Пепел

      Сперва яблоко было алым, сияющим, с золотистыми точками на кожице. В зависимости от игры теней они пестрели по окружности статичными веснушками или стекали по красному фону точно капли воска по свече. На них можно было гадать, как гадают на кофейной гуще — неизвестно, что покажет тебе дивный фрукт через час. Свет менялся — менялись рисунки.       Раньше Юу не замечал, что простой предмет способен заключать в себе столько оттенков и линий. Теперь писатель мог часами смотреть на плод, лежащий на низком стеклянном столике в спальне Койю, и считывать с него истории, которые тот рассказывал, медленно и неизбежно увядая. Широяма мог бы проводить время и в своей комнате, она была совершенно идентичной, как и комната Кая, за исключением этого яркого пятна. Именно оно привлекало внимание писателя, заманивало внутрь. И он постепенно привык заходить в чужую спальню, садиться и смотреть. Койю не возражал, а для Юу это было развлечением. День за днём он впитывал процесс тления с любопытством учёного или маленького ребёнка. Яблоко уже начинало терять упругость, гладкие блестящие бока заметно потускнели. Но даже так бездушный умирающий плод обладал преимуществом перед писателем — красное с вкраплениями жёлтого слабо отражалось в стеклянной поверхности стола. А Юу не отражался.       Неделю назад яблоко принёс Койю со своей церемонии посвящения. Льняной костюм — символ его окончательной ассимиляции — ударил по всем органам чувств Широямы, как нечто непоправимое: крикливая вычурность мальчишки была уничтожена, заменённая усреднённостью. Хотелось жалеть, но он не жалел, сосредоточившись на фрукте. К тому моменту Кай ещё не вернулся в трёхкомнатные соты, оставив писателя осмыслять итоги их беседы. Так что они были наедине.       Уруха чуть ли не с порога с гордостью показал свою награду. Он сам весь светился, как это яблоко, пока ещё спелое, в самом соку. Юу невольно залюбовался довольным щенком, даже оторвался от чтения, отложил свой планшет и впервые вошёл в комнату юноши за ним следом. Было что-то невыразимо тёплое и убаюкивающее в присутствии Такашимы. После неприятного разговора с Каем Юу внутренне бил воображаемый озноб, поэтому хотелось согреться. На самом деле он не испытывал неприязнь к новому знакомому, просто нутром чувствовал: находиться в компании Койю для него предпочтительнее.       – Присаживайся, — гостеприимно предложил тот. — И вообще всё моё — твоё, можешь заглядывать в любое время.       Мужчина растерянно огляделся по сторонам в поисках стула или кресла, но за неимением таковых опустился на пол рядом со столиком по примеру Койю.       – Могу угостить тебя, хочешь? — теперь уже официально носящий имя Уруха молодой человек подбросил яблоко и тут же поймал. — Только вот порезать надо.       – Спасибо, конечно, но не хочу. Они вручают всем яблоки? Какой же это затёртый символ, — Широяма со скепсисом покачал головой. — Новый мир, а придумывать оригинальные образы, видимо, никто так и не научился.       – Чем тебе не угодил этот? Он не старый, он вечный. Древо познания добра и зла, разве это не актуально в нашей ситуации? — спросил Такашима, снова подбрасывая яблоко в ладони. Поймал, положил на столик, сразу же подпирая щёку освободившейся рукой и жадно вглядываясь в лицо Юу.       – Прости, придираюсь по инерции. Я понимаю, что использовать старые концепты проще — в них больше смысла, и для расшифровки они энергозатратны по минимуму, сам всегда так делал. Но ты не думаешь, что это странно, учитывая дьявольское значение этого славного мифологического фрукта? По меньшей мере двусмысленно.       – Думаешь, мы тут не в Раю, а наоборот? Разве змей-искуситель затащил бедного Широяму Юу в ужасное-преужасное место? Ты только и делаешь, что ищешь подвох, а если его нет?       – Ну извини, ничего не могу поделать. Ты разве не искал минусы, когда Кай притащил тебя сюда?       – Нет… — тихо ответил Койю, почему-то опуская потускневший взгляд. — Мне не нужно было искать…       И лишь через долгую минуту размышлений он продолжил:       – Возвращаясь к яблоку, я думаю, смысл церемонии в том, чтобы дать нам вместе с ним и именем понимание того, что есть добро, что зло, и что зла больше не будет, раз плод принадлежит нам и может быть безнаказанно съеден. Акцент не на изгнании из Эдема, а на полноценном познании.       – А ты забавный, мальчик. Позер! Напоминаешь меня в студенческие годы. Такой же любитель придумать и втюхать окружающим своё личное прочтение фактов, и такой же глупый в придачу. Я даже жалею, что в прошлом не удалось поболтать с тобой о всякой книжной чуши. Хотя стоп. Мы бы не поболтали, я сразу натравил бы на тебя полицию. Думаешь, ты один такой был, единственный вёл охоту на попсового писателишку? А я ведь терпеть не могу преследователей… Вернее, не мог. Теперь-то по барабану.       – Значит тут у меня есть шанс, которого не было там. Даже если это Ад, плевать. Здесь я сижу с тобой рядом, и могу рассчитывать хотя бы на болтовню, — обезоруживающе улыбнулся Койю. И взгляд его голодных глаз говорил: «Нет, слов мне мало. Я хочу больше, намного больше. Я хочу всё».       Широяма ответил ему сдержанной ухмылкой, рассеянно перебирая пальцами ворс ковра на полу, он думал о том, что Койю — странный. Его глаза были слишком живыми, в них он видел чересчур обширную палитру эмоций, которых здесь не должно было быть. Ум услужливо подбросил озвученное недавно Каем понятие «аномалия».       – Да, ты точно в выигрыше. Хотелось бы и мне получить свой.       – Получишь. Все получают.       – Хорошо, если так. В любом случае, милая Ева, я бы на твоём месте не стал это яблоко надкусывать. Мало ли что, — хищно оскалился Широяма.       Кто же знал, что Уруха воспримет шутку как однозначный приказ и послушается. Он не стал есть яблоко ни в день церемонии, ни позже, но и выбросить не решился — оно слишком много для него значило.       И теперь Юу иногда приходил посмотреть на яркий плод даже когда его бывшего сталкера не было дома и говорить было не с кем. Наблюдение не только развлекало, в процессе Широяма понимал, что сам меняется вместе с яблоком. Оно старело, а недавно перешедший — преображался. Прежде он не смог бы столько времени находиться в тишине, неподвижным и созерцающим. Ему надо было занимать себя чем-то ежесекундно, затыкать внутренние дыры впечатлениями и звуками, чтобы не сходить с ума от тоски. Именно потому писательство стало его спасением. Благодаря профессии он никогда не был полностью одинок, всегда что-то строил, внутри него жили миллионы голосов, струились по венам и сочились сквозь поры, облекаясь в тексты. То было уже в прошлом.       В настоящем он с наслаждением ел, пил, гулял, читал, беседовал с Урухой или Каем, чаще всё-таки с Урухой, с которым невообразимым образом стал чувствовать особую связь. За обыденными действиями метаморфозы, происходящие с сознанием, были не так заметны, как в моменты, когда Юу, например, бездумно пялился на потускневшее яблоко, пропитываясь спокойной слепой пустотой. Ему было хорошо, как под анестезией. Доступный диапазон эмоций, искалечено-усечённый, почти удовлетворял. И хотя голова поначалу твердила: «Эффект не может быть длительным. Это обман», сердце всё больше наслаждалось лёгкостью, билось ровнее и привыкало к отсутствию боли.       