Пепел

      Чёрные окна, выходящие в промозглую ночь, теперь стали огромными прожорливыми зеркалами. И как он раньше не замечал их прекрасной способности к отражению объектов внутри? Просто жил и плевать хотел на эти детали, на то, что повторяющийся мир постоянно, ежесекундно следит за ним, копирует, словно изучает, бдительно, внимательно и подобострастно. По вечерам его квартира, оказывается, выглядела огромной глянцевой пепельницей с блестящими бортиками, и запах был соответствующий, настоялся за годы, а он сейчас усугубил это ударной дозой табака.       Широяма курил и курил без остановки и не знал, куда бежать от ослепляющего страха. Теперь он превратился в живое клише, как все эти людишки-параноики в новостях. Осознавать это было мучительно, ведь Юу считал, что высокий уровень интеллекта — прекрасная защита от стадных предрассудков и подогреваемой СМИ массовой истерии. Но как бы ни горели щёки от позора, тело действовало само, на инстинктах, в целях самозащиты, ему было всё равно, насколько высок IQ Широямы, оболочка просто хотела выжить. Поэтому, когда Юу заметил себя, постель и всю обстановку спальни отражёнными в оконном стекле, он поспешил как можно скорее зашторить изображение, сполз вниз, на пол, уселся спиной к кровати, подрагивая от воспоминаний о том, что произошло в ванной.       – Пригрезилось, показалось, просто иллюзия, это же смешно, — уговаривал он себя вслух и неистово массировал виски, но успокоиться не получалось. Сердце заходилось трясущимся механическим кроликом на собачьих гонках.       Какой тут сон, какая работа? Он боялся просто пройти в соседнюю комнату, чтоб взять ноутбук, отвлечься. Выбраться из убежища было нереально, а уж о том, чтобы лечь спать, смежить веки, и речи не было. Ведь тогда он стал бы беззащитным, как младенец. Перед кем? Чего он так испугался? Приемлемого ответа не существовало, только страх и новые вопросы. Как ни старайся притвориться, что не видел ничего такого, поверить в обман зрения не выходило.       Там, в зеркале, был кто-то другой. Наблюдатель. Он следил за Юу. И единственным объяснением безумному галлюциногенному бреду была эпидемия. «Наверное, я заразился. Подхватил в городе. Наверное, мне нужна помощь. Позвонить Оикаве или нет? Вдруг есть лекарство? Они поднимут все свои связи ради такого ценного автора, как я, может, найдут решение? Может, есть шанс? Госпитализация или какие-нибудь дорогие медикаменты… Пока я это осознаю, пока не сошёл с ума окончательно и не закончил жизнь в чёрном мусорном пакете…»       Юу посмотрел на часы, они показывали два ночи, звонить в такое время было неприлично, а главное, стыдно. «Я ведь не истеричка какая-то, не баба и не паникёр… Взрослый мужик. С чего поднимать шум прямо сию минуту? Нужно продержаться до утра, это недолго, ведь так?»       «Недолго» обратилось в пытку. Сигареты не спасали, выпить было нечего, в ящике прикроватной тумбочки завалялась плоская небольшая коньячная бутылка. Он достал её, как невиданное сокровище, по-детски радуясь, поднёс к губам и понял — пустая. Жалкая капля скользнула в рот, ещё больше усугубляя горечь на языке. Стрелка на циферблате за прошедшую, казалось бы, вечность сдвинулась всего на шесть минут, а Широяму уже колотило. «Чёртов Акира, и когда мы успели выпить моё снотворное? Может, в прошлую встречу? В этот раз точно было не до коньяка. Вот же дерьмо!»       Но мысленно выругался он не от отсутствия алкоголя и не от злости на Сузуки, которая давно стала привычной составляющей его вечно брюзжащего естества, а от того, что понял: ему унизительно нестерпимо хочется в туалет. Только стоило восстановить в памяти обстановку ванной, как паника накрыла мужчину с новой силой. Он проклинал нетипичную планировку, своих начальников-жмотов, не выделивших ему дом побольше, своё надменное отношение к эпидемии, и то, что не поддался на уговоры экспертов в новостях и не убрал зеркало, не занавесил ничем.       Ещё четверть часа осталась позади, он уже перебрал в уме все глупые варианты от раковины на кухне до той же бутылки из-под коньяка, мысленно надавал себе оплеух за глупость и наконец решился.       – Ну что за детский сад? — проговорил Юу осторожно, вслух, пытаясь придать голосу уверенность, но выходило несусветно жалко.       Он нервничал от всего: от того, что струсит и вернётся, от того, что не сумеет преодолеть страх, и что ноги откажут. Они, и правда, слушались с трудом: Широяма еле встал, судорога прошлась под кожей острой волной, но это дало ему время привыкнуть к мысли о том, что он поднялся и будет двигаться дальше. Потоптался на месте, пока не прошла боль, потом вздохнул и двинулся в коридор по стеночке, бормоча под нос, как заклинание: «Зеркало, это просто зеркало. Обычная, гладкая, бездушная, отполированная поверхность. Неживая. Неорганическая. Твёрдая. Её изготовили, чтоб я мог любоваться своей унылой рожей, она — моя, просто вещь, она не может мне навредить, стекляшка, только и всего».       У двери в ванную Юу столкнулся с новой проблемой — не мог решить, включать свет или нет. С одной стороны, в темноте он не увидел бы отражение, вообще толком ничего не увидел бы. С другой, хотя это и улучшило бы видимость происходящего в зеркале, свет давал нерациональное, но ощутимое чувство безопасности. Так писатель простоял ещё несколько адских минут с пальцами, зависшими у выключателя, мялся, не мог решиться, не мог надышаться, как перед экзаменом в стародавние студенческие времена или как перед прыжком с парашютом. Сомнения одолевали его до последнего, и всё же он зарычал сам на себя, сорвался, распахнул дверь и со злостью зажёг свет.       