Те, кто всегда здесь.

Глава четвертая. Дуэль без победителей. Ондхон открыла тяжелую дверь. Перед ней была просторная восьмиугольная комната, огромные окна открывали обзор во все стороны света. Мебели почти не было, только посередине стоял большой стол, заваленный старинными манускриптами. Саурон никогда не пренебрегал никакими знаниями и, получив доступ к книгохранилищам Минас-Анора, изучал труды западных ученых внимательно и с интересом. На подоконниках располагались различные астрономические приборы, на изящной кованой подставке был установлен палантир Короля Элессара. Утратив свой палантир во время гибели Барад-Дура, Гортаур очень дорожил доставшимся ему сокровищем. В дальнем конце Ондхон разглядела высокую фигуру, одетую в черную с серебром форму воинов Цитадели, пышные темные волосы спадали на широкие плечи. Саурон не повернулся к незваной гостье, молчание затягивалось. Ондхон спокойно ждала. Наконец, Гортаур сказал негромко, с насмешкой: - Можешь не представляться. - Узнал? - Догадался. Без тебя дело все равно бы не обошлось. Этот облик тебе вполне соответствует: как была прислугой на побегушках у Валар, так и осталась. - Зато ты, я вижу, обрел желанную свободу, - Ондхон оглядела кованые двери, прочные решетки на окнах, - то в одной крепости, то в другой. - Это только видимость, да и то на время, пока не закончу строительство человеческого муравейника. Вот тогда я обрету истинную свободу. Свободу творчества. Саурон наконец повернулся к Ондхон лицом. В его темных глазах она не увидела прежней ненависти, их наполняла древняя мудрость и груз многовековой усталости. Как и у нее. Старинный враг. - Странно, прошлые поражения до сих пор не научили тебя, что Единый никому не позволит распоряжаться судьбой своих Детей. - Так я и не собираюсь уничтожать или переделывать людей, просто наведу порядок в их обществе. Каждый будет добросовестно выполнять свою работу, не будет войн, голода, нищеты, правонарушений, все станут получать достаточно пищи и одежды для поддержания нормальной жизнедеятельности, счастливо жить и размножаться при всеобщем благоденствии. - И человечество станет безмозглой машиной, обеспечивающей энергией тебя одного? Ты собираешься остановить развитие человека, как личности, лишить права думать, творить, ошибаться и учиться на ошибках, собираешься отучить людей принимать самостоятельные решения, заставить действовать механически, беспрекословно и бездумно подчиняясь твоим приказам. - Ну и что? Все равно любой путь развития человеческого общества – тупиковый, можно создать техногенную сверхцивилизацию, но построить идеальный общественный строй, где все будут счастливы, невозможно, всегда найдется множество людей с искажением в душе. Таких можно обеспечить всеми благами, но им все равно будет мало, и они захотят власти и унижения других людей. Искаженные не обладают творческой энергией, не способны ничего создавать, а умеют лишь хапать у других и удовольствие получают только от чужих страданий. - Гортаур, не мне тебе объяснять, что смысл существования человека в Арде не в построении идеального общества, а в развитии отдельной личности, которая, проходя множество воплощений в разных временных отрезках, шлифуется и поднимается по спирали все выше, пока не достигнет совершенства. Поэтому ты вновь обречен на поражение. И не надейся, что Девять сейчас примчатся на твой Зов и помешают поединку. Они заняты охотой на моих помощников. Это хороший пример того, что рабская покорность разрушенной личности оплачивается отсутствием у такого существа способности логически мыслить и принимать самостоятельные решения. Обретая одно, теряешь другое. - Ты знаешь, Ойорандель, я никогда не считал тебя врагом. Мы могли бы стать союзниками еще в Предначальную Эпоху, если бы не твоя идиотская покорность Владыкам. Тогда ты была умнее и сильнее остальных нолдор. Я до сих пор поражаюсь – потерять такую силу, отдать добровольно великое могущество и ничего не обрести взамен! - Тебя всегда привлекало это могущество, особенно когда до тебя дошло, что механическая сила - ничто без опоры в сердцах. А мое могущество происходило от Намо Мандоса и давало немалую власть над душами Эльдар и Людей. - Ты все равно не пользовалась этим Даром, расходовала по пустякам и в результате осталась ни с чем. Даже любовь твоего ученика, ради которого ты пожертвовала всем, досталась другой. - Не суди по себе. Я не живу по принципу «купи-продай», не совершаю поступков за награду. И в душе я свободнее, чем ты. Ступив на путь Тьмы, ты изначально отринул любовь, а ведь только она наполняет душу живой творческой энергией. А твоя «свобода творчества», переделывание мира по своему образу и подобию – лишь жалкая пародия на настоящее созидание чего-либо, по-настоящему своего, индивидуального, неповторимого. - Зачем расходовать силы и время на такие глупости, как любовь? Есть еще один источник энергии, причем гораздо более мощный – страдание и страх перед ним! Можешь убедиться. И Саурон внезапно, без предупреждения нанес магический удар. Колдовская дуэль, особенно, когда маги приблизительно равны по силе – это не просто удары сгустками энергии и обмен искусно сплетенными заклинаниями. Каждый из участников старается откопать в памяти противника какое-либо воспоминание, причинившее наиболее сильное душевное потрясение, или забросить в его сознание собственные впечатления. Если потрясение окажется достаточно мучительным, у соперника ослабевает воля к победе. Тогда маг наносит удар в открывшуюся брешь в защите, проникает в самую душу противника и берет ее под контроль. Именно так Гортаур когда-то поступил в поединке с Финарато – видение резни в Альквалондэ так сильно потрясло чистую душу юного короля Нолдор, что он не смог сопротивляться давлению Тьмы. Но нервы Ойорандель были достаточно закалены, за долгую жизнь она повидала множество проявлений Искажения Арды. Гортаур запел Песнь Могущества, и Ондхон вдруг осознала себя в Ангбанде времен Первой эпохи. Глазами Саурона увидела серые стены обширного подземелья, сложенные из грубо отесанного камня, черные полосы сажи от факелов, в углах - какие-то приспособления непонятного, но страшного назначения. Пыточная. И два пленных нолдор. Один из них корчится, подвешенный за ребра на железном крюке, обнаженное тело залито потом и кровью. Капли крови падают с раздробленных пальцев на неровный каменный пол. Никогда эти пальцы, такие искусные прежде, не сожмут резец, не поднимут меч, не коснутся нежно волос возлюбленной… Искалеченный нолдо уже не кричит, только хрипит мучительно, пробитое легкое не пропускает в себя сырой, вонючий воздух подземелья. Второй пленник, за руки прикованный к