В какой-то мере Широяма понимал, что тупеет, но даже оскорбляться не мог. Он тихо врастал в окружающий мир, названный его же языком «опухолью», как новая послушная дефективная клеточка. Правда, пока не возникало желания помогать ближним, которое толкало Уруху и Кая наружу, к людям. Они уходили, приходили, вечно что-то для кого-то делали вне шатра и внутри него. Писатель слышал их негромкие разговоры о распределении вещей, о складах, каких-то встречах, общении, но сам предпочитал не принимать в этом участия. Кай и Уруха сновали, как рабочие пчёлы, а Юу завис в пространстве-времени сонным трутнем. К счастью, его и не принуждал никто.       – Как хочешь, так и живи. Если нравится — просто отдыхай. К тому же у каждого своё время адаптации, — как-то сообщил ему паренёк, заглянув в спальню, где Юу лежал на спине, не зная, проснулся он или ещё нет.       – Знаешь, что я тут подумал, Такашима Койю? — проигнорировал заботливую тираду писатель.       Наедине он часто использовал старое имя мальчика, хотя тот настаивал на здешнем. Но Юу отметил про себя, что упоминание о прошлом заставляет Уруху характерным образом обиженно поджимать припухлые от природы губы, а он находил это движение эстетически прекрасным, потому снова и снова поддевал его, чтобы банально полюбоваться. Вот и тогда юноша поступил так же — рот скривился, а голос дрогнул:       – Что же, Юу?       – Мне кажется, при всей обезличенности весь этот зазеркальный социальный эксперимент — отличная лакмусовая бумажка. Он показывает, чего мы стоим, вытаскивает на поверхность наше отношение к людям. Я вот не приспособлен помогать ближним, как вы. Думаю только о себе, хочу только одного…       – Если собираешься спросить меня, что нужно сделать, чтобы вызвать кого-то любимого, то говори напрямик, — красивое лицо Урухи уже успокоилось, лёгкая рябь от прежнего имени, произнесённого вопреки просьбе, улеглась, он смотрел на писателя не просто спокойно, а с вызовом. И снова Юу изумился ему, как яблоку с сотнями оттенков. Вопрос сам сорвался с губ:       – Допустим, говорю. Как это сделать?       – Допустим, отвечаю: никак. Это произойдёт само по себе. Сейчас ты подключаешься к миру. А когда подключишься, станешь звеном. И тебя потянет туда, где откроется ваша лакуна. После ты всегда будешь точно знать, куда идти. И всюду будешь видеть своего люби… — он мотнул головой, поправился, — того, чьим проводником ты станешь.       Наживка была заглочена.       По ощущениям, именно с момента того беглого разговора с Урухой Широяма позволил себе расслабиться и начать «подключаться». Внутреннее сопротивление проявлялось всё реже, мысли о неправильности отсутствия недостатков таяли перед звенящим предвкушением встречи. У него была цель. «Таканори», — звал его мир новой надеждой. «Мы будем вместе», — ликовало и пело всё внутри вокальной щекоткой, заглушая привычный саркастический образ мышления.       Дымчатые щупальца искажения проникали в ополовиненное создание, беззащитно теряющее оборону с каждым следующим оборотном стрелки часов. «Я размываюсь с ужасающей скоростью», — почти с восторгом думал он, всё ещё не забывая мысленно добавлять дежурное «блять», что отдавало от раза к разу всё большей прогорклостью. Дефрагментация мозга протекала согласно норме.       Утекающее время бессердечно отмерялось наручными часами, которые напоминали об очередном круге, говорили, когда лучше прилечь, когда поесть. Самым невероятным для Юу было то, что за прошедшие дни он ни разу не испытал желания что-либо записать. Он больше не творил — творили его. А ему оставалось только впитывать, и это было очень даже занимательно и свежо.       Так он обратил внимание на то, что Такашима Койю тет-а-тет и Уруха на людях — два абсолютно разных человека. Улыбчивый, добрый, похожий на восторженного маленького зверька с другими, с Юу он становился рассудительным и порой даже печальным. Его избыточная эмоциональность сбоила, механизм работал не так, как у других. Пока Широяма не решался, не знал, что с этим делать, надо ли рассказывать кому-то о неправильно функционирующем «элементе». Он был заинтересован в таком необычном собеседнике.       