***
— Я пришел! — Ким Сокджин хоть и спокойный парень по натуре, но вот голос всегда выдает его настроение с поличным. Чимину показалось, что он чрезмерно довольный и веселый, но отвечать на бодрое приветствие студент не торопился, ибо работа была в самом разгаре. Только когда Джин недовольно пробурчал, что его не замечают, и быстро проскользнул в дверном проеме на кухню, Пак повернул голову, прикрикнув вслед вежливое «привет, хен». Юнги очень удачно замер у окна, никак не реагируя на шум в квартире, будто вместо зрения внезапно слух потерял. Это мальчишке было на руку, потому что такой натурщик — мечта любого художника: не двигается, не отвлекается, лишних вопросов не задает и подсмотреть процесс работы не пытается. — Эй, Чимин, ты что тут забыл? — Сокджин осторожно заглянул в комнату и от представшей картины чуть не потерял дар речи. — Ну нифига себе, я вижу, вы не скучали. Чимин в ответ добро улыбнулся, едва отодвигаясь в сторону от мольберта, чтобы старший смог оценить тонкие наброски карандашом на холсте. Они еще не были похожи на полноценную картину, но заметно обрисовывали контуры в целом. Да и те самые мелкие детали, без которых невозможно было начать рисование, тоже выгодно выделялись на фоне белоснежной поверхности листа. Парень приложил ладонь к губам, показывая тем самым, что вслух восторгаться будущим шедевром не нужно. Он боялся пискнуть лишний раз по поводу портрета, так как постоянно был в напряжении от общества несговорчивого старшего. Ведь в голове у Чимина постоянно мелькала мысль, что Юнги в любую секунду вполне может взбрыкнуть и отказаться позировать, если что-нибудь из случайного разговора покажется ему оскорбительным. Джин тихонько подмигнул, показав большой палец вверх, и Паку внезапно стало так приятно и радостно, аж обнять ценителя искусства захотелось, но сдержался. — Чем занимались весь вечер? — Джин аккуратно присел на край кровати, обращаясь скорее к Юнги, нежели к Чимину. Но от блондина не последовало никакого ответа, а Пак задумчиво прикусил кончик карандаша. Как прошел вечер?***
А вечер прошел очень даже плодотворно, Чимин такого не ожидал. Юнги хоть и редко отвечал на вопросы младшего, больше предпочитая молчаливо качать головой или коротко кивать, но все же давал обратную связь. В какой-то момент Пак понял, что спокойно может говорить за двоих, и это не вызовет какого-либо недовольства со стороны хозяина квартиры. Их темы были совершенно разношерстными, нефиксированными, спонтанными. Студент мог спокойно рассуждать о великих художниках эпохи Возрождения, а потом с восторгом переключиться на удивительный колорит широкоплечих футболок в соседнем магазине. У Юнги выхода не было, приходилось все выслушивать и как-то давать понять, что монолог не проходит мимо ушей. Чимин это ценил с первых минут и давал собеседнику необходимые паузы для переваривания информации, а потом с новой волной начинал очередной рассказ. Он готовил ужин для Мина наспех и неумело. Студенты прекрасно знают, что такое жизнь холостяка на копейки, когда в холодильнике парочка грызунов повесилась, а ничего более, чем обычный омлет, к сожалению, не выходит. Зато у Юнги на кухне куча всяких вкусностей, купленных Сокджином, которые можно тупо смешать в одно, не соблюдая пропорции, и все равно выйдет вкусно. Слепой парень принял экспериментальную готовку Чимина с благодарностью, съел все до последнего кусочка, но… — Ты пересолил все, что только можно. Влюбился что ли? — Нет, — Пак от такого прямого вопроса чуть залился краской, пряча лицо, но вовремя вспомнил, что Юнги при всем желании реакции не увидит. Чимин читал соседу ту самую книгу, которую последний с таким интересом листал во время их первой встречи. История про слепого музыканта, что не смог смириться с недугом до конца своих дней, а отчаяние выливал в мягких звуках фортепьяно. До самой последней строчки Пак держал выступающие слезы, но голос предательски дрожал, да и частое сглатывание комка напряжения в глотке выдавало его со всеми потрохами. Юнги же молча водил подушечками пальцев по стеклу, едва вздрагивая в кульминационные моменты романа. Чимин замечал это краем глаза и понимал, что зря он, наверное, предложил свою помощь в чтении. — Я тоже музыкант, — Мин отозвался совершенно неожиданно и тихо, когда с момента конца чтения прошло минут десять и Чимин вновь приступил к работе над портретом. — Я тоже писал музыку, когда мог видеть ноты. Но после аварии я не могу сидеть за синтезатором. Это для меня слишком, — Юнги впервые приоткрыл для Пака свои переживания, и художник ничего не смог ответить. Он чувствовал, что это неправильно — оставлять без внимания внезапную откровенность, и надо бы блондина как-то утешить, только вот все фразы пропадали ровно в тот момент, когда парень пытался открыть рот.***
— Хен, зачем ты вечерами включаешь и тут же выключаешь свет? — этот вопрос еще с первого дня прожигал в мальчишке огромную дыру любопытства, а теперь он являлся личным свидетелем этого феномена. — Я проверяю чувствительность зрения. — Вот оно что, а я раньше думал, что тебя похитил Сокджин и ты так даешь сигнал о спасении, — парню стыдно за свои мысли, да и озвучивать подобное он не собирался, если бы не ситуация. Знает же, что все его подозрения были бредом. — Что? Нет, я, конечно, подозревал, что ты идиот, но чтобы настолько… — Юнги крутит пальцем у виска, и Паку отчего-то так смешно, что улыбка по лицу расползается. До того момента, пока собеседник не решает продолжить фразу. — Да еще и скучный, к тому же. — Я не скучный, а очень даже веселый. У Сокджина-хена спроси! Он подтвердит. — Тогда опиши мне себя. Только нормально, ты же художник, — и снова эта просьба, от которой Чимин невольно прикусывает губу в смятении. Он никогда подобным не занимался, да и разве можно описать себя объективно? Не писатель же, как Тэхен — словами мыслить сложно, только образами выходит более или менее. Но Пак все же решается. Описывает мягкие пряди волос цвета крепленого красного вина, что неровно спадают на лоб, и что очень заебывает поправлять их на парах. Описывает пухлые щеки, за которые его так любят теребить все знакомые, приговаривая что-то вроде «ты такой миленький, ни в коем случае не худей и чаще смейся». Описывает глаза-улыбочки, что становятся совсем уж узкими, когда Чимин проявляет дружелюбие, прямо как сейчас. Описывает пухлые губы, на которые засматриваются все, без исключения. Пак настолько увлекается собственными словами и воспоминаниями, что не замечает, как Юнги заметно приближается. А потом запускает пальцы в те самые винные волосы, соскальзывая вниз по лбу, очерчивая кончиками прикрытые веки и линию носа. Будто перепроверяет рассказ на правдивость. Чимина пробирает до костей от нахлынувших ощущений, потому что Юнги так близко и так откровенно пытается собрать в единый пазл образ собеседника, что невозможно отстраниться. Когда первые фаланги проскальзывают по губам, у Пака в голове миллионы салютов взрываются, а яркие искры перед глазами сливаются в одно белоснежное пятно. В Юнги, который, кажется, даже слегка улыбается. — Прости, хен, мне пора, — младший резко срывается с места, наспех выбегая из комнаты и натягивая кроссовки. Он не видит изумленного взгляда Сокджина, говорящего по сотовому, да и свитер забывает на вешалке. Бежать, скорее. Подальше. Все это неправильно.