стене, бьется головой о камень, не в силах смотреть на ужасное зрелище, искусанные губы бессвязно шепчут: «Брат мой… Брат!..» Саурон, стоя неподалеку, всем своим существом ощущает волны безумной боли, бессильной ярости и отчаяния, расходящиеся от пленника, с извращенным наслаждением всасывает энергию чужого страдания. Издевательская усмешка кривит его губы: - Я отпущу твоего брата, если ты принесешь клятву верности нашему единственному настоящему господину, и, как доказательство преданности, раскроешь мне один маленький секрет мастерства. Ведь это ты изобрел металло-краску? Прикованный нолдо вонзает ненавидящий взгляд в насмешливые глаза Врага. Если бы мог дотянуться, вонзил бы кинжал в черное сердце! - Я никогда… Никогда не произнесу добровольно слов проклятия Манвэ и Варде! - Никогда, значит, - задумчиво тянет мучитель и вдруг резко щелкает бичом. Истерзанное тело подвешенного нолдо судорожно дергается, выбитый глаз стекает на обезображенное лицо. Но пленник уже ничего не чувствует, душа перешагнула ту грань возможных страданий, которую способны выдержать даже стойкие эльдар. Только злобное могущество Гортаура удерживает феа в умирающем теле. Зато второй нолдо отчаянно бьется в оковах, чувствуя боль брата, как свою, кричит что-то нечленораздельное, то ли проклиная, то ли умоляя… - Никогда? – спрашивает Саурон, снова поднимая бич. - Не на-адо! – отчаянно разносится под мрачными сводами темницы. Пленник роняет гордую голову на грудь и разражается рыданиями. Он сломлен, нет больше сил видеть, как терзают брата – самое близкое и любимое существо на свете. - Я согласен… - невнятно шепчет он сквозь плач. - Что, я не слышу? – добивает жертву Гортаур, - повтори громче! - Я согласен! – бешено кричит нолдо и бьется в своих путах так, что едва не ломает себе руки, - я произнесу Клятву Тьмы и открою секрет краски. Только отпусти брата!.. Под диктовку Саурона он произносит отвратительные слова Клятвы, раскрывает тайны дивного мастерства Нолдор. В душе его мрак и опустошение. А Гортаур, усмехаясь, подходит к замученному пленнику, срывает его с крюка и швыряет к ногам брата. Тело неподвижно вытягивается на полу, сомкнутые веки не дрожат – нолдо к этому времени был уже мертв. Жестоко обманутый пленник смотрит в глаза мучителя уже даже без ненависти, только с каким-то горестным недоумением – неужели возможна в мире такая подлость? Саурон бросает ему насмешливо, с презрением: - Я выполнил, что обещал, отпустил твоего брата. В Мандос. А ты посиди, отдохни пока. Скоро начнешь работать на благо нового господина. Он снимает с нолдо оковы, демонстрируя тому, что он больше не пленник, а слуга и раб Моргота. Несчастный падает на грудь мертвого брата, душа его погружается в беспросветный мрак, раздавленная черным отчаянием. Саурон уходит, довольный. Неплохо подпитался энергией, да еще полезный секрет мастерства узнал. Этой краской, придающей свойства закаленного металла любому предмету, он будет перед боем покрывать когти и клыки своим оборотням. Удар не достиг цели, Саурон привел неудачный пример. Ондхон осталась спокойной, она помнила этого нолдо, Алькариона. Он был из народа Майтимо и попал в плен незадолго до Дагор Браголлах. Ондхон пробралась тогда в Ангбанд, пытаясь отыскать жену одного из военачальников Нолофинвэ. Обманчиво-спокойные времена притупили бдительность нолдор, женщина опрометчиво отправилась на прогулку одна и не вернулась. Но в Железную Темницу ей попасть не довелось, орки, похитившие несчастную, попытались надругаться над ней, и женщина сразу умерла. Ондхон узнала об этом, изловив орка из того отряда и выудив из его памяти все подробности похода. Пробираясь по запутанным переходам вниз, к штольням, выводящим наружу, она случайно заглянула в пыточный зал, где Саурон бросил полуживого пленника рядом с телом брата. Тот сидел, не шевелясь, глядя перед собой невидящим, бессмысленным взглядом, душа несчастного блуждала во мраке безумия. Ондхон узнала его и окликнула тихонько, но Алькарион не услышал. Тогда она возложила руки на лоб юноши и стала звать его с помощью Силы. Нескоро ей удалось вытянуть измученную душу из бездны отчаяния, но все же нолдо пришел в себя и узнал Ойорандель. Алькарион помнил, чем она занималась, но бежать из тюрьмы отказался наотрез: - Я запятнал себя Черной клятвой навечно. Я предал свой народ и себя самого – подчинился Врагу и открыл ему секреты мастерства. А брата спасти все равно не смог. Зачем мне жить? – слезы скатывались из его глаз на перемазанные щеки, волосы на разбитом затылке слиплись от крови. - Затем, чтобы отомстить Врагу за его смерть и за такое гнусное предательство! В этой войне многие потеряли близких, если все опустят руки и станут искать смерти, кто будет биться с Морготом? Ты подумай, кто отплатит врагу за мучения твоего брата, кто расскажет о его гибели той, что все еще ждет его? Ведь у него, кроме тебя, никого нет. Алькарион вдруг вспомнил возлюбленную брата – верную и пылкую девушку. Когда Нолдор уходили в изгнание, она последовала за любимым, не сомневаясь ни мгновения. И сейчас, узнав о его ужасной гибели, она бросится в бой Врагом так же стремительно и яростно, как тогда в Исход, чтобы разделить с возлюбленным и боль и смерть. А он должен быть рядом с невестой брата, вместе они будут мстить, вместе падут в битве и вместе отправятся в Мандос, где встретятся с тем, кого любят больше жизни. Алькарион решительно встал, оказавшись выше Ондхон на две головы. - Пойдем! Но я не оставлю тело брата этим мерзким пожирателям падали. Ондхон задумалась. Алькарион, несмотря на свой рост и крепкое сложение, еле держится на ногах, а путь предстоит не близкий. Сможет ли она одна вытащить на поверхность двоих мужчин? Но вскоре ей пришла светлая мысль: - Алькарион, ты не против огненного погребения? - Это как? - Наш путь ведет мимо кузниц и плавильных заводов. Феа твоего брата уже в Мандосе, а чтобы не дать врагам надругаться над телом, мы сожжем его останки в доменной печи. Думаю, он согласится с таким решением. Нолдо принес два серых эльфийских плаща из угла, куда их бросили палачи, и начал бережно заворачивать в них тело брата, а Ондхон выскользнула из пыточной, но вскоре вернулась, таща орочий клепаный шлем и косматую накидку, грязную и вонючую. Алькарион брезгливо поморщился, но Ондхон скомандовала: - Надевай быстро! Мы и так много времени потеряли, Саурон вернуться может. Нолдо натянул орочий наряд, проводница несколько раз провела ладонью по его лицу, довершая маскировку, впрочем, особо стараться ей не пришлось, вид у замученного пленника был еще тот. - Сейчас я стану волчицей, - между тем наставляла его Ондхон, - а ты погрузишь тело брата мне