В первые дни Койю приносил ему еду из столовой, зная, что Юу там не понравилось. Писатель беззастенчиво пользовался этой заботой, хотя уже не испытывал отторжения к нахождению в чьём-то обществе, и жутковатая машина-осьминог, производящая пищу, его больше не настораживала. Тем не менее, какое-то время они с Койю продолжали перекусывать в компании друг друга.       – Ты не задумывался о том, почему мы не отражаемся? Твоя теория, если она, конечно, есть, — полюбопытствовал однажды Широяма.       – Задумывался. И… Только не смейся, обещай!       Юу фыркнул и поклялся этому ребёнку, что не станет его поддевать. А сам спрятал улыбку за чашкой кофе, пока тот говорил:       – Я начал размышлять, когда понял, что даже отражения могут отражаться. Тогда я ещё был один… То есть не один, а тебя не вызвал. Так вот, гулял в городе, просто слонялся без цели. Солнце садилось, и окна одного дома повторяли окна другого. Меня осенило: для отражения ведь нужен исходный объект. А мы здесь все вошли внутрь зеркал, как будто слились с ними, перестали быть этим объектом. Вот и не можем больше отражаться. Из последовательности выпал начальный элемент. Как-то так.       Писатель оторвался от кофе, нарочно продемонстрировав юноше широкий оскал. Тот, конечно, тут же надулся:       – Обещал же не потешаться, нехорошо!       – Ладно-ладно! — примирительно пробормотал Юу. — Путаная версия, конечно. Но интересная. Что-то в ней есть. Хм… А тебе не кажется, что в таком случае мы стали ничем? Пустотой.       – Не думаю. Я же есть. Ты есть, Кай есть, все остальные. Это просто смена состояния, мы стали частью мира, как внутренние органы или, скорее, как атомы.       – Звучит бредово, но в то же время жизнеспособно. Тем же можно объяснить пропажу зеркал. Если мы внутри отражения, то откуда же им здесь взяться… Мне нравится.       Койю даже раскраснелся от его похвалы, но Юу этого было мало, он продолжал:       – Окей, а чем ты объяснишь отсутствие других предметов из нормального мира? Здесь нет ничего: ни мелочей, ни украшений, ни привычной техники. Я уж не говорю о сигаретах, алкоголе и прочих радостях той жизни. Мне вот даже не хочется, а ведь я курил с детства, да и выпить любил… Спасибо, что хоть кофе есть, пусть строго нормированный и странный на вкус. А так — минимализм и аскетизм во всём. Странно, не находишь?       – А об этом я спрашивал Кая. Честно говоря, он мне так и не дал толкового ответа почти ни на один вопрос. Думаю, он и сам тут как слепой котёнок. Ну, или близок к тому. Но если попробовать порассуждать… Может, дело в загрязнении? Чем меньше предметов, тем меньше производство, а значит и мир чище. Ну и на энергетическом уровне тоже, никаких лишних привязанностей, мусора всякого.       – Боги, ну давайте жить как мормоны, без всего лишнего! Нет, тут я с тобой не согласен. Не в экономии дело. Кто-то же создает эти смарт-часы, планшеты, дома на молниях…       В этот миг, словно отозвавшись на его слова, раздался знакомый звук расстёгиваемой молнии из прихожей — вернулся Кай, и Койю сразу же будто подменили, он даже внешне стал выглядеть глупее, а глаза застыли, точно покрытые блестящим мебельным лаком.       – Я дома! — нарочито громко крикнул Кай перед тем, как войти в спальню Урухи. — Что поделываете?       – Обедаем и одновременно строим гипотезы о том, как тут всё устроено, — буднично отозвался Ширяма, понимая, что всё самое любопытное на время закончилось.       – О, это вы зря, только аппетит портите, — весело сказал Кай, плюхнулся на пол рядом с Такашимой и бесцеремонно отобрал у него палочки, начиная копаться в его тарелке. А Койю заведённой игрушкой произнёс:       – Точно-точно. Наверное, о чём-то нам просто не нужно задумываться, оно не стоит того.       – Не стоит чего? Попытки поразмышлять? — подкатил глаза писатель. — Конечно, зачем тратить энергию на такую фигню?       – Не цепляйся к словам, писатель-сан. Уруха имел в виду совсем не это. Просто догадки не приблизят вас к истине. Значит лучше сосредоточиться на вкусном обеде. Так, посмотрим, что ты мне тут оставил.       Тот, чью еду нагло и демонстративно отбирали, явно не планировал что-то кому-то оставлять. Но сразу же услужливо подхватил разговор о пище и стал радостно щебетать о том, какая замечательная сегодня темпура, какой рассыпчатый рис.       Еда всегда была одинаковой. Нет, она была вкусной. Но вчерашняя темпура не отличалась от сегодняшней. Как и другие блюда. У Юу даже были подозрения, не из одного ли материала делают весь ассортимент меню. В свете этого знания наигранный диалог любовников звучал ещё более ненатурально.       То, что они спали друг с другом, Широяма узнал со стопроцентной точностью в первую же ночь в этом мире. Так же, как и то, что Такашима не любит Кая. Представляя его при первой встрече своим другом, он не соврал. Почему же он позволял себя трахать при этом, писатель не знал. Пока в жизни их небольшого общежития не произошло одно событие, позволившее ему понять Уруху. ***       Прошло чуть больше недели с его перехода. К тому моменту он пресытился ролью отшельника, начал периодически выползать из своей кельи: побродить по городу, посетить библиотеку, а иногда даже сходить на ужин.       В тот день вылазка оказалась очень занимательной. Если бы Широяме Юу сказали прежде, что он станет спокойно есть в «общем стойле», как скот на ферме, — тот не поверил бы. Писатель и в рестораны-то не ходил, всегда искал уединения. Здесь его пристрастия изменились. Потому он и бровью не повел, когда в столовой к нему подсел неизвестный молодой человек в стандартной робе «старичков».       – Доброго вечера! Вы не против? — вопрос был задан, но ответ едва ли требовался: парень с подносом уже примостился напротив, с воодушевлением вооружаясь приборами. Палочки разделились с задорным щелчком. — Приятного аппетита! Я, кстати, Казуки.       – Привет, — равнодушно отозвался мужчина, бесцеремонно разглядывая нового знакомого. Суетливого, яркого, приторного, будто прямо перед лицом Юу раздавили сочный спелый персик, и теперь сок стекал по коже липковатыми дорожками. Он облизал губы, однако не почувствовал ожидаемой сладости.       – Юу, — коротко бросил Широяма, деликатно прощупывая собственные ощущения от соседства. Они варьировались от «плевать» до «неплохо».       – Юу? — игриво переспросил Казуки, старательно пережёвывая кусок тофу. — Ты свеженький. Уже не «Юу», но ещё не кто-то другой.       – А ты, получается, уже несвеженький, — беззлобно поддел Юу в ответ.       – О, ещё какой, — Казуки ничуть не обиделся, обезоруживающе дружелюбно заулыбался.       Мельтешащий взгляд паренька просканировал соседа, остановился на чужом мизинце — единственном пальце, что ещё хранил остатки чёрного лака, давно успевшего сколоться с других ногтей.       – Именно эта досадная деталь когда-то заставила меня поверить в происходящее: маникюру даже здесь хана! — рассмеялся он громко.       Писатель мысленно согласился. Несмотря на всю необъяснимость его физического преображения сразу после перехода, все дальнейшие манипуляции для поддержания собственной внешности были самыми обыденными. Никто не просыпался с отлаженной причёской и в идеально отглаженной одежде. Здесь была прачечная, спать он предпочитал нагишом, а утрами бесстыдно пользоваться безотказным Койю и его волшебными руками, усмирявшими длинные волосы Широямы в два счёта.       – Никогда не был поклонником всех этих гендерно расплывчатых элементов в образе.       – Правда? Я-то вот точно жертва субкультур. Ну, в прошлом, — поспешно поправился Казуки, показательно поправляя воротник стоечкой с шутливо-важным видом.       – Десятки оттенков чёрного лака?       – Всего одна бутылочка, и та старьё. Зато пирсинг как смысл жизни. Вроде как самовыражение.       – Являются ли дырки в теле, какие есть у миллионов в тех же самых местах, хоть сколько-нибудь самовыражением? — пресно позанудствовал Юу, хотя в уголках глаз складывались лучики-морщинки доброжелательности.       – Какой унылый взрослый дядя, — легко отбился парень, причём практически в буквальном смысле: неловко мотнул рукой с зажатыми в ней палочками, отчего те чуть не угодили кончиками аккурат в лицо собеседника. — Извини. Я не в меру неуклюж. Это мой порок. Неистребимый, как заявляет мама моего звена.       – И где же оно? Твоё звено.       – Ох, — тут Казуки продемонстрировал такой калейдоскоп эмоций на хорошенькой физиономии, что на этот раз не удержался Широяма — расхохотался в голос.       – Понимаешь, — начал гений пантомимы свою душераздирающую историю, доверительно склонившись к столу, — всё было прекрасно. Я за два дня управился, перевёл его, поселил к себе, все дела. Он, конечно, кусался поначалу по инерции, но потом всё устаканилось. И вот пришла его очередь… Мама! Он перевёл свою маму, ты представляешь?! Кто вообще переводит маму?! А потом она… Мужа! А он — дочь, то есть сестру моего звена. И вот, я в окружении их семейства. И мы теперь, как стая уток, очень спокойных и молчаливых уток, топаем везде вместе. То есть они-то и спокойны, и молчат, а вот я…       – Ты поэтому здесь один? — едва сдерживаясь, сквозь смешки выдавил писатель.       – Да. Мне нравятся его родные, правда. Но всё же я с нетерпением жду переселения.       – Переселения?       – Его самого. Ты не знаешь? Говорят, уже есть целые районы, свободные для полноценного заселения. Настоящие дома для постоянной жизни. И туда постепенно перевозят тех, кто на этой стороне уже давно. Наша с Манабу очередь вот-вот подойдёт, и мы уедем строить нечто новое. Вдвоём, — с нажимом добавил он, по-мальчишески мечтательно улыбаясь.       – И как часто происходят эти транспортировки?       – Раз в пару недель, насколько я знаю. Забирают человек по десять с каждого шатра. Нам уже выдали метки, — Казуки гордо приподнял рукав и продемонстрировал запястье, на котором болтался бледно-розовый пластиковый браслет.       – Поздравляю, — автоматически пробормотал Юу, не ощутив ровным счётом ничего на чувственном уровне, хоть и восполнил по отмирающей, но борющейся за жизнь привычке этот пробел ворохом мыслей. «Недостающая эмоциональная часть компенсируется мысленной реконструкцией», — как и завещал Кай.       Он спокойно мотнул головой, принял информацию, отложив на потом, и задал вопрос, безопасный и невинный:       – Тебя-то кто затянул?       Парень страдальчески заскулил, вполне себе достоверно, снова припал грудью к столу, практически утыкаясь ей в еду, и громко шепнул, по очень большому секрету:       – Мама, блин.       Широяму буквально скрутило пополам от накрывшего веселья. Наверное, на него оглянулась вся публика столовой. И все только одобрительно кивали и улыбались, никто не осуждал и злобно не шикал, мол, мешаешь, неприлично, давай потише. Сам же Юу именно так и поступил бы. Пару недель назад. ***       Домой он возвращался в облаке лёгкой задумчивости, не замечая дороги, шёл и шёл, повторяя про себя реплики Казуки. Вопросы прорастали в голове свежими побегами. Ему было интересно, куда же отвозят тех, кто завершил переход и закрыл лакуну, что с ними делают? Не опасно ли тащить за собой в неизвестность Таканори?       