Сначала заглянул внутрь: было тихо и совсем обычно, ничего странного, никаких изменений. Он отчитал себя последними словами за детские страхи и порадовался тому факту, что живёт один, значит свидетелей у этого ночного цирка нет. Вошёл внутрь, справил нужду и, натягивая домашние штаны, услышал в спину холодный раскатистый вздох.       Вылетел из ванной, даже не осознавая, как это произошло, будто проделал дыру в пространстве и времени, и вот уже, задыхаясь, с расширенными от дикого ужаса глазами вжимался в стену в коридоре. Всё ещё не веря, что делает это, побежал в гостиную, потом в спальню. Знаменитый писатель, умный и рассудительный человек, метался по собственной квартире точно сбрендившая мелкая птаха, бился об углы, рылся в шкафах, сорвал с кровати простыню, бросил со злостью на пол, не сразу понял, что его чёртово зеркало не занавесишь, оно было вмонтировано в стену, вживлено, ни выступов, ни креплений, не за что зацепить ткань, хоть приколачивай. Но Широяма Юу — интеллигент до мозга костей, в его доме отродясь не было инструментов, о чём он сейчас мучительно жалел, вспоминая упрёки матери и своих немногочисленных женщин: «Даже гвоздя прибить не можешь». Раньше он посмеивался над этим свысока, сейчас был бы счастлив, окажись в руках молоток. Не сумел бы зашторить, так расколотил бы к дьяволу в мелкое крошево, так оно, наверное, дышать не будет.       Неожиданная идея пронзила мозг колючей молнией, он стремительно ворвался обратно в ванную и трясущимися, танцующими в воздухе руками какого-то чокнутого паралитика стал поливать проклятый блестящий прямоугольник пеной для бритья. Она оседала, но оставляла белый жирноватый слой на поверхности. На середине незаконченной работы баллончик противно зашипел и сдох, хватило только ещё на пару пшиков. Широяма бросил на пол бесполезную жестянку, стал в панике размазывать пальцами не закрытую часть, развозил белое как мог, чуть не плача, ругал себя за глупость:       – Идиот, вот же больной, больной идиот!       Руки скользили по твёрдому холоду, зеркало мутнело, жирнело от белых мыльных разводов и, казалось, вибрировало от прикосновений, забирая из кожи тепло. На последних мазках изнутри из-под пальцев раздался слабый стон:       – Юу, нет…       Широяма в бешенстве саданул по зеркалу раскрытой ладонью, оставляя чёткий отпечаток, и выскочил наружу, на кухню, бегом, чувствуя только истеричное сердцебиение во всём теле. Ополоснул перепачканные в пене, ходящие ходуном руки под краном, попутно роняя посуду, мыло, дёрнул рулон с бумажными полотенцами, подставка рухнула с грохотом, и писатель вслед за ней. Он ударился коленями об кафель, не заметил боли, чуть ли не целиком засунул голову в кухонный шкафчик, выбрасывал и выбрасывал банки и упаковки, пока не обнаружил искомое — причудливо упакованную вычурную бутылку какой-то невероятно крепкой экзотической настойки со змеёй, которую ему подарили иностранные читатели на очередной презентации книги. Когда-то он смеялся над этим презентом, сохранил только для потехи, как самое уродливое выражение благодарности в своей жизни. Но теперь именно это ему и было нужно, напитков с крепостью ещё выше, чем этот, он дома не хранил. Подхватил, бросил беспорядок на полу и на столе неприбранным и, захватив ноутбук с наушниками, уселся в спальне коротать ночь со своим заспиртованным пресмыкающимся другом и тяжёлой, очень тяжёлой громкой музыкой в ушах, которая едва ли помогала заглушить рвущийся из сердца наружу страх. ***       Будильник телефона немилосердно вещал о начале нового рабочего дня, заставляя Сузуки недовольно хмуриться. Многотонная рука, во всяком случае так ощущалось, тяжело вынырнула из-под одеяла в попытке слепо попасть по нужному участку экрана для отключения. Но мелодия не замолкала, и Акире пришлось дюжим усилием заставить себя разлепить глаза, приподняться и отключить голосистую дрянь. Теперь возможности вернуться на подушку не было никакой, он знал, что стоит ещё раз прикрыть глаза — и шанс проспать возрастёт в геометрической прогрессии. Пришлось подниматься, для начала просто сесть, отмечая, как болезненно горит отлёженное ухо, наверняка сейчас красное, видимо, положения в течении ночи он не менял, как вырубился, так и провалялся трупом до утра.       Тут же в памяти всплыл вчерашний вечер и то, что в спальню он отправился первым, в то время как Мацумото всё так же продолжал читать в передней комнате. Поморщившись от невнятной смеси чувств по этому поводу, Сузуки неуклюже обернулся через плечо, хотя в этом и не было особой необходимости: он и без того ощущал отчётливо, что Така уже поднялся, а смятое бельё на его половине наглядно подтвердило, что по крайней мере сегодня он здесь был. Уже неплохо. С него сталось бы заночевать и на диване, укрывшись напечатанными фантазиями обожаемого Широямы, как тёплым покрывалом.       Акира нервно впутал пальцы в волосы и дёрнул, ругая себя за столь неэффективные ревнивые рассуждения. Это давно не было темой даже для внутренних дискуссий, нет смысла напрасно накручивать себя. Он счастлив иметь то, что есть. Счастлив. И слышать грохот из другой части квартиры, вдруг так чётко донёсшийся до него, тоже — счастлив.       