Пепел

      Удар за ударом дёрганными толчками. Широяма направлялся домой, двигался, как в тумане, с сигаретой, зажатой в зубах. Проматывал в голове обрывки встречи с матерью Койю и на ходу автоматически мерил свой пульс. Не выходило ни засечь время, ни сосчитать сердечные такты. Сама эта нелепая попытка понять, всё ли в порядке с колотящимся в груди комком, казалась насквозь бредовой. Чем может навредить лёгкая аритмия смертельно больному, Юу не представлял, потому и цели, с какой нащупывал у себя на запястье призрачное биение, не ведал, но продолжал упрямо вжимать пальцы в переплетение сосудов.       Мысли неприятно спутались после идиотского визита в книжный. Он, конечно, не хотел себе признаваться, но разговор с сумасшедшей Такашимой-сан его серьёзно зацепил, и оттого хотелось или истошно взвыть на всю улицу, или позвонить маме. Первое, к счастью, он делать не стал, а на второе решился спустя несколько минут раздумий.       Достал смартфон из кармана, набрал номер даже не из телефонной книги, а из списка неотвеченных. Он слишком часто пропускал звонки родителей, хотя ещё чаще — просто игнорировал, набирая по настроению не чаще раза в неделю, чтобы отчитаться, что жив-здоров и в последние семь дней женой с детишками, увы, почему-то не обзавёлся. Теперь-то у него, похоже, не будет возможности привычно набрать этот номер через неделю, именно поэтому в следующее мгновение Широяма уже слушал отчаянно бесивший его музыкальный фрагмент из фильма «Красотка» на другом конце провода. Этот жуткий сигнал стоял у мамы на звонке сколько он себя помнил. Наконец ванильно-музыкальная бабская пытка сменилась гудком, и эта женщина таки соизволила ответить:       – Привет, ребёнок! — тяжёлый выдох и еле слышное шуршание. Так звучит только тлеющая бумага.       – Мам, ты опять куришь! Тебе же врач запретил, — как всегда проворчал Юу и потёр глаза, будто хотел расплакаться.       – Вот это новость! Целых две новости! — хмыкнула в телефон мама. — Что по-настоящему удивляет, так это то, что ты вдруг обо мне вспомнил. И сегодня даже не воскресенье! И не День Матери. Вот это да!       – Мам, прекрати паясничать, — невольно улыбнулся он, огляделся, понял, что стоит уже у своего подъезда, тоже закурил, глядя в серое небо. «Не прекратит же!» И точно:       – Ичиро, милый, скажи, сегодня не Рождество случаем? Может, я выжила из ума или проспала месяц? Чего это наш сын вдруг сподобился позвонить своим старикам?       – Небось не желает ехать в гости к матери Акиры и хочет, чтоб мы его заранее отмазали. Как же! Поедет как миленький, я с ней уже говорил и сдал его с потрохами. Мы с тобой, кстати, к ней тоже съездим попозже, ты поняла меня, чудовище? — подал голос отец.       Юу услышал негромкую возню и препинания — это папа отбирал у беспокойной женщины сигарету: «И пачку отдай!», «Нифига!», «Я всё равно знаю все твои нычки», «А вот и не все!»       Широяма впитывал их бормотание с неожиданно накатившим удовольствием, старался распознать каждый шорох. Курил и думал, как же им повезло друг с другом, и какая это редкость в нынешние времена — прочные отношения, пропитанные взаимной любовью и уважением. Они повседневно спорили и ругались, а Юу накрывало тихое успокоение от осознания: не одни, не пропадут, справятся, хотя, конечно, гарантий не было, но верить, что они не станут такими же, как безумная в книжном, очень хотелось.       – Так чего ты позвонил, котёнок? — вернулась к прерванной беседе мама, потерпев временное поражение в бою со своим мужчиной.       Писатель вздохнул и выкинул окурок в урну с тёплым ощущением нежности и насмешливости в груди — он всегда будет «котёнком», «ребёнком» и «букой» для неё. Возраст значения не имел, и сама смерть эти прозвища не изменит. «Жаль, что придётся огорчить её. Хотя слово «огорчить» сюда не очень подходит».       – Да просто так, узнать, как твои дела, — наконец ответил Широяма.       На той стороне трубки повисло напряжённое молчание, спустя минуту мама приглушённо спросила:       – Юу, с тобой всё хорошо? В какую беду попал?       – Да всё нормально, чего ты.       – Широяма Юу, не вешай мне лапшу на выступающие части тела! Что не так? Ты на моей памяти за десять лет звонил узнать «как дела» раза три, не больше! И то только когда был совсем на грани состояния «выйти в окошко». А ну сознавайся, что там у тебя не так? Издательство прогорело? Или дело в твоих друзьях? Или… Юу, скажи, ты не заболел? — её голос дрогнул, а Широяма снова с досадой почесал уголки глаз и буркнул:       – Чёрт, мам, ну нет никакой причины, я случайно дозвон нажал, попал пальцем не туда. Блин, вот обязательно было вытягивать это из меня? Сделала бы хоть для приличия вид, что у тебя просто хороший сын, — и замер в ожидании: поверит-не поверит. К его радости мама облегчённо вздохнула:       – У меня хороший сын. Но лучше бы он кое-чем другим попал куда-нибудь не туда и заделал бы мне внучку. Ну, или внука на крайний случай. Мужики меня, если честно, уже достали, девочку бы.       – Опять ты затянула эту песню, — неловко попытался огрызнуться Юу.       – Ладно-ладно. Проехали. Но, если что, я жду, хоть это и безнадёжно.       «Ты даже не представляешь, насколько безнадёжно», — подумал он расстроенно.       – Жди. Мне бежать надо. Папу там обними за меня.       – И поцеловать?       – И поцелуй!       – А меня?       – Мааать моя, ты ужасна! Люблю, целую, убежал, — скороговоркой выпалил Широяма и повесил трубку, пока она не продолжила свой допрос.       Палец снова полез к покрасневшим усталым глазам, раздражение росло, хотелось их разодрать в попытке унять ненормальный нарастающий зуд. Юу видел мир сквозь иллюзорные помехи, точно преодолевал песчаную бурю или кислотный дождь, выжигающий остатки нормального зрения. Нет, эта чесотка всё-таки была не от просящихся наружу слёз — их не было. Тут крылась какая-то другая причина, и он знал, кого о ней можно расспросить. ***       Не сбрасывая ботинки, как был — обутый и в верхней одежде, продрогший, взъерошенный «недодетектив» рванул в гостиную и решительно уселся на корточки перед зеркалом, как мелкий уличный хулиган, широко развёл руки с претензией, словно вот-вот начнёт читать грустный психоделический рэп. Даже насупился соответствующим образом, но при этом упрямо молчал, ждал, пока исчадие подойдёт ближе.       Мальчишка стоял поодаль, всё у той же стены, где и утром. Завидев писателя, несмело приблизился и уселся напротив него — снова в покорную позу на колени. Сложил руки перед собой и всё так же несмело покусывал губу, дожидаясь предполагаемых тяжёлых вопросов. Юу ожидания оправдал, осуждающе цыкнул, достал сигарету, закурил и, выдыхая дым вбок, с напором спросил:       – Ну? И долго это дерьмо тянется?       Юнец отвёл глаза в сторону, непроизвольно потянувшись к волосам правой рукой и подёргав себя за прядку, будто это нервическое движение могло помочь ему вспомнить.       – О чём ты? — попытался он увильнуть.       – Ты знаешь, о чём. Я сейчас был в твоей бывшей спальне, в этом маленьком уютном гнёздышке сталкера-психопата.       – Я не психопат, я просто…       – О, то есть слежку ты уже не отрицаешь, — Юу сердито махнул рукой в сторону. Уронил пепел с сигареты на пол, совершенно не замечая этой неловкости за собой, мысли вели его дальше, и он продолжил:       – Хотя, знаешь, после того, что я видел, отрицать твою помешанность было бы верхом идиотизма. Ты ведь не идиот?       – Нет… Я просто… Ты не понимаешь… — Койю виновато опустил голову и вдруг вскинулся: — Я любил тебя! Люблю.       – Ха, — вырвалось у Широямы, — звучит-то как гордо! Любит он. Это не настоящая любовь, смею тебя уверить. Это идолопоклонничество.       – Настоящая. В противном случае мы бы сейчас не разговаривали.       – Допустим, — сардонически усмехнулся Юу. — Давай я сделаю вид, что верю, а ты притворишься, что тебя это устраивает. Так сколько это безумие длится?       – Три года… Почти четыре.       – И сколько же тебе лет? То есть сколько было, когда ты откинулся и переквалифицировался в зеркального монстра?       – Девятнадцать, — смущённо ответил Такашима, и Юу нервически подкатил глаза.       – Святая срань, да я растлитель умов и сердец несовершеннолетних ботаников и задротов! Знать не знал, что могу вызывать такую реакцию у тинейджеров. Койю, ты странный. Тебе кто-нибудь это говорил до меня? Точно говорили же. Так вот, все, кто пытался настучать тебе по башке, были правы. Я их полностью поддерживаю. Почему я? Выбрал бы лучше какого-нибудь айдола для ночной дрочки и мокрых снов. Чем я-то тебе так глянулся?       – Ты — гений, — с жаром возразил Койю. — Сначала я полюбил твои книги, а потом тебя. Начинал с первого романа. Потом отыскал то, что печатали в литературных журналах, в альманахах.       – Да видел я всю эту макулатуру в твоей спальне. Был бы ты жив, получил бы совет избавиться от ненужных пылесборников. Как вообще можно существовать в таком замусоренном патологической зацикленностью пространстве? Эти журнальчики, о которых ты говоришь, по ним помойка плачет. Да я даже не помню толком, о чём были мои первые рассказы. И вспоминать не хочу, идеи примитивные, язык — ужасен.       – О любви, Широяма-сан, и о боли. Ты всю жизнь писал только об этом.       – Нашёл, значит, смысл. Рад за тебя. Вот и заделался бы лучше литературным критиком вместо того, чтоб фанючить, как девчонка по поп-певцу.       – Пусть как девчонка, это ничего не меняет. Я начал читать тебя когда мне было четырнадцать. До сих пор помню всё в мельчайших деталях. Мама иногда просила меня следить за магазином, присматривать, пока она с отцом отходили пообедать или занимались приёмкой товара у заднего входа. Книжные тем и хороши, что покупателей немного, было приятно оставаться за главного в этом замкнутом пространстве, забитом историями, заполненном тишиной. Это было моё королевство, империя с бумажными подданными. Когда я возвращался после школы, то всегда забивался в угол, залезал на невысокую деревянную стремянку, садился на третью ступень, брал книгу наугад и прятался в ней, уходил с головой от всей этой погани, что оставалась в школьных коридорах, раздевалках и на улицах. Однажды мне попал в руки твой роман, Юу, и всё — с того момента моя жизнь обрела смысл. А потом ты зашёл к нам в магазин, и снова, снова… Я проследил, и оказалось, что ты живёшь рядом, думал умру от счастья тогда. Это не простое совпадение — судьба, — сверкнул восторженной улыбкой мальчишка.       – Какая судьба? Да ты совсем поехавший, парень. Тебе что, одноклассники в сменку нассали? Избили? Или, может, девчонка отказала? Да они всегда так делают, поголовно. Это ж подростки! Чего ты хотел? Если на морде хоть грамм интеллекта отражается — хана тебе в школе. Но это не повод прятаться по углам и дрочить на придуманный образ старика-писателя, — Юу вздохнул, оглянулся в поисках пепельницы, а потом снова почесал глаза, глядя на усиливающееся сияние от зеркала, и, плюнув, затушил окурок прямо об пол.       – Это всё неважно. То, что было не в книгах — неважно. Я не придумывал тебя, Широяма-сан, лишь понял по-настоящему. Прочитал в прямом смысле слова. Каждую буковку знал наизусть и обожал, потому что это отражение твоей души, — взгляд парня был таким сверкающим, что больше, чем глаза, у Юу зачесались руки от желания приложить эту раздражающе влюблённую морду об коленку, чтоб немного поостыл. А потом в душе шевельнулась неприятная ассоциация — наверное, он сам так же, как этот щенок, всегда смотрел на Таканори — с шизофреничной преданностью. «Омерзительно».       – Ты не знаешь меня, Койю. На самом деле я — говно редкостное. Это не то, что стоит любить.       Парнишка выпрямился и посмотрел на писателя спокойно и с превосходством:       – Какая разница? Я тебя люблю. Именно тебя. И, вероятно, я знаю даже больше о Широяме Юу, чем он сам о себе знает.       Юу передёрнуло от отвращения к самоуверенности, с которой это было сказано.       – Блеск, с этого места давай поподробнее, — глумливо усмехнулся он. — Что конкретно ты обо мне знаешь, псих малолетний? Кстати, про буковки всю эту чушь сразу засунь в задницу, если не хочешь, чтоб я твоё зеркало заблевал. Тошнит, реально. Может, я пишу пафосно, может, выгляжу так же, да и вообще тот ещё пафосный занудный мудак, но слушать эту возвышенную херню от тебя я не намерен.       