В отличие от других дилемм, эта разрешалась в сердце молниеносно — ему было всё равно. Даже если предположить, что волшебные беспилотные автобусы сгружали человеческую массу в компостные ямы и перерабатывали в биотопливо или в ту же будущую темпуру и рис, Широяма не волновался по этому поводу. Определяющим было лишь то, что Мацумото может хоть какое-то время принадлежать ему всецело и полностью, без всяких других углов треугольника. «А ещё он будет здоров», — торопливо оправдывал разум своё хищническое, гаденькое желание. «Здесь нет болезней, значит он больше не будет страдать. Это же хорошо?»       Юу снисходительно улыбался сам себе. Его точка зрения плавно смещалась в сторону оптимистичных убеждений парня из столовой, она, будто блуждающий огонек, переходила от «подозрительно» к «теперь всё будет просто замечательно». Конечно же, только так и никак иначе. «Хватит искать подводные камни. Наверное…»       Омрачали его грёзы об обладании только догадки о том, что Таканори в свою очередь неизбежно потянет за собой в зазеркалье ещё кое-кого, и тут ему становилось не по себе. Широяма хотел бы только одного — чтобы их цепочка оборвалась на Таканори.       Юу медленно поднес кисть к электронному датчику, махнул рукой. Теперь он делал это на автомате, так же привычно, как чистил зубы и мылся, в общей стерильно-чистой душевой. Ни тени сомнения — он просто делал как надо, как было заведено, его тело знало, как правильно поступать, лучше, чем сам Широяма. А если не знало — браслет на руке напоминал ему о правильном варианте. Порой Юу казалось, что разум — это нечто лишнее, инородное, оставшееся в покорном млекопитающем. Рефлексирующий мозг воспринимался инопланетным захватчиком-паразитом. Только он мешал полному счастью некоего животного, у которого пока даже имени не было.       Едва различимые, но однозначные звуки из спальни Койю заставили Широяму резко вскинуть голову и замереть. Чавкающие, влажные — каждый половозрелый человек в мире знает толкование этих шумов. Раскачка, шлепок, мокрый ритм ускорялся, словно часики похоти сошли с ума и вертелись всё быстрее. Кожа об кожу, не искрящая при трении, только хлюпающая неприятным диссонансом в тишине белых комнат. Однако Юу не испытывал никакого омерзения. И не было оправданий, почему он сложил ладони вместе, просунул их в щель расстёгнутой на все молнии тряпичной «двери» чужой комнаты и развёл их в стороны, открывая обзор.       Это выглядело обыденно, как подвижная картинка из анатомического справочника на угодливом экране. Широяма просто смотрел на Койю, так же, как прежде смотрел на подгнивающее яблоко. Оно тоже обнаружилось в общей картинке — сброшенное, лежало красным мячиком на светлом ковре. Теперь можно будет смело выбросить то, на что ранее рука не поднималась.       Место яблока на стеклянном кофейном столике занял Уруха, стоящий на четвереньках, как праздничное блюдо, точно по центру. Лицо было опущено, его завесой закрывали взмокшие рыжие космы, и от каждого резкого толчка пряди двигались всплесками, а голова безвольно моталась. Это порождало сомнения: жив ли человек, которого лениво и самовлюблённого насаживал на член Кай, пристроившийся сзади, стоя на коленках. Не к месту Юу вспомнил о том, что ковер на полу мягкий и приятный на ощупь, а вот вжиматься в холодное стекло наверняка больно. Суставы должны отвратительно ныть.       Уруха и существовал, и отсутствовал одновременно. И дело было не в том, что он не отражался в блестящей глади стекла, частично помутневшей от дыхания и пятен слюны и смазки на ней. Урухи не было в собственном теле — отрешённость сквозила в позе и редких тихих стонах. Мужчина сзади толкался внутрь и оттягивал, и снова входил, с аппетитом пошлепывая по бёдрам. «Мясо», — думал Широяма, рассматривая занятные детали, впитывая каждую мелочь: мокрые разводы, испарину, покрасневшие участки кожи в местах укусов, засосов и будущих синяков. Слух жадно всасывал чужое рваное дыхание и скользкий скрип мебели. «Просто как кусок мяса».       