Пошлёпывая босыми ступнями по ламинату, с парой остановок в процессе, чтобы стряхнуть о свою же ногу какие-то налипшие крошки, мужчина пересёк гостиную, но вместо курса на кухню, откуда и доносился периодический шум и плеск воды, он заглянул в третью комнату их общего жилища.       Студия, как называл её Мацумото, была пугающе опрятной: все «инструменты» Таканори были разложены по своим местам, рулоны ткани покоились ровной цветастой горкой, лоскуты и обрезки были собраны в большую коробку у рабочего стола, обнажённый бюст манекена опоясывал намотанный на горловую часть сантиметр. В дальнем углу у окна стояло большое, в человеческий рост, зеркало, зачехлённое чёрной вельветовой тканью. Единственное оставшееся у них, целостность и присутствие в доме которого Мацумото не смел сам и не давал другим ставить под сомнение. В дополнение картины Акира отметил даже совсем уж диковинное дело — многочисленные фотографии, рисунки и эскизы, которыми пестрела одна стена, казались будто бы упорядоченными, выровненными.       Значить всё это могло только одно — у Мацумото Таканори кризис. Творческий застой, а никакой не праздник лени, как он уверял недавно. Это объясняло и его колючее, пренебрежительно отношение к себе и любовнику, и полное погружение в другие занятия. Только вот, в отличие от его рабочего храма, комнаты-кабинета, где в таких случаях воцарялся мистический порядок, для остальных частей их дома ситуация складывалась обратная.       Однако, отмести тот факт, что Така совершал почти самоубийственное для себя занятие — мыл посуду — не представлялось возможным. Только говорило это скорее не о приближающемся финале рабочего ступора, а о своеобразном замаливании собственных грехов. Мацумото понимал, что перегнул палку, всегда понимал, разве что «заглаживать вину» спешил не всегда. В основном это случалось когда перепалка была пустяковой, но Сузуки был благодарен и за это.       Даже настроение после не самого лёгкого пробуждения поднялось, он вплыл на кухню почти довольным, на автомате замечая ещё больший погром и лужи вокруг мойки, но стараясь абстрагироваться от этого и… Да, быть счастливым с тем, что имеет. Просто бывают неуклюжие, нерасторопные люди, не приспособленные к таким вещам. А идеи о том, что Таканори вполне может нарочно ещё больше гадить там, где якобы исправляется, с усилием отвергались и выбрасывались из головы. Не дети же, разве такая мелочная дурь возможна? Акира всегда искренне верил, что знает этого мужчину достаточно долго и, следовательно, хорошо.       – Утра. Ты встал раньше меня, с ума сойти, — как можно радушнее поприветствовал и сонно взгромоздил задницу на ближайший стул, чуть не промазав мимо. Таканори промолчал, только приглушённо хохотнул на неуклюжего спросонья мужчину, за которым наблюдал вполоборота.       Сузуки яростно растёр лицо ладонями и поёжился, по спине ливнем протекло миллион мурашек, посланников сквозняка с приоткрытого окна. Своего рода ритуал — встать и закрыть, уже не ругаясь, молча. Мацумото всегда было душно, неадекватная оценка окружающей температуры делала своё дело, поэтому злиться не имело смысла. Поднялся на ноги, исправил, вернулся на место. Так же привычно и ритуально подхватил брошенный на столешнице аппарат, пролистать три нижних показателя, зафиксировал, что последнее изменение было совсем недавно, значит не забыл, снова молодец. Не каждое утро доводилось наблюдать столь примерного и покладистого Таку, что даже жутковато стало.       – Какие планы на вечер? — спросил буднично, ровно, терпеливо ожидая, пока воздух хоть немного нагреется и его перестанет потряхивать.       – У меня? Странный вопрос, — хмыкнул Мацумото, старательно намыливая тарелку.       – Думал, если закончу пораньше, мы могли бы сходить поесть что-нибудь…       – Пасту. Согласен, — ответ прозвучал слишком поспешно, будто вопрос был самым ожидаемым на повестке дня.       Акира на пару секунд озадаченно завис, но всё же кивнул. Точно не утром, а может, и вовсе никогда он не сумел бы провести параллель такого выбора, списав его всего лишь на любовь Таканори к итальянской кухне. Едва ли он мог заметить, что тот разве что не присвистнул от удовольствия, и только глубоко в мыслях Мацумото осталась потаённой та больная ниточка, которая странным образом даже эту мелкую деталь вписывала в их с Юу связь. Помнить и цепляться за каждую, даже самую крошечную, вычитанную мелочь входило у него в привычку, зудящую необходимость.       – А, ещё забыл вчера сказать, — продолжил Сузуки, — мама звонила. Она уже планирует там всё к Новому году, нас ждёт, — повисла короткая пауза. Говорить дальше не хотелось, а утаить возможности не было, и он продолжил: — Нас всех ждёт. И Широяму тоже. Он уже три раза пропустил, она волнуется, скучает. Никогда не понимал, почему ма в таком восторге от него.       – Потому что… — губы предательски раскрылись и чуть не выпустили лишнее, Така поспешно замолк, издал короткое «ммм», словно размышлял над сказанным или душил несказанное, и неестественно бодро ответил: — Ну и в чём проблема? Поехали втроём.       – Ты уверен? — осторожно переспросил Сузуки. Он ждал немного другой реакции.       – Почему нет? Рано или поздно мы неизбежно встретимся, почему бы не сыграть ва-банк и не устроить эту встречу самим на благоприятной территории? Шипеть друг на друга при твоей матушке мы не станем, значит никаких проблем.       – Понял. Надо будет сообщить обеим сторонам. Уверен, она просто мечтает вытрясти из него все подробности продолжения, вцепится и не отпустит, пока он ей всё не выложит. Фанатка.       – Фанатка, — эхом за Акирой прозвучало очевидное. Только один голос звучал по-доброму, с любящей сердцевиной, о значении же второго тона задумываться не стоило. Сузуки быстро разблокировал телефон Таканори, лежавший неподалёку, проверил время и рывком поднялся на ноги.       – Ладно, домывай, а потом высуши то море, что тут развёл. Умоюсь и приготовлю завтрак, — и уже оставив задумавшегося мужчину завершать свою недоуборку, но не дойдя до двери ванной, он громко чертыхнулся, крикнул громко: — Чёрт тебя дери, Така, почему весь пол в каких-то крошках?! Как по пляжу ходишь!       Ответом ему был лишь тихий насмешливый фырк и возведённые к потолку глаза. ***       – Помада, парфюм, эта полупрозрачная кофточка на её тяжёленьких буферах… Юу, я млею, говорю тебе, эта Хару-чан просто бомба, — сияющая улыбка на загорелом лице, высветленные волосы. Было видно, что за книжками этот гад проводит куда меньше времени, чем на футбольном поле, в бассейне или на прогулках. Правда, на попойки его тоже хватало, и на философскую болтовню с другом.       Весеннее солнце путалось в безжалостно вытравленных краской прядях, и было неясно, что ярче, разошедшееся светило или приятель-однокурсник, поглощённый своей очередной любовью-однодневкой. Хорошо, не однодневкой. Увлечения Акиры жили чуть дольше некоторых бабочек и мух. Неделю-две, от силы. Потом ветер менялся, и новая фея с зачётными буферами манила к себе. Широяма привык к этим волнам любви Сузуки и относился к ним скептически.       – Да разве это бомба? Дурак ты, Акира, дешёвка какая-то очередная. Всё не остановишься.       – Это не тот случай! Харука — особенная! Из головы у меня вот уже неделю не выходит, не девочка — наркотик.       – Ну, в лучшем случае, травка, — лениво жмурился Широяма. Настырное солнце достало и его, отчего он благоразумно подвинулся глубже в тень. Ему, в отличие от Акиры, не нравилось находиться под прямыми палящими лучами, жариться в них, как отбивная, он не намеревался.       На университетском газоне под деревьями сидели только влюблённые парочки —мальчик-девочка — или шумные говорливые компании. Так уж было заведено. Выделялись только они с Акирой. Но им ведь можно всё, они могли нарушать любые правила, потому что были звёздами. Самые популярные, самые красивые, самые интересные на своём курсе, или даже на всех вместе взятых.       – Наркотик говоришь… Да нет, даже на травку не потянет твоя Харука. И вообще, настоящая любовь должна быть чем-то, с чего не слезают, — мечтательно прикрыл глаза Юу, откинулся на ствол дерева спиной и положил на лицо раскрытый томик какой-то иностранной поэтической мути, которую они тогда любили. Прижал книгу ладонью и приглушённо продолжил бормотать в листы: — Как героин… Не знаю, как что-то такое, что течёт по венам и убивает тебя, убивает до самого конца, а тебе от этого временами так хорошо, что насрать на то, что ты — трясущийся, подыхающий, не похожий на человека торчок, каждый день засыпающий в своих экскрементах… Вот это любовь!       – Дааа, блять, Широяма, всегда знал, что ты романтик. А ещё, что у тебя точно, в отличие от всех нас, придурков на курсе, язык отлично подвешен. Зуб даю, единственным, кто из этого графоманского потока говнеца на литературном выбьется в писатели, будешь ты.       – Не разбрасывайся зубами так легко, Акира. Может, я войду в «Клуб 27». Умру молодым, прекрасным и недооценённым, — Широяма чуть сдвинул книгу, ехидно выглянул из-за неё одним глазом, ожидая реакции друга.       – Широ, это клуб известных рок-музыкантов, чтоб ты знал, а не писак-словоблудов. Тебе в другое заведение. Более старпёрское. Типа «Клуб 90-с-хреном-лет-мараю-бумагу-своими-опусами». Кстати, отличное название для профессионального дома престарелых. Ты никогда не перестанешь писать. Словечки — твоё всё.       – А твоё? Только не говори, что потрахивать Харуку. Это даже на хобби не тянет, чувак.       – Моё… Не знаю. Бизнес?       – Не смеши мою литературную жилку, лопнет же. Какой бизнес? Ты считать-то толком не умеешь. Гуманитарий посредственный, а технарь вообще никакой.       – Ну, посмотрим. Поживем — увидим, старикашка. Что насчёт тусы завтра, пойдёшь?       – А чего не пойти, схожу. Надо же где-то черпать вдохновение. В винишке и попках юных дизайнеров — самое то. Её ведь какие-то ребята с дизайнерского закатывают?       – Аха… Они… — рассеянно подтвердил Акира, минутой назад резко вздёрнувший голову, как фокстерьер на охоте, почуявший лису. Точнее очень аппетитную и опасную рыжую плутовку. За ними наблюдали. Насмешливая ухмылка была поймана, схвачена, зафиксирована, но не расшифрована.       Молоденький невысокий студент, явно младше них с Широямой, сидел поодаль в компании девчонок и парней, пару из которых Акира знал, а потом и вовсе разглядел одну из своих бывших подружек. С ними случалось по-разному, некоторые были готовы выцарапать глаза Сузуки, но конкретно с этой после разрыва он был в прекрасных приятельских отношениях. Как раз с дизайнерского, именно она и позвала на завтрашнюю вечеринку неразлучную пару друзей, таких популярных в университете.       