на спину. Вот ошейник с поводком, наденешь на меня, и пойдем. Только не забывай сгибаться пониже, чтобы руки до пола доставали. Такие парочки здесь привычное зрелище, надеюсь, на нас не обратят внимания. Они выбрались из камеры и долго спускались по винтовой лестнице. Алькарион спотыкался на выщербленных ступенях, хватаясь за клочкастую шерсть своей спутницы. У него уже начала кружиться голова, когда бесконечный спуск завершился. Они выбрались в широкую штольню и сразу натолкнулись на двух крупных варгов. Звери злобно зарычали на беглецов, но Ондхон-волчица оскалилась в ответ и зарычала не менее грозно. Варги, почуяв самку, умильно завиляли хвостами. И тут в штольню выскочил орк. Цыкнув на зверей, он бочком придвинулся к Алькариону и уставился на сверток на спине волчицы жадными глазами: - О, жрачка! Делись, давай! Нолдо вздрогнул от ужаса, но Ондхон мысленно подсказала ему ответ. - Пошел ты! – хрипло выдавил он, - это для Великого Волчонка! Орк разочарованно и опасливо глянул на мнимого собрата: - Ну и катись! Эта тварь и от тебя костей не оставит! Ондхон натянула поводок, и беглецы двинулись дальше. Орк, смачно облизываясь, смотрел им вслед несытым взглядом, в маленьких глазках горели злые красные огоньки. Алькариона передернуло от отвращения. Вскоре в штольне стало тепло, потом жарко – путники приближались к металлургическому заводу. Резко запахло углем и металлической окалиной. Штольня разделялась на несколько ходов. Ондхон остановилась, прислушиваясь и принюхиваясь, потом решительно повернула в узкий боковой проход. Вскоре они выбрались к одной из кузниц. В полутемном помещении никого не было, огонь в топке едва теплился, но когда Алькарион распахнул дверцу, в лицо ударил такой жар, что пришлось отскочить. Ондхон мордой кивнула ему на длинные рукавицы, валявшиеся в углу. Нолдо быстро натянул их и снял тело брата со спины волчицы. Ондхон мысленно поторапливала его. С помощью железной лопаты Алькарион погрузил тело в топку. Плащи сразу вспыхнули. Спутница заставила его кинуть в печь несколько лопат угля. Неотрывно глядя в пламя, нолдо шептал одними губами: - Тебе уже не больно… Брат мой, единственная родная душа в этом проклятом мире! Ты уже в Мандосе, пожалуйста, пусть тебе будет там хорошо… А я еще здесь. Зачем-то… Ты прости меня, если сможешь! Волчица дернула его за штанину и заставила влезть на кучу угля. Добравшись до стены, проводница юркнула в неприметную щель в углу. Без нее Алькарион ни за что не заметил бы этот проход. Следом за волчицей он с трудом протиснулся в щель, вконец разорвав свою жалкую одежду. Дальше двигаться пришлось на четвереньках. Нолдо тихо ругался сквозь зубы, наступая руками и коленями на острые каменные крошки. Но вскоре они выбрались в более широкий проход. Там было темно, хоть глаз выколи. Волчица зубами сунула в руки Алькариону поводок, и они заспешили дальше. Смертельно хотелось пить. Вдруг Алькарион с великой радостью услышал близкое журчание. Он рванулся, было, на звук, но Ондхон остановила его: - Ты уверен, что хочешь попробовать эту водичку? Нолдо замер в нерешительности, но проводница ласково успокоила измученного спутника: - Потерпи немного, сейчас уже вылезем наружу. Алькарион вдруг почувствовал, что по ногам тянет холодным сквознячком, хотя вокруг по-прежнему была непроницаемая тьма. Едва переставляя ноги, он послушно поплелся за своей провожатой. И вправду, вскоре привыкшие к темноте глаза различили впереди слабый отблеск. Сквозняк стал сильнее. Еще один поворот – и открылась узкая щель. Усталые путники протиснулись в нее и сразу оказались в колючках. Крепкие, как проволока, плети, усеянные мелкими шипами, обрадовано вцепились в жалкие лохмотья, оставшиеся от орочей одежды, в клокастую волчью шерсть. Стояла беззвездная, холодная ночь, небо над Ангбандом было затянуто плотными тучами. Но сидеть на открытом мосте все равно было опасно. Ондхон первая скатилась вниз по склону, Алькарион, путаясь в зарослях, постанывая и ругаясь, съехал следом. Они очутились в глубоком овраге, заросшем еще более густыми колючками. Но зато там тек ручей! Забыв обо всем на свете, нолдо бросился к нему. Ничего на свете он не пробовал вкуснее этой воды! Пил, пил и никак не мог напиться. Это лакомство не сравнить было даже с мирувором на королевском пиру. Немного отдышавшись, он сунул голову в ручей. Как хотелось погрузиться в хрустальную воду целиком и смыть с себя грязь, кровь и ужас последних дней! Но с этим удовольствием придется подождать. Ондхон, уже в своем настоящем облике, сидела неподалеку. Она кивнула Алькариону, пора было двигаться дальше. - Послушай, Ойорандель, - вдруг вспомнил нолдо, - о каком таком Великом Волчонке говорил этот орк в подземелье? - Поверь, друг мой, лучше тебе о нем не знать! – невесело усмехнулась Ондхон, - эта мерзкая тварь еще немало горя принесет нашей многострадальной земле. Вставай, идти надо. Они без особых приключений выбрались из преисподней, и вскоре Алькарион уже сражался под знаменами Майтимо. И не было в войске однорукого вождя более яростного и самозабвенного бойца, чем Алькарион Атакар – Славный Мститель. Правда, ненадолго. Через несколько лет он с небольшим сторожевым отрядом попал в засаду и погиб в неравной схватке, прикрыв отступление своих бойцов. Но это была славная смерть, и душа его встретилась в Мандосе с душой брата без стыда и груза вины. Ондхон грустно улыбнулась – после своего возвращения она встретила братьев в Валиноре. Война оставила жестокие рубцы на их сердцах, но пытки и смерть не смогли сломить их души. В их судьбе все сложилось жестоко, но логично. Саурон был врагом, вначале он победил, но до конца восторжествовать не смог. На войне, как на войне. Предательство друга оставило бы более глубокие шрамы. Сейчас братья счастливы и мечтают лишь об одном – чтобы их любимый вождь поскорее вернулся из Мандоса, обретя в Благословенной Земле и руку и счастье. А Саурон пусть не радуется мучениям беспомощных пленников! Не всегда ему приходилось побеждать. И Ондхон запела о свадьбе Галлуинэль, его бывшей верной помощницы Тхурингвэтиль, с принцем Аракано. Голос Ойорандель наполнился необыкновенной теплотой, порождая перед взором противника светлое видение: дивная золотая осень в Тирионе, Галлуинэль немыслимо красива в венке из золотых листьев и алых ягод, искрами горящих в пышных черных волосах. Аракано не может глаз оторвать от прекрасной невесты. Щеки ее, такие бледные раньше, светятся нежным румянцем. Ресницы, как обычно, смущенно опущены, но синий блеск пробивается сквозь них, будто сияние чистого, умытого дождем неба, сквозь расходящиеся тучи. Гости искренне поздравляют прекрасную пару и просят