Шаг. Рывок. Удар.

      12 января 2019 года Российская Народная Республика была рождена из крови и пота, сопротивления и столкновений, самоотверженного упорства и непрекращающейся ни на сутки борьбы десятков миллионов протестующих, и голос её впервые за долгое время пронёсся над миром. К тому времени, как ликование и опьяняющая радость победы разнесли в морозную январскую ночь во многих городах под сжигание последних американских символов, все русские военные формирования перешли на сторону сопротивленцев. Тем же днём, опережая шквал шизофренического бреда со стороны Европы и США, молниеносно организованное временное правительство объявило, что не ожидают признания, но если упомянутые государства вновь решат заняться геноцидом и уничтожением народов России, ответ последует соответствующий. Фотографии триколора пестрели в каждой социальной сети, сколько бы ни пытались их отовсюду удалить, подтереть и замазать; бессчётное количество раз заливались в Сеть одни и те же ролики с арестами американских управленцев и военных, оторванных от командных центров, погромами всего, на чём значилось клеймо США, и пламенными речами идейных вдохновителей революции. В конечном итоге, попытки так называемого «стирания» реальности провалились: всё, что попадало в паутину Интернета, оставалось там навсегда. Рано или поздно однажды придуманное оружие выстрелит в своего создателя, в ногу или в голову - вопрос совсем другого рассуждения, но в данном контексте — политтехнология.       Эти люди, сотворившие революцию, были весьма последовательны и удивительно рациональны, как в последующем отмечал про себя Яо. И всё-таки они не преминули на следующий же день предупредить всех своих чересчур доброжелательных соседей по земному шару о том, что о каких-либо военных ударах, тем более ядерных, не может идти и речи — ответ будет направлен в самый центр источника агрессии незамедлительно. Как выразился один из лидеров сопротивления: «Не нужно думать, что мы подняли революцию беззубыми, нищими и ободранными».       Покачиваясь из стороны в сторону в кресле, Яо с улыбкой вспоминал ужасно старую шутку, родом из Советов. Учили французский — взяли Париж, учили немецкий — взяли Берлин. И вот, значит, выучили английский, да? Яо не терпелось встретить новое воплощение российского государства, если оно, конечно, появится вместе с ответом на то, возможно ли это в принципе.       В общем, работа по устройству новорождённого государства закипела нешуточная, сочетая в себе прагматизм старшего поколения и коммуникативные навыки молодёжи. Устанавливалась вертикаль власти, назначались выборы в парламент, выбирались форма государства и административно-территориальное деление, русский язык приобретал статус единственного государственного, писались проекты Конституции и первых законов. И несмотря на то, что время работало против новой Республики, однако, как свои, так и чужие понимали, что работать нужно на опережение, хотя у мифической коллективной Европы плохо получалось организовать сколько-нибудь дееспособные военные части. Но Дмитрий Тарасов, временный премьер и самая настоящая тёмная лошадка, как и многие другие, напомнил, что крепкую на мороз русскую зиму никто не отменял, и Европе вместе с США стоит поинтересоваться у Германии и Франции конкретно, какие это имеет последствия для граждан, которых те планируют отправить умирать. Позже эту речь перевели соответственно на французский, испанский, английский, и некоторые иные языки, а Яо всё хохотал безумцем, глядя на то, какой шорох маленький перевод наводит в и без того не самых стройных рядах европейских сообществ: русские научились пользоваться мягкой силой — удивительно! Всего-то нужно было угробить собственное государство, подтянуть языки и жить в рабстве тридцать лет.       