Мальчик-первокурсник, который следил за ними сквозь тёмные стёкла брендовых очков, склонив голову к плечу, на лису похож не был. Скорее на охотника. Улыбка была нацелена в их сторону, только разобрать, кому именно обращалась, Юу или Акире, было невозможно. Но от неё у Сузуки вспотели ладони и нервно забилось сердце где-то в районе кадыка. «Мороз по коже», подумал он тогда. А спустя годы не раз вспоминал этот момент и думал, почему же не пришла на ум та дикая фраза о героине? Можно ведь было предвидеть и не подсесть…       Нет. Не подсесть было нельзя.       Мацумото Таканори был младше на год, умнее и хитрее раз в сто. У него была запоминающаяся миловидная внешность, развратные губы, низкий голос, пронизывающий взгляд и железные яйца. Мацумото Таканори учился на факультете дизайна, блистал, как долбаный бриллиант в груде битого кирпича. Подающий надежды отличник, его любили и баловали преподаватели, им восхищались однокурсницы и однокурсники. Но этого было мало. Таканори хотелось больше, он всегда и во всём был ненасытным. У Мацумото Таканори должно было быть самое лучшее. Возражений не принималось. С детства привык. Он лениво показывал пальцем в сторону желаемого, и сначала родители, потом друзья, а скорее преданные фанаты, приносили ему в клювике всё, чего бы он ни возжелал.       Он возжелал Широяму и Сузуки как модное дополнение к своей особе. Уж если дружить, то с лучшими. А тут два таких очаровательных парня, две яркие души для любой компании. Ведь две души лучше, чем одна. Всегда можно будет заменить неугодную или поистрепавшуюся модель. Именно так спустя годы цинично думал Юу. Акира в противовес ему всегда наивно полагал, что Таканори был просто одинок. Избалованный мальчик из богатой семьи, который был настолько хорош, что никто не полюбил его по-человечески тепло и нежно. Похвальное мнение. Сузуки всегда был таким простачком. За это они с Широямой его и обожали. Когда-то они оба его обожали.       После той вечеринки была череда других, а ещё десятки клубов, баров, квартир, загородных домов, сотни просмотренных втроём фильмов. Акира порой с тоской вспоминал, как просыпался пьяным и довольным в гигантской гостиной у Мацумото, где они втроём валялись кто-то на ковре, кто-то на диване, и прихлёбывали пиво, пока родители их новоявленного друга отдыхали на экзотических островах. А они лежали, как три жизнерадостных тюленя, курили в потолок и смотрели авторское кино.       Сузуки неизменно засыпал, если не сразу после титров, то спустя мучительные полчаса необъяснимых тягучих панорам и крупных планов на экране. Но вскоре вздрагивал, щурился в темноте от внезапного пробуждения и видел, как Таканори и Юу оживлённо спорили о символике палитры цветов, которую использовал режиссёр, или о другой подобной чуши. И выкрашенные в хищный блонд волосы Мацумото волной падали на идеальное лицо в сумраке, отсвет от плазмы жадно лизал искривившийся в усмешке рот, будто бы перепачканный помадой, как казалось в темноте. Акира сонно хлопал глазами и не мог отвести взгляд. Тогда он был счастлив. Определённо, это было идеальное время.       Тысячи приветствий в университетских коридорах от простого хлопка ладонью об ладонь до шутливого «хэй, детка», от «халлоу» до лёгкого удушения в объятиях за помощь в подготовке к чудом сданному экзамену. Неисчислимое количество совместных перекусов, перекуров и диалогов. Разговоры, разговоры… Их жизнь тогда была бесконечной плёнкой записи бессмысленной болтовни, в которой было место и описанию сексуальных приёмчиков, и обсуждению смысла жизни. Эвтаназия, необходимость смертной казни, голод в Африке и при этом — творчество популярной рок-группы и новое блюдо в меню в студенческой столовой. Всё обсуждалось многословно и с одинаковым интересом. Казалось, они не могли наговориться, это было взаимно и взахлёб. Така, Аки и Юу…       Арифметика их дружбы застопопорилась и надорвалась на одном — таком, как тогда казалось, логичном решении снимать квартиру вместе. Закрывая теперь глаза, каждый из этой троицы бывших студентов мог безошибочно провести экскурсию по тому дому, в котором всё начиналось. Дверь, прихожая, налево кухня, направо зал. Повсюду царил сладковатый деревянный запах, почему-то всё здание пахло кофе с орехом пекан, Широяма шутил, что они обитают в кондитерской.       Жилых комнат там было всего три: две спальни и одна то ли студия, то ли гостиная. Сломанная зубочистка, да, это была сломанная зубочистка, одна против двух целых. Никогда не доверяйте свою судьбу глупым деревянным щепкам, если не хотите, чтоб вслед за деревом сломалась ваша жизнь. Почему-то слепой жребий решил, что спальни достанутся Юу и Таканори, а Акира какое-то время спал в зале. Но обогреватель зимой не мог справиться с самой крупной комнатой, Сузуки объяснял это для себя именно так и даже свято верил в истинность этой причины однажды ночью постучаться в спальню Мацумото.       – Холодно, Така, мне чёртовски холодно…       – Ну да, — хмыкнул Таканори. — Забирайся, чего уж там.       Он не хлопнул по кровати, как предполагал Акира. Мацумото приподнял одеяло и с любопытством посмотрел на друга. Влажные глаза, голодные, как два провала в темноту. И снова в голову пришло: «Мороз по коже». Это было так непристойно, что Акира не догадался, что ему сделали прямое приглашение. Забрался, как было приказано, и… уснул.       