новобрачную спеть что-нибудь. Галлуинэль смущенно отнекивается, но Аракано тихо шепчет ей на ушко: «Милая, спой для меня!» Тогда красавица берет арфу, и удивительный голос разносится по золотым садам Эльдамара, сплетается с нежным звоном осенней листвы, золотой капелью падает с ветвей на замерших слушателей. Песня наполняет сердца эльдар светлой и нежной печалью, повествуя о великой силе любви, которая способна поднять заблудившуюся душу из самой глубокой бездны, отмыть слезами от самой мерзкой грязи и наполнить чистым негасимым светом… Как продолжение чудесного сна, в сознании Ондхон всплыло еще одно видение: Галлуинэль стоит в том же саду и держит на руках полугодовалого первенца. Весна в самом разгаре, и вокруг молодой матери буйное кипение белых цветов. Пышные душистые гроздья спускаются с клонящихся ветвей на ее плечи, нежные лепестки сияющим дождем осыпают темные волосы. Малыш Менелькано крошечной ручкой ловит белые звездочки, тихонько дергает тугие локоны и смеется, смеется… А в огромных синих глазах Галлуинэль, спасенной из мерзкого рабства, светится такое неизмеримое счастье, что кажется, это мгновение искупает все страдания, испытанные бывшей жертвой грязных опытов Саурона. Этот удар не ранил Гортаура, но крепко разозлил, напомнив о давнем унижении. С кривой ухмылкой он бросил виновнице того поражения: - Бедная маленькая Тхурингвэтиль подарила дитя любимому мужчине. Тебе, подружка моя, никогда такого не испытать. - Тебе тоже. Бывает в жизни невозвратное, - в голосе Ондхон не мелькнуло ни тени гнева или сарказма, она просто констатировала факт. И это разозлило Саурона еще больше, потому что это была правда. Выбирая Тьму, он отринул свет, склонившись ко злу, оттолкнул от себя любовь, строя черные королевства в смертных землях, навсегда закрыл себе дорогу в нетленный мир. Но стремление к свету, скрытое в самых глубинах остывшей души, не умерло несмотря ни на что. Иногда он даже думал, что, покорив весь мир и установив тотальный контроль над душами всех, живущих в нем, он сделает свое королевство светлым и добрым, главное, чтобы все беспрекословно выполняли его законы. И все же в глубине души он знал, что тот выбор сделан раз и навсегда, процесс перерождения его сущности, запущенный Мелько, необратим. И нет для него возврата к светлому прошлому. Но какое они все имеют право судить?! Почему было изначально решено, что все его деяния, стремления, мечты – зло? То, что делают светлые Валар и Майар – хорошо, а Мелько и его последователи – плохо? Кто так решил? Кто установил эти законы, Эру? Но Единый изначально допустил существование Мелько и его Диссонанс. И он, Майрон, пришел к своему новому хозяину и учителю после долгих раздумий и душевных терзаний, не потому, что хотел зла, а потому, что чувствовал себя другим, не таким, как все. Если не похож на остальных – значит, плохой?! А ведь он просто не хотел выполнять приказания Валар бездумно и беспрекословно, добивался права на самостоятельные решения. И создал он немало за свою неизмеримо долгую жизнь, душу вкладывая в свои творения. И любил то, что создал. И Саурон, возвысив голос, с яростью и горечью запел о Барад-Дуре, своей крепости, которую строил много веков, проектировал, возводил, менял и переделывал, сочиняя великую Песнь черных камней. Перед мысленным взором Ондхон вставали стены и башни древней крепости, великая мощь сочеталась в ней с разумным и функциональным устройством, все было продумано до мелочей. Гортаур действительно немало потрудился, создавая свое королевство. И все это обратилось в прах в одно мгновение. Земля разверзлась под крепостью, в гигантскую огненную пропасть обрушились стройные башни и бастионы, рудники и заводы, склады оружия и припасов, различные изобретения пытливого неутомимого разума – все это перестало существовать в один миг. Только огненно-дымный смерч вознесся до небес, будто памятник гордому непокорству мятежного духа. Но с жестокого неба ударили молнии, довершая разрушение, стирая самое память о вечном бунте… Ондхон чувствовала невыносимую боль своего противника, горькое сожаление и острую, непреходящую тоску по былому. Как вернувшиеся Нолдор-изгнанники, Саурон тоже нес в душе горечь перемен и потерь. Это удел всех бессмертных, и с годами горечь все сильнее. Ондхон пережила подобное вместе с тем, кого любила больше жизни. Ей вспомнилось, как юный король со всем пылом светлого вдохновения и тягой к прекрасному возводил подземные чертоги Наргофронда. Необыкновенно талантливый даже среди Нолдор, архитектор и камнерез, Финарато тоже продумывал каждую деталь своего творения, гармонично вписывал в окружающую природу удивительные архитектурные находки, вплетал в работу светлые воспоминания и волшебные сны о покинутом Амане. Пытливый ум и искусные руки юного творца никогда не оставались в покое. Где теперь все это?.. Разрушенные и оскверненные произведения великого искусства Нолдор-изгнанников покоятся на дне Великого моря, но продолжают жить в горькой памяти бессмертных… Смогут ли они когда-нибудь еще создать нечто подобное? И для великих и для малых этого мира есть дела, сотворить которые они могут лишь единожды. С разрушением творения разбивается душа творца. Ондхон вдруг подумала, что израненные, уставшие души ее сородичей, принявших Жребий Нолдор и прошедших через все испытания, все же не потеряли своей сути, изменились, но не переродились. Вернувшиеся изгнанники не раз говорили Ойорандель, что в смертных землях она никогда не творила того, чему потом суждено было погибнуть, не создавала, чтобы потерять. Они не понимали, что горечь перемен и потерь хорошо знакома ей. Она потеряла большее – себя. Свою сущность. Ее душа когда-то тоже была разбита, но по-другому. Пришлось утратить свою природу эльдалиэ. Саурон завидовал обретенной ею силе? Пусть посмотрит, как ей досталось это могущество. И Ондхон бросает противнику яркое видение. …Она лежит на земле, не в силах шевельнуться. Непонятно, глаза открыты, или закрыты – все равно ничего не видно. Тьма вокруг наполнена безостановочным кружением цветов и энергий. Энергий становится все больше, они ощущаются все лучше, затягивают в себя, завораживают, и она не может сопротивляться. Что-то внутри шепчет ласково: «Не надо противиться, ты на пороге нового, неведомого». Но она не хочет этого, ей больно и страшно, к этому нельзя привыкнуть, это – нечто чужеродное ее природе. Боль… Страх… Вдруг откуда-то накатывает радость. Но это тоже чужая радость. Восторг, безумный экстаз… все чувства ее обостряются до предела, все ощущения становятся в десятки раз сильнее. И снова океан боли… она тонет в нем, все тело скручивает судорога, отчаяние не дает дышать, сердце