Долгие годы подготовки были видны каждому, кто мог сколько-нибудь мало критически мыслить, и не то чтобы Яо сильно расстраивал микроскопический масштаб хладнокровного мыслительного процесса народонаселения, и всё же именно на этом были построены целые государства, мировая экономика, торговля и многие индустрии. Если бы масса в определённом смысле не была дурна на голову и не страдала ужасной исторической близорукостью, двух третей кровавых переворотов можно было бы избежать, в виду вдумчивости и контроля над овладевающими негативными эмоциями. Однако думать — такая незатейливая способность, что была дарована не каждому.       Иногда в разум Яо врываются размышления о новой персонификации: будет ли она выглядеть, как Иван Брагинский? Будут ли у неё его черты лица, голос или характер? Или кто-то паршивее Артура найдёт её и задушит в колыбели? Тогда этот сон начинает беспокоить его.       Начинается он довольно абстрактно: неизвестная комната, яркий струящийся из окон солнечный свет, обыкновенный людской шум по другую сторону стены, как его обычно слышно в особенно оживлённом городе. Яо по какой-то причине раскладывает документы без текста и обозначений по полкам — на столе бумаг не убавляется, — словно собирается домой, затем спешно покидает кабинет. Коридор встречает его неестественным бледным светом, а в конце него — две фигуры, перешёптывающиеся о чём-то. Полуобернувшись, Иван Брагинский смотрит на него исподлобья, и тёмно-лиловые глаза давно забытого воплощения переливаются мелкими драгоценностями на его ровном безэмоциональном лице. Яо замирает каменной статуей и будто бы перестаёт дышать, когда размытая фигура позади русского тихо бросает ему непонятное слово, из-за чего тот срывается с места и летит прямо к Ван Яо, рассекая воздух серебристым мечом. Брагинский скользит по полу, будто над водной гладью, пока Яо беспомощно ожидает, когда до одури знакомый меч со знакомой надписью проткнёт его грудную клетку.       Китай просыпается в лёгком поту и иногда не спит до самого будильника, хотя острие никогда не достигает цели. И Яо упорно думается, что он в этом сне — не он, а кто-то совершенно другой. Впрочем, нужно смотреть поменьше сериалов, поскольку мозг может воплотить во сне и не такой бред. Однако этот злосчастный меч Яо где-то видел. Сейчас трудно вспомнить где.       Может быть, это...       Ван Яо яростно трясёт головой и с танковым упорством тащит в свой мысленный образ картинку гроба с бездыханным телом Ивана Брагинского, напоминая себе, что чего уж точно не могут сделать персонификации, так это восстать из мёртвых. Сильны, но не всемогущи — иначе бы ни один из них не боялся до одури попадания пули в лоб или сердце. Китай безжалостно одёргивает себя и бьёт обеими ладонями по щекам, пытаясь вытрясти наполненные откровенным бредом мысли и окунается в ежедневную двенадцатичасовую работу.       Делает всё, чтобы не думать, к тому же его насильно навязанные собеседники не очень говорливы и не разбавляют своим присутствием смесь скуки, волнения и чуши.       К концу января по миру прокатились слухи о новых ядерных ударах, если мятежники не сложат оружие и не отступятся от своих действий и слов. Источником, естественно, были США. Тем не менее, напряглись все до единой ядерные державы, ведь панели управления ракет — устройства довольно интересные, и совершенно неожиданно могут запустить боеголовку не по адресу. Пара неловких и «случайных» движений — и ракета летит прямо в Пекин, чей-то локоть задел не ту кнопку — и местом назначения становится Тегеран. Русские же на все резкие воинственные заявления старухи Европы и её скользкого оборванца-скинхеда в лице США настоятельно и вежливо советовали воевать с исключительно памятниками: то бишь заняться тем, что у них отлично получается уже добрые тридцать лет. Мы, дескать, ничего другого от добродетельных демократий и не ожидали, но полосу признания открыть надо бы, а сделать очень легко — дешёвый газ, который европейские страны качали десятилетиями из недр Российской республики, просто был перекрыт. Поднятый вой стремительно замерзающей Европы был усладой для ушей Яо, который в последнее время до поздней ночи засиживался в тёмной комнате гостиной, слушая действительно высокий слог русского языка вчерашних солдат революции.       — Благополучие граждан соседних с нами государств — это дела правительств только упомянутых государств. Моя забота, как и забота российского парламента — сотни братских народов России, которые слишком долго жили в условиях непрерывного геноцида и гуманитарных катастроф. Где были все те поборники добра и мира на Земле, когда нас грабили, уничтожали нашу культуру и ценности? Когда не считали нас людьми? Долго бы молчали народы западных государств, будь они на нашем месте? Не думаю. Если же кто-то в своей искренней незамутненной вере полагает, что мы должны, нет, обязаны страдать во благо более будто бы «цивилизованных» народов, тот, вероятно, умом никогда по-настоящему не выходил из Тёмных веков. Сколько угодно можно называться просветлёнными и толерантными, но истинную сущность дикарей и варваров больше не спрятать за красивыми словами, когда опиумные войны прошли, но их практики существуют до сей поры. Действия наших величественных соседей многое говорят об их истиной натуре. Мы — не люди второго сорта, никогда ими не были и никогда не будем.       Яо уже был не в состоянии различить обладателя (или исполнителя?) этого отрывка: Дмитрий Тарасов, Владимир Туров, Нуолан Тимирдяев, Андрей Соколов, Евгений Русов — на фоне проводимых реформ они выступали много, иногда больше шести часов подряд, отчитываясь о своих шагах в том или ином направлении, и, казалось, не знали усталости, личной жизни и потребности в сне. В это же время начал решаться вопрос с забитыми пленными американскими захватчиками тюрьмами, которые хоть и были прекрасным свидетельством организованности революции, но порядком надоели всем, кто хоть сколько-нибудь слышал о них. Поэтому домой первую партию «сраных янки» отправили, как наверняка сказали бы русские, с голыми задами и пустыми карманами, конфисковав всё, начиная от ножа в сапоге и заканчивая винтовками. В последний раз Яо так смеялся, вероятно, когда Америка провалил очередные испытания новых типов вооружений. Для Китая также решился самый интригующий вопрос — откуда брались деньги, благо охочих рук до американского вооружения и экипировки в реальности хватало с лихвой.       У главных бед России стали появляться человеческие очертания, лица, имена и фамилии, единовременным потоком заполонившие все новостные каналы и ленты новостей в социальных сетях. Наконец абстрактные тексты приобрели достаточно конкретные формы, чтобы можно было прямо обвинить всех, кто наживался на трагедии последних тридцати лет, в преступлениях против человечества и человечности и подать в суд (который, конечно же, истец не мог выиграть априори). Однако простые солдаты просто исполняли приказы, поэтому временное правительство было бы радо великодушно вернуть американских граждан в крепкие демократические объятия оплота добра и справедливости на планете, да только их государство не торопилось с организацией возвращения несчастных «пленных» домой, поэтому Российская республика обращалась напрямую к американским гражданам: мол, вы договариваетесь с одной стороны, а мы — с другой. В противном случае Россия не собиралась раскошеливаться, более того, это США и Европа должны были ей заплатить за пережитую оккупацию, а так как «каяться и вставать на колени» стало новым трендом политики обоих, для них не составит труда повторить это столько раз, сколько есть народностей на просторах российского государства. Америка, погружённая во внутреннюю расовую и межнациональную вакханалию, отмалчивалась до последнего, в упор не видя обращений, издевательских усмешек и тычков, пока не заявила, что временное российское правительство — самые что ни на есть внутренние террористы и мятежники, которых нужно истребить, уничтожить, обратить в пыль, но делать решительные шаги не решалась.       — Не вижу ни одного исторического, политического или экономического основания к тому, чтобы хоть сантиметр русской земли принадлежал пособникам разложения, провокаций, деспотии, бедности и деградации общества, — заявил Владимир Туров на очередном брифинге, комментируя псевдомессианские возгласы пресс-секретаря Белого дома.       