Сержант головного Улья

От меня отщипывали по кусочку и укладывали горкой на весы. Кучка скопилась уже приличная, роняя кровь из переполненной чаши на пол. Вернее я думал, что на пол, если в темноте был пол или потолок. С каждым новым куском меня становилось все меньше. Странно, что не было боли. Совсем. Я будто смотрел на кого-то другого с простреленным легким и дырой в черепе. Этот кто-то носил мою гимнастерку, брил жидкую поросль оставшихся волос на затылке и помнил что-то важное. Настолько важное, что я никак не мог провалиться во тьму окончательно. Как бы она не звала меня ласково голосом Тура. Тур? Нет, не это. Другое. Что-то красное, горячее, как огонь. Вспышка молнии и удар грома. А еще голос. Знакомый голос и слово «раз». Темнота справа окрасилась бордовым, утекая от меня вдаль и больно ударив напоследок по глазам. - Грут! Я не мог пошевелиться и вздохнуть. Не понимал, что случилось. Почему так плохо? - Жив? Голос, но не тот, другой. Не знаю чей. Плевать. Оставь меня. Я должен вспомнить. Голова болит. - Грут? - Ян. Я вспомнил. Выстрел и голос. Вспомнил, кто убил меня. - Ян стрелял. Я пытался говорить. Это важно. Очень. - Одноглазый… убил. Кто-то тронул за плечо, зовя по имени. Кто посмел? Где уставное господин сержант? Распустились сопляки. Темнота снова стала непроницаемой. И ко мне опять потянулись скрюченные холодные пальцы. Иду я. Сейчас. Пальцы вцепились в запястье. Холодные и твердые, как у мертвеца. Резкий укол иголкой. Еще один. Я дернулся. Должен вдохнуть. Немедленно. Белое пятно света. Голова болела. Блевать тянуло. Проломлен череп. Скверно. - Очнулся. Господин преторианец, он очнулся. Сопляк какой-то писклявый. Лицо – мутное пятно. Слишком мутное и расплывчатое. Дерьмово. - Говори, кто стрелял в тебя. Еще кто-то. Я не видел ничего. Только белую муть и пятна. Стрелял, помню. Скажу. - Ян. Одноглазый. Стрелял. - Он бредит? - Нет, он в сознании. Голоса сливались со мной. Я говорил, и кто-то эхом повторял, ввинчивая звук шурупом в мозг. Больно. Забыл уже, как сильно бывает больно. - Допросить нужно. За черным пятном качнулось красное. Офицер. Кас. На него похож голосом. - Сейчас ничего не расскажет, господин офицер. Два дня нужно. Если не умрет. А это Франц. Молокосос. Лучше Зорг. Или Род. Кто угодно другой. Сопляк еще голову лечить. - Нужно чтобы не умер, - сказал Кас, - два дня. - Есть, господин офицер! Слава Королеве! Да не ори, ты. Я так точно сдохну. - Слава Королеве. Красное пятно качнулось и уплыло. Потом меня рвало. Долго и мучительно. Пустотой и желчью. Я засыпал и просыпался. Муть не уходила. Ослеп. Сопляк крутился рядом. Лечил. Толково. Не помню, чей он был. Харта? Нет, Хартов выкормыш стрелял в меня. Промазал. Дерьмовый стрелок. Кричали отбой, а потом подъем. Не важно. Слепому что день, что ночь. Зачем живу? Про одноглазого сказать. Совет должен знать. Это важно. Перевязка. Легкое прострелено, да. Долго будет заживать. Не до пробежек и тренировок. Встать бы. Раз не сдох до сих пор – должен встать. Боль стихает. Сжимается из одной огромной до двух поменьше. Затылок и грудь. Я должен встать. Скоро офицер придет. Сопляк не дал. Прикрутил ремнями к койке. Идиот. Сам знаю, когда можно, не учи меня! Франц поил и пытался кормить. Приказ исполнял. Прилежный. Когда пришел Кас снова громко орал, заставляя меня морщиться. - Говорить можешь? – спросило меня красное пятно. Я помнил, что он седой. Совсем старый, скоро на утилизацию. Но умный и хваткий по-прежнему. Болтали, что к Её Величеству близок, как никто. - Да… господин офицер. Виноват. Отвечал медленно и невнятно. Как тупой. - Кто стрелял в тебя? Голос у члена Совета сухой и неживой. Все по Уставу. Эмоции под запретом. И я так буду. Постараюсь. - Преторианец Ян… господин офицер. Я не видел лица, но, кажется, слышал выдох. Короткий, ничего не значащий. - Дезертиры у тебя в выпуске, - сказал Кас, - двести тридцатый и сто пятьдесят шестой. Как допустил? Гулко ударило в груди. И все. Хорошо. Правильно. Так и надо. - С третьего приграничного… они. Оба... Патруль нашел… Обратно… их не взяли. Приказали выпустить… в головном. Сказал, как