Зима прошла, наступило лето. Они укладывались, как положено, каждый у себя, но Акира и Така неизменно просыпались вместе. Однако Мацумото Таканори хотелось больше. Ведь две души лучше, чем одна. Вкрадчивые шлепки босых ног по постанывающему паркету, скрип приоткрываемой двери, взъерошенное абсолютное счастье в лице Сузуки по утрам, самодовольные ухмылки их миниатюрного лидера…       Кто знает, что создало первые зацепки на сердце Юу. Царапина за царапиной, недоверие, растущая ревность. Он не понимал, почему выбор был сделан в пользу Сузуки. Трещина ширилась и росла. Чем настороженнее Широяма вслушивался в происходящее за спиной или в соседней спальне, стараясь разобрать хоть что-то, тем больше становилась пропасть. Они переставали быть друзьями.       – Почему он? Какого хрена он? — с рычанием об стену, когда Акиры не было дома.       Вжимал — вот бы раздавить, и запястья в захвате, как в кандалах, по обе стороны блондинистой головы. Как так вышло? А Така под ним невыносимо, противоестественно спокоен и будто бы даже развеселился. Юу был готов разорвать потешающуюся тварь на куски, Юу не понимал, ему было так… больно. Как же больно, когда Таканори не отвечал, только мягко улыбался, запрокидывал голову, едва уловимо поводил бёдрами и перебирал пальцами воздух.       – Он же тебя не понимает, он тупой, Така, ты же знаешь, что тупой, как пробка. Ничего из того, что тебя интересует, не интересно ему, твои вкусы ему не понять, твои книги не осилить, музыку не почувствовать… Блять, да он же натурал, махровый натурал, в конце концов хоть это должно было тебя остановить. Так какого хрена? Почему…       – Почему не ты? — хриплым шёпотом, от которого у Широямы коленки подогнулись, как у кузнечика, как у мальчишки, которому в первый раз обломилось что-то роскошное взрослое. Едва устоял, навалился сильнее, и не выдержал под оценивающим, провоцирующим взглядом — впечатался губами в мягкие, как зефир, податливые и внезапно горячие губы, не успел углубить поцелуй — наказание (пусть знает!). Отпрянул от укуса, прижал кисть ко рту с недоумением.       – Дебил ты, Широяма, мы просто спим вместе. Спим — не трахаемся. Акира ведь божий одуванчик, не станет проявлять инициативу, если ему не скажут, что её можно проявить, — искренне рассмеялся Таканори. — У нас ничего не было. Пока не было. Но ты навёл меня на мысли… Разные мысли.       Однако горячечная трактовка «угрозы» Широямы отличалась от реальности. Мацумото сдвигать ситуацию в ту или иную сторону не собирался. Всё решил случай.       Никто из них не представлял, что жизнь будет как несколько разложенных веером на столе револьверов, заряженных одной пулей. Русская рулетка в ассортименте. В одном барабане ждала вероятность несчастного случая, в другом — трагичная потеря близкого, в третьем — нежданная болезнь, и так далее. Риск и угроза, существующие ежесекундно для каждого. Какова вероятность, что тебя не собьёт машина в перерыве на ланч или не укусит инфицированное насекомое во время отпуска в чужой стране? Никому не под силу предугадать. И в один прекрасный день цилиндр с одной-единственной опасностью одного из револьверов пустил свою коварную начинку на волю, расставив всё по своему усмотрению.       Дистанция между мчащимся зловещим объектом и мишенью оказалось достаточно большой, поражение задержалось, как в замедленной съёмке. Момент спуска курка упустили все, просто жили дальше, просто уповали на то, что подобного с ними случиться не может. Случилось. Не сразу.       Всё началось с простой простуды. Ну, с кем ни бывает? Таканори благодушно позволял ухаживать за собой, много спал, исправно принимал многочисленные лекарства, что по очереди впихивали в него добровольные сиделки — Юу и Акира. На четвёртый день температура спала, в первую очередь благодаря вызванному врачу, хотя против звонка в больницу сам пациент выступал до последнего. И хоть тело казалось сплошной мозолью от лежачего режима, а ещё было немощным и истощённым, уже на пятый день Таканори сломя голову мчался в университет со всеми. Никто его особо не останавливал.       Спустя несколько дней всё повторилось.       Сузуки и Широяма, измученные учёбой, работой и дежурством у кровати «маленького императора» друг с другом не делились, но каждый в глубине души чувствовал повисшую в воздухе вибрирующую тревожность. Они уже не верили, что это что-то незначительное, но Мацумото был непреклонен, температуры не было, собственное состояние он списывал на лёгкую недолеченность, просто иммунитет не успел восстановиться, всё пройдёт.       Не прошло. Кофе с пеканом заменил стойкий запах лекарств, общей измождённости и чего-то ещё, неуловимого, едкого, но страшного. Мгла опускалась на спальню посеревшего, выгорающего и осунувшегося Таканори всё отчётливее, впитывая все земные краски. Юу казалось, что, входя внутрь, он попадает в чёрно-белое кино, и эта ассоциация лишь сильнее сдавливала грудную клетку тревогой. Он же её первым и забил.       – Это ненормально, Сузуки. Вторая неделя рецидива пошла, температура в пределах нормы, но ему только хуже. Мы должны снова вызвать врача, и плевать на его несогласие! — жарко, с паническими нотками настаивал Широяма, нервно затягиваясь сигаретой у окна на кухне. Скрывший лицо за ладонями Сузуки какое-то время молчал, потом медленно отнял руки и сказал спокойно, тоном смертельно уставшего человека:       – Ты же знаешь, что с оплаты за квартиру у нас некоторый дефицит на ближайшие дни…       – Плевать! Его родители…       – Они разругались. Не обсуждается, — перебил Акира бесцветно, но жёстко, явно повторяя не свои слова. Юу на мгновение задохнулся. Сузуки об этом знал, а он — нет? Ядовитая змея, обвившая спиралью позвоночник, грозно высунула раздвоенный язык и тут же затихла — не время, не сейчас.       – И что?! Какая к чёрту разница, они что, останутся равнодушны к тому, что их сын умирает?!       – Широ… — еле слышно выдохнул Акира, осторожно сполз по стене и сел на пол, грузно упершись локтями в колени. Юу всегда был смелее него, способный произнести вслух то, о чём он сам даже думать боялся. — Ты прав, — в чём именно прав, уточнено не было. Широяму захлестнуло желание сплюнуть на пол рядом с тем, кто сейчас казался ему лицемернее и гаже всех на свете.       Таканори мог закрыть глаза на вызванного против его воли врача, но как обстояло бы дело, если речь зайдёт о родителях? Категоричность всегда была отрицательной чертой Мацумото, он был из тех, кто если ругается, то по-крупному, с фанфарами и спецэффектами, и если он оборвал связь с семьёй, значит всё было серьёзно. Опускаться до просьбы помощи у них — низость. Во всяком случае так наверняка твердила его гордость.       Юу сумел подавить волну брезгливости к поникшему на полу другу, с яростью вмял окурок в пепельницу на подоконнике и схватился за телефон. Пальцы подрагивали, нужный контакт никак не хотел нажиматься, а человек у ног выдохнул с таким облегчением, что Широяма чуть не взвыл от гадливости. Но, вопреки ожиданиям Сузуки, дураком он не был и прекрасно всё понимал, поэтому звонок был не по обсуждаемому адресу.       – П-пап, — начало вышло нелепо робким, он ещё раз вздохнул, постарался спокойно выдохнуть, продолжил ровнее: — Пап, привет. У нас проблемы, нужна помощь…       Дальнейшее смазалось, сбилось в ком эмоций и вопросов, размыленные картинки происходящего всё никак не хотели укладываться воедино, одни уродливые мазки и потёки одного плохого дня. Всё, что Юу помнил отчётливо, это фразу женщины в белом халате, сказанную сразу же, едва она переступила порог комнаты Таканори: «Вот это аромат». Почему-то Широяма услышал в серьёзной реплике насмешку, ему было всё равно, кто перед ним, так нестерпимо захотелось ударить. Ещё сквозь лёгкую дымку воспоминаний кое-как удавалось восстановить взгляд, которым обжёг их недовольный появлением врача Мацумото.       Акира тот день помнил яснее. Его удивлению не было предела, когда пришедшая в их дом женщина, парфюм которой был так непохож на женский, холодный и медицинский, склонилась к хмурящемуся больному и понюхала его, как какая-то собака, после чего за минуту провела манипуляции, теперь слишком привычные, но не тогда, и сразу же вызвала машину скорой. По пути в больницу, низко склоняясь над лицом Таканори под капельницей, он повторял её действия, глубоко втягивал ставший настолько отчётливо слышимым специфический запах и никак не мог понять, почему не заметил этого раньше. Миазм болезни.       Стылый взгляд двух пар глаз у входа в реанимационное отделение. Ожидание — страшная штука, она порождает фантазии, прогнозы и предположения, порой гораздо страшнее реальности. И время будто замерло, мерещилось, что помощь уже нужна и им, сколько дней, недель, месяцев жизни они потеряли в этот час ожидания? Дальше был представительного вида мужчина с дружелюбными мимическими складками, расчертившими его лицо чёткими линиями. И кабинет. Имени, как ни старайся, было не восстановить, хотя он представлялся, и бейдж на оборке кармана был на нём всегда.       – Вы сейчас должны успокоиться, взять себя в руки и принять всё так, как есть, — начал безымянный доктор мягко, успокаивающе, кисти рук лежали перед ним на столе спокойно, он совсем не жестикулировал, почти не двигался, только рот, за которым жадно следили двое, открывался и закрывался, извлекая слова и предложения. — Для начала стоит сказать, что Мацумото Таканори не умирает. Хотя привезли его в критическом состоянии, уровень глюкозы в крови превышен в пять раз от нормы здорового человека, это значит, что сейчас его организм серьёзно отравлен, он чудом не впал в кому.       – И? — не удержался Широяма.       – У вашего друга диагностирован диабет первого типа. Это инсулинозависимый диабет. Он проведёт в реанимации пару дней, пока мы не нормализуем его состояние и не очистим организм от, скажем так, ядов. После переведём в обычную палату и он отдохнёт там ещё некоторое время, плюс попутно мы обучим его необходимым теперь для поддержания здоровья манипуляциям, после чего вы сможете его забрать.       – Диабет? Что за бред? Он сладкое почти не ел, не любит! — на этот раз не сдержался Акира, резко подался вперёд, к столу, Широяме даже показалось, что тот обязательно схватил бы врача за грудки и хорошенько тряхнул, если бы не разделявшая их преграда. Но мужчина напротив лишь снисходительно улыбнулся, было видно, что такая реакция для него не в новинку.       – Всё не так просто, а в сказанном вами и вовсе есть доля мифичности. Если вы знаете, диабет бывает двух типов, и Мацумото достался первый, которым чаще всего заболевают именно дети и молодые люди. Не сочтите за дерзость, но я считаю, что детям пережить подобные изменения в жизни проще, несформировавшаяся психика является отличным подспорьем, в то время как более или менее сформировавшиеся личности адаптируются гораздо труднее. Жизнь была чёткой и понятной, а теперь её придётся перекраивать. Вот здесь-то и нужна помощь близких. Таканори-кун примет это не сразу, и ваша поддержка будет бесценной. Конечно, это не только психологическая тягота, в процесс придётся включить новые действия, вроде постоянных измерений сахара в крови и инъекций по несколько раз в день, ему придётся постоянно приходить на проверку, следить за питанием, самочувствием. Мы же поможем в предотвращении осложнений. Поймите, диабетом болеют миллионы людей, он совместим с нормальной, полноценной жизнью, просто придётся быть чуть более осторожным. Это не приговор, а, скажу банальность, образ жизни. Нужно просто немного времени приноровиться и принять. И вы, я уверен, замечательные друзья, ему в этом поможете. Просто будьте рядом.       