На все прочие резкие оскорбления, приравнивания к террористическим организациям, воплях о том, что Россия не имеет права существовать, поступал один вопрос: «Когда вы будете платить компенсацию, коллеги?». Сумма была астрономической и явно писалась с пресловутого госдолга США. Нет ничего предосудительного в том, чтобы работать с врагом его же методами и превратить его искреннее — и не очень — недоумение во всеобщее посмешище.       Яо не без едкой усмешки пробегался глазами по заголовкам поступающей информации, видя старания новой России в русле становления здравого смысла новой политической модой. В то время, как НАТО и европейская истерика переживали самое настоящее воскрешение Лазаря, Республика оперировала фактами, цифрами и сухой статистикой, разговаривая с людьми на понятном им человеческом языке. Россию быстро прозвали ядовитой гидрой, которая начала вертеть своими головами во все стороны в поисках жертвы, на что молниеносно была выпущена статья «Гидра, которую Европа видит в зеркале» под авторством Нуолана Тимирдяева, который в подробностях расписал суть лицемерной политики коллективного Запада в отношении любой страны и народа, кому географически не повезло оказаться к нему близко. Выбирая между «своими» и «чужими», ответ очевиден: чужаки должны бедствовать, чтобы мы жили хорошо, потому что ресурсов на всех объективно не хватит — хорошо известный девиз с незапамятных времён. Используя двойные стандарты, ты всегда расписываешься в том, что у тебя нет никаких стандартов и принципов. Харизма и искусство красноречия в большой и малой политике стали такой редкостью, что мало кому выпадало узреть их воочию, были переданы и в переводе на самые употребляемые европейские языки.       — Ну-с, товарищи, — Яо хитро улыбнулся, чуть склонив голову набок. — Хотел бы узнать вообще мнение по поводу происходящего. Только не делайте вид, что пребываете в информационном вакууме.       Сегодня его собеседники были особенно неприветливы, и если по безэмоциональному лицу Ердена трудно было с точностью сказать о его реакции, то Артур читался так же просто, как открытая книга. Некогда распухшие от изобилия не самой дешёвой пищи, щёки похудели и обнажили острые, как говорят, «чисто британские» скулы, но только вселенская обида в его глазах была чрезвычайно редко меняющейся константной. Он всегда жил с чувством, что сколько бы денег и власти не было бы в его руках, всего ему будет мало, и даже если весь мир будет у его ног, он не сможет насытиться. «С этим чувством он и умрёт», — мрачно думает Китай, смотря на Англию исподлобья. Истинный мозговой центр США, управляющий своей марионеткой из-за кулис, попался на уловку маленького человечка, уничтожить которого было так же просто, как раздавить муху — такая в этом крылась ирония. Бибабо хороша, полезна и легко управляется только тогда, когда не знает, что она управляема.       — Типичная тактика, — буркнул Артур, щёлкая ногтями больших пальцев, попутно звякая толстыми наручниками. — Вытряхивание грязного белья. Как тупо.       Яо жаждет в предвкушении продолжения, но Артур больше не говорит ни слова, не отрывая тяжёлого взгляда от грязных ладоней. Весь его потрёпанный чумазый вид соответствовал человеку, как следует придавленному тюремной жизнью в одиночной клетке. Должно быть, разговора между Артуром и Ерденом не сложилось, учитывая то, что первый едва ли когда-то интересовался именем второго.       — Ну? — Яо приподнял брови в разочаровании. — И это всё?       Кёркленд не повёлся на провокацию, лишь поджал сухие губы и раз моргнул. Тогда Яо обратил взор на другого своего «гостя», то ли притворявшегося невидимым, то ли пытавшимся слиться с окружающей обстановкой.       — А ты? — небрежно бросил Китай. — Сколько ещё ты будешь скорбеть? Сто лет? Двести?       Ответом было молчание, будто всем присутствующим позашивали рты.       