Такашима, на удивление, не смутился. Наоборот: чем дальше, тем больше он раскрывался, успокаивался и, казалось, даже наглел. Он кивнул на просьбу писателя и попросил:       – Хорошо, расскажу, что знаю. Только сперва поделись зажигалкой. Пожалуйста.       – Что? У вас ещё и сигареты есть? Маленьких зеркал не существует, потому что они не могут быть лакунами, а сигареты есть? — дальнейший поток вопросов прервал простой манёвр мальчишки, который спокойно достал из кармана и положил на коленку открытую пачку сигарет Широямы. Тот резко подогнул ноги и плюхнулся с корточек просто на задницу.       – Эм… Они мои, не так ли? Припоминаю, как недавно пропала почти целая пачка, а я-то думал, что потерял, выкурил и не заметил. Ты, получается, можешь забирать предметы из нашего мира?       – Могу, — негромко, но гордо ответил Такашима. — Положи зажигалку к зеркалу и убери от неё руку, не трогай, отодвинься так, чтобы твоя тень тоже её не касалась.       Юу послушался, и через минуту ему пришлось зажмуриться — свет от зеркала вспыхнул сильнее, вызывая жуткую резь в глазах. Он почесал их кулаками, отвёл ладони и тут же услышал щелчок и увидел прикуривающего Койю. В мире Широямы зажигалки уже не было, а вот исчадие пользовалось ей с невозмутимостью постоянного владельца.       – Обалдеть… — изумился Юу.       – Лакуна между нами остаётся приоткрытой на какое-то время, и если я что-то очень хочу, то получаю это, — длинные пальцы гладили небольшой цилиндрик, Койю выдыхал дым и тихо улыбался.       – Как меня? Я тоже буду у тебя, как эта зажигалка? Потому что ты хочешь меня получить? А моё мнение вообще никого не интересует, да? — зло поинтересовался Широяма. Глаза уже чесались так, что он едва удерживал слёзы. А Такашима Койю преспокойно курил и неспешно рассказывал монотонным голосом:       – Возможно. Если тебе нравится такое сравнение. Ты у нас писатель, можешь играть в слова, фактов это не изменит. Так вот, что я о тебе знаю… Ты — единственный сын в семье, как и я. Горячо любимый, но с родными и близкими стараешься держать дистанцию. Вообще никого не подпускаешь близко. Даже того, с кем занимаешься сексом. Да, у тебя есть любовник. Много лет есть. Я не раз видел вас вместе, у меня даже фотки есть.       – Надеюсь, горяченькие? И не в профиль, а то у меня в некоторых позициях пузо выделяется, а я так волнуюсь за твоё чувство прекрасного, — бурчал Юу, но его не слушали, продолжали:       – Он бизнесмен, причём довольно успешный. Сузуки Акира. Вы знакомы с университета, столько же, наверное, спите друг с другом, но ты его не любишь, да и он тебя тоже.       – Такое чувство, будто с цыганкой разговариваю. Что было, что будет и чем сердце успокоится. Ну, что ты там ещё накопал в моём грязном бельишке?       – Немного, но достаточно для понимания тебя. Ты спишь с безразличным тебе человеком, и при этом несчастен в любви, она у тебя, Юу, безответная. Ты уходишь в свои книги так же, как и я в них ухожу. Только ты их создаёшь, а я читаю. И мы с тобой оба в этом не совсем честны.       – Почему? — хрипло спросил Юу, с напряжением, через боль всматриваясь в расслабленные флегматичные черты лица юноши по ту сторону зеркала. Серебряное мерцание стало невыносимо резким, оно пульсировало, нагнетая неприятное жжение в сетчатке, но Широяма не мог отвести взор от задумчивого Койю, словно он и правда был гадалкой или пророком и знал что-то важное о писателе. Что-то, ускользавшее от него всю жизнь, и в то же время лежавшее на поверхности.       – Потому что мы оба не хотим быть счастливыми, нас устраивает такое положение вещей, и этого никогда не поймут ни друзья, ни родители, ни другие твои, менее внимательные, читатели. Ты упиваешься болью. Так же, как я упивался слежкой за тобой, преследованием и невозможностью прикоснуться, а также всей унизительностью этой ситуации. Даже тем, насколько она грязная со стороны, низкая страстишка, способная вызвать лишь гадливость у окружающих. Они поймут моё влечение к тебе только как больную похоть. Этим я тоже упивался. Как и ты, Широяма-сан. За это я полюбил тебя, за нашу общую извращённую логику, за нездоровость, которая, по моему мнению, бесконечно красива.       