сбивается с ритма… Это – смерть?... Нет, еще не предел, это можно выдержать. Но она проваливается все дальше, не в силах задержаться ни на миг, остановить внедрение в свою суть этого чужеродного, холодного и равнодушного к ее нежеланию. И вот НЕЧТО прорывается до конца… и она – уже не она. Все ее существо заливает поток дикой, первобытной радости, никаких рамок – только океан свободы, и он бесконечен. Больше, чем бесконечен. Песня навылет через Грани. Теперь уже не остановиться, она ныряет туда, растворяется в неведомом… Оно наполняет ее до краев, рвет на куски ее тело, ее «Я». Как больно!.. Как страшно!.. Весь мир рушится. Наверно, это все-таки смерть… Нет, дальше! Туда, в самый центр боли и ужаса. Сердце прыгает к самому горлу… Перестает биться… Рвется… Дыхание останавливается… Из сердца по груди растекается пустота. И тело уже не ее. Оно мертво. Бледно-фиолетовый водоворот энергии вихрится где-то внизу, перед глазами… Туда! Прорыв… Оказывается, и без тела можно существовать!.. Только видишь все уже не так. Воспринимаешь не глазами, а образами, слепками информации. И не подмечаешь движения, сознание фиксирует череду образов, смену картин. И вот ЭТО – теперь она?.. Но Саурона не смутило кошмарное видение. Он знал, что за все в жизни надо платить и, чтобы обрести новое, придется что-то потерять. Он пошел бы на такое охотно ради обретения силы. Только сомневался, сумел бы он выдержать слишком сильную муку, но попытался бы обязательно. Жило в его душе мучительное воспоминание и горькое сожаление, что однажды ему не хватило стойкости, и он потерял такое, о чем будет жалеть всегда. И Саурон запел о гибели Нуменора. Ондхон хорошо помнила то тревожное затишье, накрывшее весь мир глухой ватной пеленой. Но бессмертный Майа не внял тогда грозному предупреждению. Все шло в соответствии с его планами. Не обращая внимания на отдаленный рокот и все учащающиеся подземные толчки, Саурон стоял в черном Храме у алтаря, политого кровью множества несчастных жертв, замученных во славу Мелько, и усмехался своим мыслям. Он был уверен, что Ар-Фаразон не вернется из преступного похода. Отныне власть над Звездной Землей принадлежит Саурону. Внезапно налетевший вихрь ударил так, что стены толщиной в пятьдесят футов затряслись, как бумажные, посыпались обломки, тучей поднялась пыль. Небо скрыли угольно-черные тучи, на землю пала полная темнота, но внезапно ее разорвали в клочья багровые сполохи, извергнутые Менельтармой. Земля под ногами уже не просто вздрагивала, а стонала и раскалывалась на части, в огненные трещины с ревом врывалось море, фонтаны пара со свистом устремлялись в черное небо. Круглый храм Моргота низвергся в бездну, наполненную огнем, и Саурон рухнул вместе с ним. Многотонной каменной плитой его придавило к алтарю. Всех его колдовских сил не хватило, чтобы вырваться из смертельной ловушки, и, стиснутый кровавыми камнями, он оказался в самом эпицентре катаклизма, на границе расслоения миров. Грань разделила его тело пополам, одна его часть осталась в ламинарном временном потоке Амана, другую половинку захватил бешеный водоворот турбулентного времени, которое отныне будет царствовать в смертных землях. Такой чудовищной боли он еще не испытывал. Тело его рвалось на части, кровеносные сосуды лопались, глаза вылезали из орбит, он горел и замерзал одновременно. А в помутившемся сознании билась лишь одна мысль. Даже не мысль, а твердое понимание: если он сумеет выдержать эту муку и останется во временном потоке верхнего мира, то сохранит все свое могущество и даже приумножит его, а если сбросит облик и сбежит, навсегда потеряет способность к перевоплощению, разучится управлять временем, проникать в пятое измерение и заглядывать в шестое. То есть, он уже не будет настоящим Майа, а станет наполовину смертным, накрепко привязанным к зримому облику, ограниченным множеством условностей. Проклиная Единого, подвергшего его такому жестокому испытанию, Саурон продолжал бороться. А боль становилась все сильнее, казалось, что все кости в теле раскрошились и изнутри вонзаются в мышцы неровными рвущими краями, ничего не осталось в мире, кроме страдания. Боль заполняла все его существо, и становилось уже неважно, сохранит ли он могущество, сможет ли продолжать воплощать в жизнь свои идеи. Сейчас боль была главнее, а что там будет дальше – все равно. Стоит ли его мечта того, чтобы ради нее терпеть ТАКОЕ? И он сдался. Сдался не сразу, но вдруг память подкинула спасительную мысль, что Кольцо, спрятанное в Барад-Дуре, сохранит хотя бы часть его силы. Истерзанное тело низверглось в бездну вместе с обломками черного Храма, обломками Звездной Земли, обломками честолюбивой мечты о власти над Нуменором и всем остальным миром. А феа его, бессильная и озлобленная, вырвалась из пучины и вернулась в Барад-Дур. Новое тело он себе сотворил через некоторое время, но многих способностей действительно лишился. Потом он не раз думал, что, наверное, смог бы выдержать испытание, если бы по-настоящему постарался, если бы не та предательская мысль о Кольце, будто подкинутая кем-то посторонним, если бы… Да что говорить, ничего уже не вернешь! Будь оно все проклято! - Ты сумел бы вытерпеть все, если бы страдал во имя любви. Не жажды обладания, не чувства собственности, а настоящей любви, беспредельной и самоотверженной. Ради того, кого любишь, можно выдержать все, - вдруг сказала Ондхон с такой непоколебимой уверенностью в голосе, что Саурон впервые засомневался. Но вдруг саркастическая усмешка снова искривила его губы: - Даже предать эту самую любовь? - Да, – твердо ответила Ондхон, - и наступить на горло собственной песне. Если так нужно для любимого. Если уважаешь его собственный выбор и свободную волю. Вспомнился тот мучительно-горький для нее день, когда состоялась свадьба Финарато и Амариэ. Она искренне желала им счастья, но боли это не уменьшало. Предначертание было ясным и определенным: Финарато и Амариэ должны ввести в мир сына, а она и Онткоа – дочь. Тем, в свою очередь, предстоит стать родителями Феанаро. Спорить с волей Эру Ондхон не собиралась, к тому времени ей хватило горьких уроков. В ее голове жило ясное знание, что, не понимая до конца всех целей и хитросплетений Судьбы, не надо пытаться менять мир по-своему. А кто, кроме Эру, может знать все до конца? И, бунтуя против Его воли, сделаешь только хуже. Ладно, себе, а если тем, кого любишь? Гибель Финарато в темнице Саурона была наглядным и страшным тому примером. Ее не раз упрекали в излишнем послушании Валар, но дело было не в покорности. Если в ее сознании возникало понимание: «Так нужно», она слушалась. Потому, что так действительно было нужно. Для всех, кого