Ожидаемого эффекта не последовало: ни жалким положением, ни унижениями двух привязанных к ноге горделивых пташек Ван Яо не насытился. Битва без сопротивления со стороны врага — не битва, а избиение младенца, если не хуже. Особенно в этом деле расстраивал Ерден, если говорить начистоту, покопавшись глубоко-глубоко в ядре сущности Вана Яо. Вот уж кто наверняка мог бы понять его душу и образ мышления, принять его со всеми недостатками и идти рука об руку, как равные. Яо грызло что-то между ревностью и завистью к фантазии и мертвецу с привкусом крайне эгоистичного самодовольства: «Если выбирать между мной и кем-то, то я, естественно, лучше». Но нет, Ерден предпочёл тридцатиградусные морозы, снег по пояс, серебряные сугробы из алмазов повсюду, насколько хватает глаз, мозолистые руки, не знающие тепла чуть меньше, чем всю жизнь, и переливающийся на солнце живой аметист — всё то, что привело бы любителя сухой степи к погибели, к которой он галопом понёсся сразу же, стоило ей замаячить на горизонте несколько сотен лет назад. Тогда-то Яо и перестал его понимать, и дело было не в нём самом, слишком старом и переставшим искать внимания, и не в двух пакостивших мальчишках, день ото дня стоявших на головах. И пока один был империей — другой был ничем, а когда пришла очередь другого быть властелином — в прах обратился первый. Оба создали равновесие на чашах весов и наедине не вспоминали о своих делах персонификаций — тандем, встречающий так редко, что каждый по праву являлся исключением.       Теперь они оба стали ничем. Однако Ван Яо снова и снова не чувствовал никакого удовлетворения, не чувствовал насыщения местью и возмездием.       Монголия уже не дуется и не обижается на свою участь: он сидит неподвижным истуканом, повернувшись к окну и поставив руку под подбородок. В усталых золотых глазах Китай видит бесплодное ожидание чего-то (кого-то), что никогда более не наступит. Хитрый мандарин точно знает, что в тюрьме Ерден, медитируя, зачем-то хоронит свою жизнь, удавшуюся или нет — вопрос вторичный, однако одна её значимая часть никак не желает быть насильно умерщвлённой. Для Яо ещё свеж его недавний образ, согнувшегося перед ним и умоляющего не отбирать единственное, что осталось на память о днях, что он провёл с Иваном Брагинским — небольшая выцветшая фотография послевоенных лет в яркой сепии, где они оба, Ерден и Иван, улыбаются, оперевшись о неровные ряды поваленных деревьев. Россия будто бы что-то объяснял Монголии, положив тому руку на плечи, но последний, как обычно валяя дурака, все объяснения пропускал мимо ушей, чем не вызывал ни капли гнева у русского. В войну Монголия отдавал ему последний кусок хлеба, последний отрез ткани на новую рубашку, работал сутками, не требуя ничего взамен, чтобы помочь, но теперь прошло слишком много времени, чтобы кто-то помнил о его жертве. А тот, кто помнил, не мог отблагодарить, ибо мёртвые не говорят.       Это был тот редкий день, когда Ерден Хунбиш прятал лицо в мокрые ладони и будто бы не дышал, пока на него во все глаза пялился похожий на ребёнка Артур Кёркленд, в ту минуту узнавший, что горе существует.       В один из рабочих дней Яо, прогнав с глаз долой Ердена и Артура, равнодушные лица которых приелись ему до невозможности, вдруг просто согнулся пополам, схватившись за сердце. Ощущение было такое, будто в сердце у него зияет маленькая пропасть, будто глубоко-глубоко внутри вспыхнула чёрная дыра, не позволяющая ровно дышать. Китай упёрся руками в рабочий стол и не мог разогнуться, потому что грудная клетка горела и лёгкие сжимало изнутри. Дошло до того, что ледяной пот застлал его глаза. Яо смахнул его мелко трясущейся рукой. Не только в теле, но на территориях было нечто, похожее на присутствие его пленников, но разительно отличалось от них. В голову Яо забралась безумная мысль, но он быстро её отшвырнул, решив, что приступ паники и неизвестности сыграли свою роль в её появлении. В конце концов, мёртвые, а государства в особенности, не оживают: всё рано или поздно умирает, ничто не вечно.       