Широяма слушал, почти не дыша, не в силах поверить в сказанное, хотя из слов следовало, что всё далеко не так страшно, как он успел себе обрисовать. В мыслях всё громче и громче раздавался лишь один вопрос: «Почему Така?»       – Почему? — озвучил, как оказалось, общую мысль Сузуки.       – Увы, пока никто не может дать ответ, почему в один прекрасный день организм человека ломается и отключает одну из важнейших функций. Возможно, когда кто-то найдёт разгадку этой тайны, мы сможем лечить таких пациентов, а не просто поддерживать их состояние в диабетической норме. К тому же он не так давно переболел простудой, но, судя по всему, до конца не долечился, осложнение на фоне этого вполне вероятно, но почему точно возникает именно такое осложнение никто сказать не может. Скажу больше, даже стресс может внести свою лепту и в чём-то спровоцировать СД1. В мире есть лишь несколько болезней, возникающих так, почти на пустом месте, — врач замолчал и его губы растянулись в добрую, утешающую улыбку, но она быстро померкла, столкнувшись с восковыми лицами впереди. Читающаяся по ним вина резала скальпелем, почему-то с годами к этому было труднее всего привыкнуть.       – Вы не виноваты, никто не виноват, просто иногда так происходит и всё. Главное, он здесь, под присмотром, и его жизнь теперь вне опасности, — тёплое приободрение адресатов не достигло, но взгляд одного из них прояснился, точно как Сузуки несколько минут назад, теперь Юу подался вперёд с нетерпеливым «Мы можем его увидеть?».       – Конечно. Ненадолго, в качестве исключения, всё же вы не родственники. Кстати, все финансовые вопросы решены, мы связались с его родителями, они оплатят лечение.       На этом тот диалог, так похожий на монолог, и закончился. Задавать конструктивные вопросы они смогли лишь на следующий день, переспав с мыслью, что теперь для всех троих жизнь невозвратимо изменится.       Идти к Таканори было страшно. Широяме всё мерещилось, что белый халат сползает с плеча, он дёргаными движениями подтягивал его и заставлял себя шагать дальше. Рядом тихо ступал бледный Акира, обхватив себя руками поперёк живота. Холод коридоров проникал под кожу колющими иглами, до озноба, или просто степень их замотанности зашкаливала, трясло как на морозе.       Мацумото был в сознании, лежал, обречённо смотря в потолок стеклянным взглядом. На одной руке у него была установлена игла капельницы с аппаратом, который по незнанию хотелось сравнить с юсб-разветвителем, от которого тянулась целая система из пяти трубок. Резкий запах почти разъедал слизистую, но об этом было забыто почти сразу, стоило лишь бросить взгляд на бледную оболочку на койке. Разбитый, голый, под простынёй, будто бы мёртвый.       Морок задумчивости удалось сбросить не сразу, но когда до Таканори всё же донёсся звук чужих шагов, он вздрогнул и взглянул на своих посетителей. Никогда ни до, ни после Юу и Акира не видели у него такого взгляда. Вся спесь, заносчивость, самоуверенность, все его внутренние греховные черты схлынули, на них смотрели глаза перепуганного и разбитого мальчика, потерянного ребёнка, такие яркие, блестящие, беззащитные, умоляющие сказать, что это всё неправда.       – Юу… Аки. Почему я? — голос подрагивал, сипел и надламывался. — Почему это случилось со мной?       «Почему? Почему? Почему?» — на повторе.       Но что невозможно было бы стереть из воспоминаний и через девять лет, и спустя целую жизнь, как застрявшее нетленной фотографией глубоко внутри: Така не плакал. Ни тогда, ни после. Его гости похвастаться этим не могли.       Конечно, склонность драматизировать в таких ситуациях превалирует. Для посторонних же людей, не сталкивавшихся ни с чем подобным, зачастую всё наоборот: не так страшно, пусть и не пустяково, но жить-то можно, зачем страдать? Так было и с ним. Невозможное раньше, обрушившееся на голову нестерпимой тяжестью. И то, что тогда казалось Мацумото чуть ли не концом жизни, в конечном счёте стало досадной частью привычного быта. Правда, избавиться от комплекса неполноценности он так и не смог, но свыкся и с ним, адаптировался.       Единственное, что не изменилось с тех пор: с родителями он так и не помирился. В свой первый и последний визит к сыну они без умолку твердили, что во всём виноваты «те двое», противореча здравому смыслу и словам собственного ребёнка. Таканори в те десять минут отчаянно хотел их смерти. Никто не смеет так говорить и думать про Широяму и Сузуки! Никто, кроме… Вскоре он осознал, что мнение отца и матери разделяли и сами обвиняемые. Это было интересно…       Мацумото вернулся домой спустя почти две недели. Тогда ему почему-то казалось, что жизнь — сука, и отмерено ему совсем мало, самое время поспешить. Ночью того же дня он снова призывно приподнял одеяло, дождался, пока кроткий Акира осторожно опустится рядом, почти не дыша, и рассмеялся. В ту самую ночь их капкан окончательно захлопнулся, хотя до окончательного завершения произведения искусства Мацумото Таканори оставалось ещё полгода.       Спустя шесть месяцев Широяма Юу переехал.