она любит, для Арды, для Мироздания. Она никогда не ждала, что мечты ее исполнятся, просто надеялась, что будет жить недалеко от любимого, видеть его иногда, разговаривать, наблюдать со стороны за его семейным счастьем, таким простым и понятным. А в памяти ее навечно сохранятся волшебные мгновения их общего прошлого, разделенная боль и радость. Но оказалось, что даже этого ей не позволено. Она должна была заставить замолчать свое сердце, прийти к мужу не только телом, но и душой, ведь дети эльдар без любви не рождаются. Необходимо было полностью изменить свою жизнь, свою душу, оставить прошлое позади, чтобы освободить место для того нового, неведомого и нежеланного, что властно и неотвратимо врывалось в ее мир, принести свою любовь в жертву этой новизне. Народу Эльдар, и мужчинам и женщинам по-настоящему дано полюбить лишь раз в жизни. И с нею это произошло, раз и навсегда. Ее муж, в паре с которым она проснулась, не был плохим, наверное, он любил ее вначале, но чтобы их чувство расцвело и укрепилось, просто не хватило времени. Она была похищена, и вернулась измененной. Онткоа не смог примириться с этим изменением, не смог побороть инстинктивного отвращения к чужеродной сущности, поселившейся в ней. Но как его в этом винить, если она и сама себя ненавидела тогда? Сейчас сила Майа ушла из нее полностью и насовсем, после возрождения тело ее стало самым обыкновенным, но в отношениях с мужем что-то умерло безвозвратно, никогда им не стать духовно близкими, родными. И вот теперь от нее требуют возродить духовную и телесную близость с тем, кто давно уже стал чужим, раскрыться, довериться ему целиком и полностью, отдать всю теплоту своей души, подарить то сокровенное, что она могла бы дарить лишь одному-единственному… Тогда она сумела сломать себя, но чего ей это стоило… И все-таки Коахон пришла в этот мир. - Ойорандель, ты все-таки дура, - криво усмехаясь, сказал Саурон, - зачем ты вообще согласилась на это, во имя чего? Я уже совсем ничего не понимаю в мотивах твоих поступков, в твоей необъяснимой и запутанной женской логике. - Так было нужно… - Ну-ужно.., - передразнил он противницу, - зачем? Кому? Уж явно не тебе. Если ломать свою душу, менять сущность, разворачивать жизнь в другом направлении, нужно знать, зачем! И Майрон, вернувшись мысленно в дни ранней юности, запел о сокровенном. Чертоги Эру. Творится Великая Песнь. Мелько то и дело вносит разлад во Всеобщую Гармонию. Но как-то глупо, бессмысленно, не создавая ничего нового, более интересного, чем заданная тема. Противостояние ради противостояния. Он, Майрон, еще совсем юный и наивный, впрочем, как и все Айнур, тем не менее глубоко задумывается над происходящим. У него возникает множество вопросов и различных соображений, но никто не хочет ответить на них. Для всех Айнур предельно ясно: Мелько нарушает волю Единого, проявляет непокорство, значит, он поступает плохо, и это неоспоримо. Но почему?! Майрону тоже иногда хочется внести изменения в Песнь, но не потому, что нравится спорить с другими, поступать наперекор воле Эру, ему кажется, что так будет красивее, интереснее. Все осуждают его, запрещают петь по-своему, не объясняя причин. А ему так хочется творить самостоятельно, свободно и объемно, нет, не на зло другим. Просто он чувствует в себе силы создать нечто иное, не похожее на темы Эру, но тоже прекрасное и гармоничное. Непокой все глубже проникает в его душу, все больше вопросов остается без ответа. И он решается побеседовать с Мелько. Вопреки ожиданию, тот не оттолкнул юного Майа. С таинственным видом поманил за собой, прочь из Чертогов Единого. Там, за Гранью, простиралось Ничто. Как описать это ощущение этой великой пустоты, не поддающейся осознанию бесконечности. Но было в пустоте одно странное чувство. Ожидание. Пустота стремилась быть заполненной. - Ты видишь?! Видишь?! – страстно, горячо шептал ему Мелько, - перед нами чистый лист, на котором можно изобразить все, что хочешь, неизмеримый простор для творчества, здесь хватит места всем. А нам твердят, чтобы пели только по указке, ничего своего! Пойдем, я тебе еще что-то покажу! И они устремились куда-то, на самый край Бесконечности. Перед изумленным восприятием Майрона вдруг оказалось множество миров, одни были похожи на Песнь Эру, другие сильно отличались. Были и такие, которые не имели с темами Илуватара ничего общего. Но их объединяло одно свойство – в них не было жизни, движения, они были лишь отражениями пытливого и непокорного разума в Зеркале Мира. Мелько выбрал одну из самых ярких картин, напряг все свои немалые силы, и отражение вдруг ожило. Перед взором потрясенного Майрона реально, вплоть до тепла, холода, звуков и запахов промчалось несколько мгновений жизни незнакомого мира. Это было так непередаваемо чудесно! Он ощутил себя ТАМ, сделал шаг навстречу этому новому… И все кончилось. Только Мелько, находящийся рядом с ним, с трудом восстанавливал потраченную энергию. Разочарование было мучительным, но Майрон нашел в себе силы поделиться энергией с Мелько, а потом спросил: - Что это было? - Это мой мир. Все, что ты видишь вокруг, я нарисовал сам. Я давно брожу один в пустоте, и однажды наткнулся на эту Вселенную отражений. Здесь было немало таких рисунков, может, это сам Эру упражнялся в вариантах мира, а может, кто-то из наших. Хотя нет, они не способны на такое, могут только послушно следовать заданной теме и упрекать меня в непокорстве. А все потому, что они завидуют мне! Ведь я – сильнейший из Айнур, меня Эру наделил разумом и талантом большим, чем любого из них. И я докажу это! Маленький брат мой, пойми, любой из этих миров можно оживить, вложив в него Негасимый Пламень, великую творческую энергию Вселенной. Я хочу найти Негасимый пламень и сотворить свой, настоящий мир, так, как я его вижу и понимаю, и сам буду царствовать в нем. Я все сделаю, чтобы добиться исполнения своей мечты, и не остановлюсь ни перед чем. Майрон слушал старшего товарища в немом восхищении, непокой в его душе рос и ширился, всем своим существом возжелал он сотворить нечто подобное. Не для того, чтобы царствовать и принимать божественные почести, а чтобы творить. Творить! Самому, без указки других, без помех и запретов, создавать красоту и совершенство, а потом оживлять свои произведения. В его сердце зародилась мечта. Он стал часто убегать из Чертогов во Вселенную Отражений, и там, скрывшись от всех, рисовал свой мир. Он не делал множества легких набросков и разнообразных вариантов, он создавал одну-единственную картину, все силы, всю душу вкладывая в эту работу. Он продумывал и прорисовывал историю этого мира от начала и до конца, прорабатывал мельчайшие детали, смотрел