Китай, однако, продолжил наблюдать за европейскими государствами, с пеной у рта доказывавших, что они, мол, принесли невежественным и неблагодарным русским свет демократии и всенародного просвещения. Глубоко «просветившиеся» в свою очередь утверждали, что в этом и была вся проблема, что дарованная, как высшее богоугодное благо, условная демократия была показательной, созданная только для того, чтобы можно было со своего барского плеча накинуть на оскорблённых и отверженных рваный тулуп, повернуться к толпе с приклеенной улыбкой и ждать поглаживания по головке от более сильного и авторитетного дяди. Но этого лесоповала в своём глазу Европе и США разглядеть было невозможно, да и дескать принесённая свобода была весьма странного толка: свобода для узурпаторов грабить, свобода для оккупантов безнаказанно убивать, свобода от ответственности и совести, а также здравого смысла, реальности и отчёта в своих действиях. Такой свободы ни соседу, ни врагу не пожелаешь — ни в злобе, ни в горе, ни в радости.       Отрадно было смотреть на то, как русский народ говорит откровенно, вынимая скелет за скелетом из шкафов благочестивых и пресвятых европейских государств, только Иван Брагинский, жаль, этого не видит. Всплывшее в подкорке сознания имя вонзилось в тело Яо изнутри острой ржавой иглой, ночью его обладатель снова не дал покоя во сне: тот же коридор, две полуразмытые персонификации, непонятный шёпот и серебристый меч, вошедший в грудь Ван Яо, как в тёплое сливочное масло. Когда же этот сон оставит его в покое? Китай мучается от неизвестности, но одна вещь ему известна наверняка — вопрос признания независимости России решается предельно быстро, СССР мог бы позавидовать. Две недели, в которые российское временное правительство милостиво поставляло газ, не напоминая о прежних своих условиях, заканчиваются, волшебный краник полностью перекрывает сверхдешёвый газ, провоцируя новую волну гула и завываний о вселенской несправедливости сепаратистов, что слышно, должно быть, за пределами Солнечной системы. Ведь европейцы не думали, что это однажды случится; нет, решает Яо, они вообще не думают, пока не припечёт лично каждого, и все, как один, почему-то страдают деменцией, забывая, что мир навязал им глобализм и взаимозависимость так же, как они навязали глобализм миру когда-то.       Газ в обмен на признание независимости — такая простая сделка, которая должна быть закреплена на бумаге, а сколько пытать собственных граждан холодом — дело лично каждого государства Европы. Первыми в списке значатся Испания, Австрия, Венгрия и Словакия — сразу после Сербии, Вьетнама и Ирана. Франция колеблется, но соглашается, а ФРГ и Польша продолжают сопротивляться, ожидая одобрения напрямую из-за океана. Политика всегда будет колебаться от одной чаши весов к другой. Остальные игроки не имели столь сильной значимости, чтобы о ней можно было переживать, и вот тогда настаёт очередь Китая. Он с самого начала был обозначен десертом. Так как Россия объявила себя полноправной правопреемницей СССР, раз за тридцать лет не нашлось ни одного претендента на это место, значит ей по закону переходило всё то, что некогда принадлежало Советскому Союзу. Вопрос границ оказался краеугольным камнем внешней политики практически никем не признанного государства: Кавказ горел в конфликтах, запад кишел националистами всех мастей, выращенные на отрицании русских как нации, на юге наступал Китай, и лишь восток оказался более менее тихой гаванью, чего, однако, невозможно было бы добиться без должной военной организации. Значит, как рассудил Яо, настал его черёд в тянувшемся ряде переговоров со стороны российского государства: американо-китайское столкновение некоторое время назад ограничивалось лишь шлепками и лёгкими пощёчинами авиации противоборствующих стран, но вот появился третий участник, который, если судить по анонсированию переговоров, готов был сделать предложение, от которого они не смогли бы отказаться.       