уже было переступил порог дома, как вдруг Людвиг схватил его за локоть.       Позже он сам не мог дать себе отчёта в том, что на него нашло: злость, смятение, непонимание, обида на старшего за скрытность и недомолвки — всё это смешалось в его душе и разожгло огонь негодования.       — Снова молча уйдёшь? — выпалил в сердцах Германия. — Вот так, всё бросив?!       Гилберт посмотрел на него, как на безумца, затем на загребущие пальцы на локте и снова на Людвига. Ничего хорошего в напряжённом взгляде старшего Байльшмидта не читалось, но Людвиг был слишком слеп, чтобы увидеть это.       — В смысле молча, Людвиг? — Пруссия вскинул брови и вырвал руку из хватки брата. — Я только что попрощался с тобой.       — Чем ты думаешь, без конца мотаясь в Округа? Что ты там делаешь?! Разве можно было дразнить Альфреда? Что с нами теперь будет? — у Германии больше нет сил сдерживать себя.       Однако Гилберт, в котором явственно читается недоумение и разочарование, не говорит ни слова и соскальзывает по ступенькам на слегка заснеженную тропинку. Опять поступает умнее брата, несмотря на то, что всё обычно происходит наоборот. Нет, должно происходить наоборот, из-за чего Людвиг идёт на крайние меры.       — Я запрещаю тебе покидать федеральные земли, пока ты не объяснишь, что с тобой происходит!       Пруссия резко замер.       — Людвиг, — остановился Гилберт в нескольких метрах от него, но не обернулся. — Ты, кажется, до сих пор не понимаешь, что я не спрашиваю твоего позволения, а иногда ставлю тебя в известность.       Его голос, звеневший металлическим холодом, смягчился напоследок:       — Поговорим, когда успокоишься!       Пруссия заворачивает за ограду и даже не оглядывается назад. На прощание Наталья, ставшая невольной свидетельницей братской ссоры, одарила его немного сочувствующим выражением лица, откинула волосы назад и быстро поравнялась в темпе шага с Гилбертом.       Людвиг ворочается всю ночь до утра, попеременно занимаясь самобичеванием и спуская на брата всех собак. В итоге находит, что ни один из них не был прав, хотя чувство гордости наседает на шею и шепчет, что игравший в молчанку Гилберт неправ чуть-чуть больше. Так глупо было ссориться с братом на пустом месте, взять повод буквально из воздуха и раздуть из мухи слона. Разве можно удержать Гилберта цепями? Возможно ли переубедить его, если на пути к своей цели, какой бы бредовой она не была, он не видит ни препятствий, ни своих противников? Что говорить о его стопроцентной готовности пойти по головам, если того потребует случай...       В офисе Людвиг думает о том, что надо бы принять горстку успокоительных вперемешку с транквилизаторами, больше высыпаться и стараться не так бурно на всё реагировать. Иначе придётся подыскивать ему более стойкое сердце, если завтра, да не позволит Дева Мария, из могилы встанет Иван Брагинский и постучится в его дверь.       «...Над Кремлём водрузили бело-сине-красный флаг под ликование толпы сепаратистов...»       Всем-всем-всем нужен только Гилберт Байльшмидт. Для разговора по душам, для совместной попойки, для элементарной встречи за чашечкой кофе, для_____?       Людвиг Байльшмидт же нужен только тогда, когда нужно занять денег, произвести сложные бюджетные расчёты, решить иные финансовые...       «Вас заметили».       И заметил не кто-нибудь незначительный, а весь взбудораженный мир обратил внимание на заголовок:       «Пятый Рейх и пара кирпичей в замок новейшего нацизма».