Zwei Herzen die brennen

      Линдеманн был на взводе, Круспе мог определить это по малейшему движению, по незначительному взгляду. Рихард лишь обессилено смотрел на мелькавший за окном пейзаж, представляющий собой неразборчивую массу серых зданий Берлина, различных вывесок и прохожих. Он и сам порядком нервничал, так как понял, куда они направляются, после первых десяти минут движения. Рихарду необязательно было спрашивать Тилля об этом, все было ясно, как редкий солнечный день в их большом сером городе, утонувшем в отчаянии людей, уставших от бесконечных дождей. Они ехали к Линдеманну домой, в то самое место, где Круспе провел немалую часть своей жизни за многочисленными празднованиями очередных успехов. Некоторые из них были совсем неважными, но для ребят каждое такое собрание значило нечто большее, особенное, то, что могли понять только они. И теперь, смотря в лобовое стекло своей резко остановившейся машины и видя знакомые улицы с невысокими домами, Рихард все больше и больше уходил в свои воспоминания. Кажется, он даже немного улыбнулся им той самой грустной улыбкой уставшего человека, в чьих глазах плескалась тоска, перемешанная с болью от осознания невозвратимости прошлых лет, того времени, когда все вокруг было простым, когда все они еще не были поглощены этой суровой реальностью, преследовавшей их сейчас. Однако резкая боль, вызванная впивающимся в плечо ремнем безопасности, вернула Рихарда в мир, и он молниеносно покинул пристанище своих мыслей, в которое боялся зайти последние несколько недель.       За все время поездки, которая успела стать настоящим испытанием благодаря неповторимым берлинским пробкам, никто не проронил ни слова. Тилль, практически ни разу не моргнув, стеклянным взглядом испепелял лобовое стекло машины Круспе, и лишь напряженное сопение в дыхании Линдеманна выдавало его внутреннее бурление раздражения и беспокойства, слившихся в невообразимо экстремальный микс.       Тилль с присущим ему шумом вышел из машины, громко хлопнув дверью. Круспе хотел было выразить свое возмущение по поводу неподобающего отношения к своей любимице, которая достаточно продолжительное время находилась в особых фаворитах, но он был абсолютно обессилен для всякого рода пререканий, поэтому лишь терпеливо промолчал и вышел следом.       — Давно меня здесь не было, — неожиданно для самого себя сказал Рихард, который уже успел отойти от случившегося в студии, в очередной раз поражаясь переменчивости своего настроения. Возможно, он на подсознательном уровне хотел разбавить эту напряженную атмосферу, которая впервые встречала его в этом доме.       Но попытка Круспе не увенчалась успехом. Линдеманн, не обратив на своего друга никакого внимания, будто и вовсе присутствовал в доме один, молча, прошел на кухню. Находясь в подобном состоянии, Тилль не столько боялся себя, сколько переживал за своего друга, с которым он в данном расположении духа мог сделать, что угодно. Линдеманн абсолютно не был способен объяснить себе почему, но его раздражало то, что его лучший друг находится в таком критическом положении. Тилля доводила до страшнейшего исступления сама мысль о том, что он совершенно бессилен в данной ситуации. Но с этим мириться мужчина не хотел и уж тем более не собирался.       Воспоминание о присутствии Круспе в его гостиной моментально отложило все не дающие покоя блуждающие мысли Линдеманна на второй план. Он понимал, что у него будет достаточно времени наедине с самим собой, чтобы еще ни единожды вернуться к ним. Мужчина достал массивную бутылку текилы из своих личных запасов, которые находились чуть ли не в каждой комнате дома, удачно нашел пару рюмок в шкафу с чистой посудой и поспешил к ожидавшему его гостю.       Хлопнувшая дверь в гостиную отвлекла Рихарда от созерцания очередной новоприобретенной картины Линдеманна, которая красовалась в самом центре главной стены комнаты. На том самом месте еще недавно висела огромная плазма. Теперь же произведение искусства занимает освободившееся место, вгоняя Круспе своими серыми красками в еще большую тоску.       Рихард повернулся к прибывшему хозяину дома, решив, что потом обязательно спросит о важности данной вещи. Мужчина посмотрел на Линдеманна, приметив у того в руках две стопки и бутылку горячительного, усмехнулся и встретился с ним взглядом, отметив в глазах напротив небывалую усталость. Вот, что делает с людьми дом, место, в котором не нужно притворяться, выдавать чужие эмоции за свои, в котором можно просто расслабиться и быть собой. Однако что-то до сих пор мешало Тиллю сделать это, отдаться атмосфере родного жилища и успокоиться окончательно.       Линдеманн поставил бутылку и две рюмки на стол и всем немалым грузом своего тела облегченно плюхнулся на диван, чувствуя приятную дрожь в расслабляющихся мышцах. Мужчина мельком посмотрел на кресло, находившееся напротив.       — Садись, — не поднимая взгляда на Круспе, хрипло проговорил Тилль с явным намеком на приказ.       Рихард уселся в кресло с недовольным видом: раньше он всегда занимал диван, оккупируя его своим немаленьким телом полностью. Мужчина решил пропустить мимо ушей тот приказной тон, которым одарил его товарищ, понимая, что перед тяжелым для обоих разговором не стоит зацикливаться на таких мелочах. Конечно, он знал, что его ждет расспрос без вопросов. Круспе предполагал, что Линдеманн как обычно посмотрит на него своим фирменным взглядом «я не терплю возражений», и тому ничего не останется, кроме как выдать все подчистую. И он окажется прав. Только проблема-то заключается скорее в незнании происходящего самим Круспе, чем в нежелании рассказывать все товарищу. Хотя и без второго не обошлось. Кажется, что лид-гитаристу всегда будет свойственно пытаться остаться со своими проблемами один на один, не делясь ими с близкими людьми. Даже родная дочь Рихарда не знает о его положении, что уж говорить о согруппниках.       Линдеманн разлил содержимое горячительного напитка в обе рюмки и, все так же избегая зрительного контакта со своим другом, небрежно придвинул одну стопку в сторону Круспе.       Проследив за одинокой каплей, упавшей на стол, Рихард взял текилу и снова попытался заговорить с мужчиной напротив.       — А почему без лайма? — усмехнувшись, произнес лид-гитарист и разом опрокинул все содержимое в себя.       Очередной раз проигнорировав Рихарда, Тилль крепко сжал рюмку с необходимым в данный момент содержимым и в долю секунды осушил ее. Он лишь слегка прикрыл глаза, чтобы справиться с обжигающим свойством напитка. По истечению нескольких секунд он открыл их и впервые за столь продолжительное время взглянул на Круспе слегка покрасневшими глазами. С минуту храня абсолютное молчание, он пытался продолбить взглядом дыру в черепе друга. Однако неожиданно для себя самого он повышенным тоном рявкнул: — Рассказывай.       После этого слова вся уверенность Рихарда в себе мгновенно улетучилась. Он уже было собирался рассказать Тиллю то, в чем даже себе боялся признаться. Однако хриплый и уставший голос друга умерил его пыл. Круспе вдруг понял, что не может произнести ни слова, хотя совсем недавно отличался болтливостью и словно рвался в разговор. То же самое произошло и с его глазами. Рихард, искавший зрительного контакта со своим другом еще несколько минут назад, увидев эти серые, как их город, глаза, опустил свой взгляд на опустевшую рюмку, которая до сих пор покоилась в руках лид-гитариста. Мужчина испытал стыд, будто он сейчас не с другом, который всеми силами пытается его поддержать, жертвуя своими собственными нервными клетками, а с мамой, которая уличила его в курении, будто ему сейчас не сорок восемь лет, а пятнадцать.       — Дружище, прости за все это, — с нервным смешком проговорил Круспе осевшим голосом. Он физически ощущал потребность извиниться перед своим товарищем, который, несмотря ни на что, не отвернулся от него. Линдеманн сидит сейчас с ним, ждет ответа, такой родной, что у Рихарда защемило в груди от осознания происходящего. Кажется, что еще никогда они не были настолько близки, как сейчас.       — Рихард, пожалуйста, — его голос еле заметно дрогнул на имени лучшего друга. Он больше не мог мириться с этой постоянной неосведомленностью. Мало кто сможет когда-либо себе представить, что творилось внутри мужчины после каждого приступа Круспе. И сейчас, пребывая наедине друг с другом, наедине с этой проблемой, он чувствовал, что находится как нельзя ближе к желаемой разгадке, и это вызывало некий трепет в груди Тилля.       — Я должен знать, — заключил Линдеманн, которому стоило огромных усилий придать своему голосу присущую ему твердость и не сорваться на неистовый крик.       — Это началось еще в Америке, — со вздохом начал Рихард. — Я тогда думал, что просто устал от той жизни, от жизни без музыки, устал от Марго, мешающей заниматься даже своим собственным проектом. Я хотел убежать оттуда, Тилль, — мужчина поднял глаза на своего друга и продолжил: — Правда хотел. Думал, что станет легче. Однако, как только я сошел с борта самолета и увидел старый добрый Берлин, как всегда радующий своим обилием разнообразных красок, я понял, что станет только хуже, что ни Америка, ни Марго, никто не виноват в моем состоянии кроме меня. Я сам довел себя до этого, понимаешь? — Круспе замолчал на несколько минут, обдумывая продолжение и ощущая, как груз на плечах постепенно уменьшается. — Бесконечные перелеты, концерты, выпивка, женщины — все это издержки нашей работы, которую я все равно люблю, очень люблю, правда. То, что мы делаем, отчасти дает мне смысл жить. Поэтому я не имею права жаловаться, успех не обошел стороной как-никак. Я знаменит, богат. Однако все это выходит за рамки моих возможностей. Я захотел прыгнуть выше головы, и вот что вышло, — на этих словах Рихард усмехнулся и развел руки в стороны. — Я сломался. Рихард Цвен Круспе сломался, не смог выдержать жизни. Не считай меня нарциссом, хотя бы не больше, чем обычно, но я, правда, думаю, что в моей жизни последние двадцать лет все шло слишком хорошо. Когда-нибудь это должно было кончиться, и вот момент настал.       