Яо наблюдал из секретной комнаты, прямо как в заезженных американских фильмов ужасов: спрятавшись за полой стеной, он мог свободно созерцать переговорную, пусть за плотной тканью картины страдала чёткость лиц и фигур представителей сторон. Китай сидел в удобном мягком кресле неподвижно и тщательно следил за громкостью своих вдохов и выдохов, что отнюдь не было связано со страхом перед гостями из России — наоборот, по шее может прилететь от его собственного руководства, если его заметят. Наконец, они появились. Воистину точность являлась вежливостью королей, потому что двери открылись ровно в 17:59, то есть за минуту до начала встречи.       Знакомое лицо тут же бросилось в глаза Яо. Снова Винсент: его прямо таки тянуло на территорию Китая непреодолимой силой, и, вероятно, его можно было поймать на одно из улиц Пекина и там же гвоздями прибить к асфальту, чтобы не мучился и оставался навсегда. Однако сегодня весь его вид источал крепкую уверенность, что наверняка придавали выглаженный строгий костюм, тщательно уложенные волосы и начищенные до зеркального блеска туфли. Где же был тот грязный запинающийся мальчишка в пыльных кроссовках и толстовке не по размеру? Однако взгляд Сена быстро скользнул по стене, за которой прятался Яо, и последний понял, что решимость англичанина не была напускной и не могла просто привидеться. Нужно было прихватить с собой Артура, чтобы тот воочию понаблюдал одного из своих «отпрысков», борющегося за Россию, но время для того, что именно эта палка вдруг выстрелила, было слишком уж подходящим. Яо ни на секунду не верил в смирение Кёркленда, как не верил в то, что Земля была плоской. Затем Китай пристально рассмотрел вошедшую с Сеном женщину и едва смог усидеть на стуле: она являла собой образец холодной сдержанности и была на добрую десятку уровней выше собравшихся в манерах и собранности. Расстегнув пиджак, она изящно опустилась на диван, закинув ногу на ногу и явно предвкушая долгие переговоры, напротив — Го Пэнфэй, с прищуренными глазами и ярким овальным лицом, намеренный ни на йоту ей уступать. Они несколько минут неотрывно смотрели друг другу в глаза, накаляя тишину в комнате, пока переводчики с обеих сторон не ушли в тень.       — Прежде всего, — прокашлявшись, начал представитель Китая, — что и кто помешает мне пристрелить вас здесь и сейчас?       Анастасия Холодова — так её звали, — не повела и бровью, слушая вкрадчивый перевод Винсента, и под тяжёлым взглядом этой женщины он постепенно превратился в букашку, жалкую и блеявшую. Яо гадал, как она это провернула, поскольку был уверен, что двое российских переговорщиков согласились на смерть, придя сюда.       — Вы задумали довольную интересную глупость, — её голос журчал родниковой водой в зимнем ручье, она чеканила каждое слово. — Однако, если мы с напарником не покинем переговоры в течение двух часов и не свяжемся с руководством, все данные о торговле людьми, органами, запрещённым химическим оружием, военными разработками, украденными американскими кодами будут частично опубликованы, частично — проданы в недружественные вам государства. Но это, конечно же, верхушка айсберга, и подобные аргументы вряд ли вас убедят, но...       Винсент переводил слово в слово, и пока он это делал, Анастасия выложила из небольшого нагрудного кармашка в пиджаке прозрачную флешку. Выражение лица Го Пэйфэя не изменилось и он не шевелился, пока Анастасия не произнесла:       — Не волнуйтесь, мы подождём.       Представитель Китая сделал знак рукой, и его переводчик немедленно предоставил ему ноутбук, подорвавшись с кресла. Всё время, пока включался ноутбук, пока к нему присоединяли флешку, открывали первую папку с файлами, Анастасия не сводила с него немигающего взгляда, а губы Винсента и вовсе на секунду исказились в беззвучной ухмылке. Её ожидание оправдало себя больше, чем полностью: Пэйфэй сначала побледнел, потом покраснел, на лбу у него проступил холодный пот, который он тут же смахнул носовым платком. Моментом нужно было пользоваться либо сейчас, либо никогда.       — Как вы можете видеть собственными глазами, информации столько, что половину партийного аппарата можно отправить под расстрел в эту же минуту. И теперь, — женщина откинула волосы назад, — когда здравый рассудок вернулся к вам, вы готовы говорить?       Ещё какое-то время стояла тишина.       — Что ж, — женщина хмыкнула, различив в шкварчащем тоне голоса Го Пэйфэя смущение. — Излагайте. Чего вы хотите?       — Вы прекрасно это знаете, и я не буду ходить вокруг да около, — резко ответила Анастасия. — Признания, что естественно. Нет смысла скрывать, что оно нам необходимо, так что же бегать за частичками одной половины мира, когда представитель другой, более цельной части, сидит прямо передо мной?       Можно было бы подумать, что это была лесть, но Холодова всего лишь называла вещи своими именами и не стремилась лукавить. Го Пэйфэй провёл большим пальцем по подбородку и тоже выдавил усмешку, пытаясь её переиграть:       — А если мы откажемся?       Она улыбнулась впервые за время переговоров:       — Тогда вы не получите ни сантиметра живой земли.       Яо был поражён серьёзностью мер, на которые готова была пойти Российская республика. Химическое оружие? Это в самом деле было согласовано с Москвой?       — Вы занимаетесь шантажом, — мрачно придрался к Анастасии Пэйфэй. — Более того, как вам не стыдно делать такие предположения о чести и достоинстве китайских деятелей, которые вы излагаете в этих документах? — Он кивнул на монитор ноутбука.       В войне против сильных мира сего в ход идут любые средства — очевидно, российское временное правительство решило именно так, иначе никогда бы не продвигало в лице Анастасии радикальные меры по установлению суверенитета. Яо, вернувшись к самой дурной своей привычке, нервно обкусывал губы, наблюдая за переговорами. Россия и её народ в самом деле стали кем-то, кого не знал ни Китай, ни весь остальной мир.       — Ох, правда? — Женщина изобразила оскорбление, театрально пытаясь «выкорчевать» из слов Пэйфэя веру в то, что он говорил. — Это то самое достоинство, которое готово было выстрелить мне и моему переводчику в голову немногим ранее? А ведь у нас даже зубочистки с собой нет, не говоря уже об огнестрельном оружии.       Холодова вскинула руку и сверилась с временем на часах.       — А теперь перестаньте ребячиться и хорошенько подумайте сами, — внезапно надавила Анастасия, её брови чуть свелись к переносице, — не лучше ли, если бы внимание мира и США переключилось на Россию? Пусть формально Китай и стал лидером в экономике, но болевых точек у него не уменьшилось, напротив — их стало больше. Ударить во все сразу сложно, но не невозможно.       — Как интересно вы обозвали это образование Россией, — Пэйфэй потянул одеяло на себя. — В неё никто не поверит.       Она закатила глаза, будто говорила с идиотом, но явно не имела в виду то, что привиделось Яо.       — Да? — Тон её голоса сделался стальным и бескомпромиссным. — А что же по вашему там веками строилось? Абиссинская империя? — Всё-таки она взяла себя в руки. — Воссоздание моего государства — уже не вопрос веры, а факт. И факт, как вы знаете, самая упрямая на свете вещь. К тому же, если вы образованны в той степени, в которой себя позиционируете, то понимаете, что ничего, кроме России, там быть не может.       Выдохнув, она выпрямилась и наконец поставила вторую ногу на пол. Кивнув Сену, Холодова провозгласила:       — Время вышло, — сделав паузу, она добавила, как бы невзначай. — Поразмыслите над моими словами хорошенько. Как там ваша... Хайянская АЭС?       Го Пэйфэй выпучил глаза и готов был воскликнуть:       — Что вы...       — Будьте осторожны, прошу вас, — Анастасия перебила его. — Не мы угрожаем ей, но наш общий оппонент, который суёт свой вездесущий нос туда, куда его не просят.       Затем она прошептала, поставив ладонь перпендикулярно рту:       — Ищите, по крайней мере, шестерых шпионов.       Женщина поднялась и застегнула пиджак на одну пуговицу.       — Нам не нужна катастрофа. Подумайте о Монголии, господин переговорщик, — Анастасия мягко улыбнулась. — Обеим нашим странам не нужна слишком длинная общая граница. О тезисах, которые я озвучила. Закулисье в глазах зрителя не только менее значимо, но не замечается им вовсе. Так что имеет ли значение то, чем мы друг другу угрожали? Не думаю.       Анастасия Холодова и Винсент Янгфилгд покинули переговоры.