на свое произведение со всех сторон, с близкого расстояния и издали. Постепенно его мир обретал форму и законченность, но… не жизнь. Его силы Майа хватало, чтобы оживить свое творение лишь на миг. А потом оно снова становилось Отражением, прекрасным, но безжизненным. Нужно было Негасимое Пламя. Но вот Илуватар сказал свое: «ЭА», и Негасимое Пламя вошло в Песнь Айнур. Реальный мир обрел бытие. Майрон одним из первых устремился в воплощенную Арду, ведь там была энергия творчества. Но скоро ему пришлось убедиться, что воспользоваться Негасимым Пламенем не получится, оно свернуто в материю, разобрано на многие виды самых различных частиц и энергий, и стало жизнью этого мира. Оказавшись в свите Ауле, он обрел власть над физической субстанцией мира, научился управлять различными видами энергии, копить силы и менять что-либо в Арде по своему разуменью. Но опять натолкнулся на строгий запрет старших Айнур. Ничего нельзя было делать по-своему. Здесь, в воплощенном мире, он опять должен был слепо выполнять волю Эру. И тогда он пришел к Мелько. Тот всегда казался Майрону сильным, но не слишком умным и часто непоследовательным. Зато он олицетворял Свободу. Здесь ищущего Майа опять ждало разочарование. Мелько тоже хотел делать все только по-своему, и от своих слуг требовал полного подчинения. Одна клетка сменила другую. Но Майрон к тому времени научился терпеливо ждать. Нужно накопить как можно больше энергии, обрести могущество, власть над душами других. Майрон изобрел множество способов повысить свою силу, начиная от механических, и вплоть до вмешательства в души Детей Эру. Придет когда-нибудь его час, и он станет сильнее Мелько, сильнее всех Валар, получит величайшее могущество и сможет, наконец, дотянуться до Негасимого Пламени. И тогда его мир обретет жизнь. Майрон продолжал мечтать об этом, продолжал работать над своей картиной, вносил в нее то, что ему нравилось в Арде. Обучаясь и совершенствуясь в мире Эру, он продолжал совершенствовать свое творение. И никогда никому не позволит он отнять у себя эту мечту, ради исполнения которой готов разрушить всю Арду. Сколько раз он падал, но всегда поднимался вновь, потому что у него была цель. Пусть никто не пытается встать у него на пути, его цель слишком высока и прекрасна, она оправдывает все средства! Ондхон медленно выплыла из бушующего моря противоречивых чувств и стремлений своего противника. Она поняла мотивы его поступков, но не могла согласиться с утверждением, что цель оправдывает средства. - Майрон, на чужих страданиях не построишь ничего, по-настоящему прекрасного. Истинная творческая энергия рождается только из собственной боли. И сотворить что-то грандиозное можно лишь во имя любви. Любовь способна пробудить в душе такие силы, что становится возможным изменить даже законы Мироздания. Видение Ондхон погрузило Саурона в океан боли и невыносимой тоски, состояние ее души после гибели Финарато. Но сквозь мрак ярко сияла надежда. Странное, необъяснимое видение об Источнике Животворящего Пламени. Оно становилось все более ясным, уже не казалось болезненным бредом, приходило понимание ее задачи. Ей предоставлялась Возможность. Она могла отказаться и жить памятью о прошлом. А могла попытаться спасти любимого, и заодно всех остальных погибших Нолдор, помирить два народа Эльдар, сделать возможным падение Мелько. Она не колебалась ни мгновения, ею двигала любовь, беззаветная, самоотверженная. Какая разница, чем это грозит ей самой? Пламя вобрало в себя все ее силы, сожгло тело и теперь пожирало самую душу. Уже нет чувств, мыслей, воли к победе, но остается что-то, не позволяющее ей сдаться. Любовь, которой не страшен огонь и время. Песнь силы звучала с каждой строкой все мощнее. Ничего не осталось в мире, кроме океана огня и Песни, которая не должна прерваться. А пламя уже коснулось последнего, что осталось – Искры Абсолюта. Самой сущности жизни, которой Эру наделяет всех своих Детей, и которая является проекцией Его самого, воплощением Его сути. Но такого Единый не мог допустить. Источник Животворящего Пламени вспыхнул в центре Врат Мандоса, а то, что осталось от Ондхон, вышвырнуло за Грань Арды в большую Вселенную. Чтобы восстановить ее личность, Эру отправил Искру странствовать по отражениям, вариантам Арды, где записано все, что было, есть и будет. Сумела ли Искра отыскать точные копии души Ондхон в каждый момент времени, или выбрала соседние варианты, никто никогда не узнает. Личность была восстановлена, но какие-то неуловимые изменения в характере вернувшейся Ондхон ощущали все, кто близко знал ее раньше. А возрождающаяся Феа мчалась по Вселенной без направления, без цели, не зная дороги, еще не осознав, что с ней произошло. И в какой-то миг неосторожно приблизилась к Хаосу. Океан вселенской энергии, Негасимый Пламень Эру – это сырая энергетическая плазма, не имеющая абсолютно никакой структуры, не состоящая из частиц. Любое вещество, существующее во Вселенной, любая энергия, попадающая в Хаос, мгновенно распадается, теряя свою структуру, там не остается никаких элементарных частиц, невозможно вернуть ничего, что туда проваливается, не спасти, не восстановить. Ондхон мчалась среди кипения энергий, неотвратимо приближаясь к окну в беспросветную черноту, и не было во Вселенной силы, способной задержать гибельное падение. Но Зов Финарато дотянулся до нее в самый последний миг, он будто почувствовал, что еще чуть-чуть – и будет поздно. И сумел протянуть через все грани, все миры, через Бесконечность и Преддверие Хаоса тоненькую, но невероятно прочную нить, сплетенную любовью. И такова была сила беззаветной и безмерной любви, что оказалась способна противостоять даже всепоглощающему Хаосу. Невероятно тонкая, дрожащая струна выдержала, гибнущая феа вырвалась из самых когтей полной и окончательной смерти. И сумела вернуться к любимому. Никогда не забыть ей счастья, засиявшего в глазах Финарато, когда он смог поверить, что она живая. Неважно, что было потом, память об этом ослепительно счастливом мгновении остается с ней всегда и везде. Саурон смотрел на Хаос глазами Ондхон, и ужасное подозрение закрадывалось в его душу. Всю свою неизмеримо долгую жизнь он стремился отыскать Негасимый Пламень, и вот он перед ним. Не так уж невозможно оказалось до него добраться. Но чем дольше Майрон смотрел, тем яснее становилось понимание, что бесполезно даже пытаться овладеть энергетической плазмой. Его знания и опыт были намного больше, чем у Ойорандель и он сумел понять то, что не смогла она. Впрочем, она даже не пыталась изучить природу явления, волей случая оказавшегося перед ней, ей это было не нужно. А он проникал в суть вещей все глубже, и