Круспе встал со своего места и подошел к окну. Ему нужно было передохнуть, собраться с мыслями и перейти к не менее тяжелой части его рассказа, к тем истерикам и дрожащим рукам, свидетелем которых Линдеманн не единожды становился. Рихард был благодарен Тиллю за то, что тот молчал, давал Круспе передохнуть и успокоиться.       — Что же касается моего физического состояния, — начал мужчина после пятиминутной паузы, повернувшись лицом к окну. — То, что ты видел, происходит не так часто, как ты, возможно, мог подумать. Когда я один, я чаще всего пью, чтобы заглушить те навязчивые мысли, что не дают покоя уже несколько недель. Могу сесть за гитару, но через несколько минут, снова увидев эти блядские дрожащие руки, откидываю ее в сторону. Забавно, ведь даже в такой ситуация я, блять, играю на публику. Почему это случается только тогда, когда рядом кто-то есть? Почему кто-то обязательно должен видеть мои слабости? Почему ты должен их видеть, Тилль? — на последних словах голос Рихарда сорвался на крик. Однако он все равно не повернулся к Линдеманну лицом, так как боялся увидеть в них то, что окончательно добьет его. Он заметно нервничал, плечи и руки задрожали, а бедная рюмка, которую так и не соизволили поставить на стол, так и норовила упасть в объятия мягкого ковра. Круспе не мог себя сдерживать, он уже ждал, что сейчас сорвется и в очередной раз покажет себя не с лучшей стороны.       Тилль слушал эту исповедь с предельным вниманием, опасаясь пропустить даже самую ничтожную деталь. Он тщательно анализировал каждое сказанное Рихардом слово ну или, по крайней мере, изо всех сил старался это делать. Признаться честно, в данный момент он не отдавал отчета даже собственным действиям, потому как такое откровение заставило его очутиться в состоянии некой прострации. Мужчина был абсолютно безразличен ко всему, что его окружало. Сейчас все его внимание было направлено в сторону Круспе, с которого на протяжении всего рассказа он не сводил своих глаз, изредка моргая, боясь потерять его образ даже на несчастные доли секунд. Линдеманн слушал его с подобием некого упоения, будто поглощая неимоверно интересную книгу. Но переживания за ключевого персонажа были в миллион раз сильнее и невыносимее, ведь это был главный герой жизни Тилля.       В один момент начало происходить то, чего мужчина боялся с недавних пор больше всего на свете. Увидев настигающий Круспе приступ, Линдеманн молниеносно подорвался с места и за считанные секунды оказался рядом с Рихардом. Он понимал, что угнетать себя этим не имеет никакого права. Тилль должен быть сильным, ведь это нужно не только ему самому, а в первую очередь его лучшему другу. Мужчина подобно спасательному кругу крепко обнял твердые плечи Круспе, изо всех сил пытаясь оградить и защитить его от всякого рода невзгод. Уткнувшись носом в макушку Рихарда и сделав глубокий вдох, он почувствовал ядреный аромат геля для волос, но даже этот запах сплошной химии был для него родным.       — Все хорошо. Успокойся, — хрипло прошептал мужчина, медленно поглаживая плечи друга.       Для всего мира он был Рихард Цвен Круспе, но для него он просто Рих, старый и добрый друг, самый близкий и родной человек. И Тилль во что бы то ни стало поможет ему.       Данное действие со стороны Линдеманна должно было успокоить Круспе, заставить того выдохнуть и собраться, однако, ощутив руки вокалиста на своих плечах, Рихард задрожал еще сильнее. Он не знал, как ему следует реагировать на самом деле, правильно ли все это, поэтому решил действовать интуитивно, делать то, что хочется в данный момент.       Круспе повернулся к Тиллю лицом и, не поднимая своих глаз, уткнулся тому в шею, обнимая в ответ и вдыхая родной запах Линдеманна, запах сигарет, пота и алкоголя. Лид-гитаристу казалось, что сейчас нет ничего важнее их двоих, что сейчас все встало на свои места. Не хотелось ничего. Ни пить, ни разговаривать, ни придаваться самобичеванию в сотый раз. Хотелось просто стоять так целую вечность, не обращая внимания ни на что.       — Останешься сегодня у меня, — тихо, но в то же время твердо проговорил Линдеманн, крепче прижимая Рихарда к себе.       — Хорошо, — сказал Круспе в ответ, пытаясь как можно четче произнести слово, насколько это позволяло ему его положение.       — Рих, — начал было Линдеманн, но резко замолчал.       — Что? — отозвался Рихард и поднял на друга свои глаза, полные усталости и грусти.       — Я всегда буду рядом.