Пока он говорил, гостиная постепенно наполнялась светом, будто бы поверхность зеркала медленно таяла, как мороженое в жаркий день. Излучение текло и заливало собой пространство комнаты. Широяма ощущал частицы сияющей пыли на слизистой, вдыхал её, глотал, и всё чаще чесал глаза, понимая, что именно усиливающиеся частые вспышки от зеркала так раздражают его, ослепляя, причиняя боль.       Юу окинул гостиную беглым взглядом. Вот подставка под кофе со следом чашки на столе — он так недавно создавал там миры. Непрочитанные книги стопками на полу, недописанная — в ноутбуке. Невоплощённые вселенные, витиеватая дорога, заканчивающаяся тупиком. Он чувствовал странное состояние организма каждой клеткой: его словно раздробили на части и держали между реальностью и зеркалом. То, что пока ещё было здесь, неотвратимо смешивалось с холодными частицами лакуны, тихо перемещаясь туда — в потустороннее нечто. И он не был уверен, существовала ли до сих пор твёрдая зеркальная граница, или она, став жидкой и вязкой, втягивала его тело в себя.       – Отлично. Что дальше? — спросил Широяма, и поёжился — голос прозвучал глухо и неестественно, точно из-под воды.       Койю пожал плечами и потушил окурок об пол, как Юу до него, даже вжал сигарету симметрично, оставляя в своём мире ожог на паркете точно отражение сделанного писателем.       Широяма вдруг поспешно похлопал себя по карманам, чувствуя, что ещё немного — и всё, будет поздно, а потому надо успеть. Смешно: последнее желание умирающего было связано, конечно, с ним, с кем же ещё — с больной и уродливой любовью, придуманной ради того, чтобы калечить себя, как многие режут руки только ради ощущений, не собираясь кончать с собой. Исключительная гадость для исключительных личностей. «И это Койю считает красивым?» — усмехнулся сам себе, продолжая искать.       Телефон нашёлся не сразу, но когда это случилось, Широяма лихорадочно отыскал в нём номер Таканори, удивляясь, как дико дрожат пальцы. Их очертания плавно разваливались на несколько линий — красные, зелёные, чёрные и синие. Этой многопальцевой, теряющей объём рукой он нажал на дозвон. Гудки, гудки, гудки, затем застывшая тишина, казалось, длиной в бесконечность.       Дыхание в трубку было таким далёким и жестоким. Человек в пропахшей инсулином квартире в другой части города ожидаемо молчал, не желая ничего говорить первым, а, возможно, он так требовал приветствия, извинений за побег, чего-то ещё. Он всегда чего-то требовал и забирал, забирал, не давая ничего взамен. И сейчас — затаился.       Очень предсказуемая безответность. Юу был готов расхохотаться, но сил хватило только на ухмылку и хриплое «Ну, пока», прозвучавшее очень странно, как скрежетание не смазанного, ржавого механизма.       Широяма и впрямь не хотел быть счастливым, ведь он с самого начала знал, что Мацумото не даст ему желаемого — голоса, тепла, прощания. Однако не смог отказать себе в этой слабости.       Писатель никогда не чувствовал себя настолько пьяным или одурманенным, как в минуту перехода. Отбросив телефон в сторону, он краем глаза проследил, как гаджет запрыгал по ламинату, будто камушек по воде, оставляя за собой видимые расползающиеся круги, после чего нырнул в жидкую серебряную глубину.       Юу уже не различал очертаний своей гостиной, всё сияло — впереди и сзади, он видел только сидящего перед ним на коленях мальчика в замысловатой одежде. Койю красивым величественным жестом поднял ладони на уровень груди и прижал к блестящему овалу с той стороны.       Больше Широяму ничего не держало. Мужчина повторил движение своего рыжего исчадия. Качнулся — колени об пол, который перестал быть твёрдым, ладони — к зеркалу, что больше не было холодным, да и едва ли вообще существовало, потому что кожа коснулась кожи, мягкой и тёплой, немного влажной от волнения. Это была последняя осознанная мысль Широямы — насмешливая, но добрая — о влажных ладонях парнишки-сталкера. Койю в ответ виновато улыбнулся.       Вязкий дрожащий свет поглотил всё. Где-то далеко, за спиной на километры и километры позади за собой, Юу услышал шуршащий звук, вспомнив, что сегодня где-то уже был такой. Словно бумага тлела и осыпалась пеплом.