кросс пробежал. Покрылся потом. Красное пятно офицерской формы плавало перед глазами. - Следил за ними… Странные… оба. Двести тридцатый… заживал медленно. Анализы взял… Странные анализы… В преторию доложил…на Совет вызвали. Преторианец молчал, не реагировал. Проверял меня? Правду ли говорю, не путаюсь. Нет, память крепкая. Ослеп только, а так здоров головой. - Совет… передал неофита… преторианцу Яну… я увидел снова… только на экзамене. Дышал еле-еле. Сглотнул и продолжил. Сто пятьдесят шестой. Тур. Не знал я, что про него говорить. Звал сбежать, я поверил, а он предал. Остальное тоже рассказывать? Чем в тренировочной с ним занимался? В груди снова бухнуло. Надсадно, со скрипом. Теплом потянуло, как от углей в жаровне. И опять холод и пустота. - Сто пятьдесят шестой… тоже странный… недоломанный… слабак. Не сдал… - Где были дезертиры, когда в тебя стреляли? – задал еще один вопрос офицер. - В избе… со мной. Двести тридцатый… рядом с преторианцем. Сто пятьдесят шестого… я бил… На этот раз нигде ничего не бухнуло. Правильно бил. Надо было все время бить. - Не уследил я, господин офицер… Виноват. - В наряды пойдешь, когда встанешь в строй, - выстуженным голосом сказал преторианец, - потом на пере-аттеста-цию. Слава Королеве. Да, я встану в строй! И все будет по Уставу! - Слава Королеве, - ответил я. Пятно красной формы качнулось и ушло в сторону. Тихо щелкнула закрывшаяся дверь. Я выдохнул и закрыл глаза. Поживу еще. Все искуплю. Каждую неуставную мысль. Больше ни одного слабака в выпуске. Только правильные, годные васпы. Я все-таки встал. Голова тяжело тянула к полу. Я упирался в стену лбом. Упрямо и зло. Сознание щелкало как тумблер «вкл/выкл». Сопляк писклявый суетился рядом. Надоел. Не выдержу сейчас – не выдержу никогда. Не упал ведь ни разу. Мыслей нет. Вместо них в голове болотная жижа, а в глазах сахарная баланда. Скверно. Надо думать, надо вспоминать. - Франц, - позвал я сопляка. Здесь был. Кажется. - Что? - Где… дезертиры? - Не нашли. Один точно убежал, а второй сдох. - Кто… сдох? - Сто пятьдесят шестой. Руки подломились. Лоб поехал по стене вниз. Удержался. На стиснутых зубах. Сдох. Теперь не в Улье, ни в деревне. Нигде. Был и нет. Тумблер щелкнул на «выкл». Это правильно. Не выжил бы все равно. Себя мучил, меня мучил. Теперь всё. - Как… сдох? - Не знаю. Преторианец Ян докладывал на Совете. В вертолете был с дезертирами. Пилот-предатель отвернул от Улья. Ушли в квадрат ополченцев. Ракету поймали в двигатель. Один дезертир сдох, второй сбежал. Офицер с ногой сломанной. Найдут дезертира, не переживай. Совет с ним разберется. Ян сказал, что сам разберется. - Как … Ян? Наказать…должны. - За что? - В меня… стрелял. - На Совете преторианец Ян доложил, что стрелял двести тридцатый. Так, значит. И не наказали. Я виноват, да. У меня неофит экзамен не сдал. Но меня тоже должны были на Совет. А не вот так, чтоб сам преторианец пулю в затылок. Не по Уставу это. Нельзя. Наказать должны были. Не знаю, как, но наказать. Странно. Не понятно. Сержанта застрелил, а неофитов на Совет. Ребус. Я опять потек по стене вниз. Дернулся, шире расставив ноги. Стоять! Думать! В меня из маузера два раза. Почему? Ненавидел так сильно? Нет. Зачем решил убрать? Мешал я ему? Что мог увидеть? Его с двести тридцатым? Меня убил, неофита забрал. На Совет? Чушь. Вертолет был нужен. Уйти хотел сам. Сука. И неофита с собой забрать. Как я Тура. Не вышло. Сбежал двести тридцатый. А Тура одноглазый сам пристрелил. Со злости. Теперь снова здесь в Улье. Совету зубы заговорил. А я, значит, живой свидетель. Пока живой. Слепой и слабый. - Франц. - Что? - Жрать принеси. Ушел сопляк, замком двери щелкнул тихо. Теперь можно. Я ударил кулаком в стену. Потом еще раз и еще. Затрясло как в лихорадке, задавило удушьем. Не я держался за стену – весь Улей упал на плечи. И давил без жалости. Боль прорвалась наружу, оставляя горячие дорожки на щеках. Вытапливая, вымывая остатки сил. Я зарычал, вцепившись зубами в руку. Да крови прокусил. А слезы все текли. Сам слабак. Калека. Ничто. Этого ты хотел, Тур? Скажи мне. Скажи, как жить без тебя.