Всматриваясь в Уруху, писатель будто забыл о Кае, пока наконец не поднял взгляд на него и увидел ответный, прямой и наглый.       – Присоединишься? — беззвучно спросили улыбчивые губы Кая.       Пальцы сжались на тощей заднице Такашимы, он дёрнул его на себя, входя особенно глубоко. Койю только всхлипнул, опуская голову ещё ниже, подогнул выпрямленные руки и перенёс вес на локти. Положил лицо боком на стекло, отчего щека безобразно расплющилась. Сквозь его спутанные волосы Юу увидел лишь один немигающий глаз, остекленевший и яркий, словно у чучела в музее, из него ровным потоком текли равнодушные слезы.       Широяма отрицательно покачал головой в ответ, механически развернулся и пошёл к себе. То ли ему померещилось, то ли в спину действительно ударил чужой тихий смех.       Юу присел на свою кровать и только после этого выдохнул с удовольствием. Заворожившее его зрелище он назвал бы чудовищным, но в другой вселенной, у нынешнего Широямы оно не вызвало даже досады. Он торопливо глотал кислород и стихийно пытался проанализировать свои реакции, самой густой из которых была первобытно-физиологическая. Невольный акт вуайеризма возбудил его, что должно было смутить, но не смутило. В глубине души писатель пытался найти спасительную ниточку, убедить себя, что ему не хотелось ответить на великодушное приглашение к столу согласием, встать с другой стороны, двумя пальцами взять Койю за подбородок, расширить горячее мокрое отверстие поудобнее, расстегнуть ширинку и выебать своего сталкера в приглянувшийся упрямый рот. «Я ведь не хотел?» Уверенности не было, от этого в висках стучало надуманное самоосуждение.       Завершить анализ ему не дали негромкие шаги босых ног. Сначала по ковру, потом по плотной ткани-полу в прихожей и снова ковру, глушащему звуки. И вот обнаженный молодой мужчина стоял перед ним с виновато потупленным взором. Его разгоряченная кожа пылала, как после купания в онсэне. Он постоял так с минуту, набираясь смелости, а Юу вдыхал его запах, его и другого, чужих пота и спермы, ощущая, как наливается и тяжелеет член под одеждой в предвкушении. Койю робко шагнул ближе, медленно взял руки писателя и положил себе на ягодицы. Ладони с благодарностью смяли плоть, получая и давая разрешение на дальнейшие действия.       Уже лежащий, оказавшийся распятым на кровати под Урухой, Широяма отстранённо решил, что ему, собственно, без разницы, возьмёт его Такашима или, наоборот, позволит трахать себя. Банально хотелось секса, как кофе по утрам, как горячего в обед или как помочиться. Всё это было одинаково нужным и приятным.       Пока разморенный предыдущим половым актом мальчишка копошился с одеждой и упивался властью, то облизывая, то целуя мужчину в приглянувшийся местечки, Юу смотрел в белый шатровый потолок с безмятежностью и думал: «Теперь моя очередь». Но окончательно он понял положение Койю, его соглашательство, его отвратительные по своей природе отношения с другом детства лишь в ту секунду, когда юноша склонился над ним, приподнял бедра и стал тихо насаживаться на член.       Юу скользнул внутрь легко по чужой сперме, мышцы послушно пустили, привычно сжались, привычно дрогнули, как дрожал от нетерпения и восторга весь Уруха. Он цеплялся за плечи, отчаянно громко стонал и улыбался, улыбался, улыбался. Патологично-блаженно. Щеки пылали, а ненормальные глаза с безумными расширенными зрачками вопили о бесконечной, как небо, бездонной, как чёрный океан, любви.       Широяма впитывал, Широяма вдыхал, он гладил мокрые бока неистово прыгающего на нём парня, ловил мягкие волны удовольствия и представлял себе другого человека. Разрядка наступила быстро, быстрее, чем приходит подступающая к горлу рвота при отравлении. Пустота окончательно облепила Юу светлым и уютным ядовитым коконом.