все яснее видел, что представляет собой Хаос. Энергетическая плазма настолько жидкая и бесструктурная субстанция, что удержать ее невозможно ничем, она просочится без остатка сквозь любой вид материи и энергии, будто вода сквозь песок. Чтобы упорядочить Хаос, направить его в желаемое русло, нужно иметь структуру Абсолютного монолита, полное отсутствие каких-либо частиц и расстояний между ними. Такой монолитностью, неделимостью во Вселенной обладает только Эру, Мировой Порядок. Можно набрать огромное количество силы, но в работе с Хаосом она будет совершенно бесполезна. Управлять Негасимым пламенем может только Единый. И не потому, что Эру сильнее всех, как Майрон, наивный, всегда считал, а потому что обладает иной природой. Ведь всех своих Детей Илуватар создавал из частиц, частей, слоев и разных видов энергии. Но сам Он энергией не обладает, только монолитностью. Полная противоположность Хаосу. Соприкасаясь с Порядком, Хаос обретает структуру. Всё, кроме Эру, во Вселенной создано из Хаоса, имеет ячеистую структуру, и все Дети Его – тоже. В каждом из них горит Искра Абсолютного Духа Эру, наполняющая их существование смыслом, упорядочивающая их собственную энергетику. «Бог живет в каждом из нас» - скажут когда-нибудь люди. Исходя из этого закона Мироздания, становится понятным, что любой из сущих во Вселенной, оказавшись в Хаосе, растворится в энергетической плазме без следа, любая энергия вернется в свое предначальное состояние. И это неопровержимая аксиома. Душевное потрясение Майрона было так велико, что он забыл о поединке, забыл о своей противнице, что явилась из обиталища Валар по его душу. Растерянный и беззащитный, он смотрел на Ондхон, не в силах шевельнуться, произнести хоть слово. Его собственный мир, его любимое творение, давняя и прекрасная мечта! Невероятно долгая и кропотливая работа, дивная картина, которую он писал столько веков! Оказывается, для него физически невозможно овладеть Негасимым Пламенем и вложить энергию в Отражение, в свой нарисованный мир. Все это так и останется безжизненным, никогда не станет реальностью?! Н-И-К-О-Г-Д-А?!! Сейчас он сойдет с ума. И все будет кончено. Ондхон смотрит ему в глаза, свободно читает в незащищенной душе… Ондхон! Она соприкоснулась с Хаосом и осталась жива, не растворилась в плазме. Как? Ее спас Зов любящей души, вытащил из бездонной пропасти. Неужели сила любви действительно так велика, что может противостоять даже Хаосу?! Эта сила не подчиняется законам Мироздания, меняет сами законы, позволяет любящей душе подняться над собой, совершить такое, о чем и не мечтал? Сила любви по своей природе подобна силе Эру. «Бог есть любовь» - скажут когда-нибудь люди. Но он изначально отверг эту силу, отринул, как не стоящую внимания, и теперь любовь его не спасет. Нет в мире существа, которое любило бы его вот так, больше жизни. Никто не бросится за ним на край Вселенной, не протянет ему такую нить. Ондхон способна на многое, но кто для нее Майрон? Из жалости она подаст ему руку помощи, ведь ее хозяева учат милосердию. Нить, сплетенная милосердием, не будет обладать и тысячной долей силы любви. Да и не нужна ему никакая жалость! Пусть весь его мир рушится, но он не позволит унизить себя жалостью! Ондхон ощущала чудовищную, рвущую на части боль своего противника, видела яростное нежелание, чтобы кто-нибудь догадался о его терзаниях, неистовая гордость не позволяла Майрону принять чью-то помощь. Сколько раз он терпел поражение, но никогда не сдавался, находил в себе силы подняться вновь. И так было всегда, пока его вела высшая цель. Душа Ондхон была полна сочувствия. Это ужасно, когда разбивается мечта, даже эгоистичная мечта такого существа, как Саурон. А тот вдруг расхохотался громко, издевательски: - Ну надо же! Сильнейший из Айнур неизмеримо долгое время ищет Негасимый Пламень, потом его ученик много веков занимается тем же. Вдруг является маленькая эльдалиэ и великодушно показывает короткую и простую дорожку! Будто до соседней лужайки! Но тут же демонстрирует, что это знание бесполезно, Хаосом ни ему, ни мне не воспользоваться. Оказывается, у нас руки дырявые! - Майрон, не надо. Смех – не анальгетик, легче не станет. Саурон замолчал, пытаясь протолкнуть в грудь хоть немного воздуха сквозь стиснутое горло. А Ондхон продолжала: - Пожалуйста, выслушай меня без обиды и гнева. Возвращайся! - Что?! - Возвращайся к Эру. Я знаю, что ты не ищешь милосердия, но если Единый создал тебя таким, значит, ты зачем-то нужен Ему именно таким. Эру найдет для тебя Путь. - Не смей издеваться надо мной! Можешь, так убивай! Я никогда не сдамся добровольно. И ни перед кем не буду унижаться, молить о прощении. - Неужели похоже, что я издеваюсь? Остынь и подумай спокойно. Здесь, в Арде, у тебя не осталось места для шага вперед. Негасимый Пламень тебе не обрести, переделывать по-своему этот мир Эру не позволит. Мир Арды был задуман не сам по себе, а как дом для детей Эру, школа обучения их душ. Здесь все постигается в сравнении. Испытывая то счастье, то страдание, задаваясь вопросами и ища смысл жизни, феа следует по Пути к совершенству. Поэтому создать общественный строй наподобие твоего «муравейника» не получится никогда, защита от этого предусмотрена самой природой. В любом обществе, во все времена найдутся феар, идущие по верхним виткам спирали. В своих последних воплощениях люди уже не подвержены синдрому толпы, не подчиняются зомбированию. Попытка подавления воли вызовет в них сильнейшее, вполне осознанное стремление к сопротивлению. Можно уничтожить носителей таких феар, но тут же родятся другие, им подобные, их будет появляться все больше. И вместо обретения энергии, ты будешь тратить ее все в больших количествах на подавление инакомыслия и сопротивления. В конце концов, спровоцируешь «явление Мессии» - рождение носителя идеи, способной увлечь за собой толпу в противоположную от твоих законов сторону. Это противостояние в мире будет длиться, пока продолжается жизнь. Но твоя сила вся растрачена в этой борьбе, и тебе уже не вернуть ее никак. Что тебе тут делать? Цепляться за прошлое? Мстить всем подряд за уязвленное самолюбие? Ты не Мелько, разрушать во имя разрушения. Твоя душа стремится к созиданию. И Эру найдет для тебя подходящее дело, где ты сумеешь до конца раскрыть все свои таланты и способности. Унижением можно считать, если тебя пытаются судить равные. Эру не Валар, он не будет судить. Он наполнит твою жизнь новым смыслом. Пойми, для тебя это единственное разумное решение. Умом Саурон понимал, что Ондхон права. Но согласиться с этой правотой, принять помощь из ее рук казалось невыносимым. А здесь оставаться действительно больше незачем. Ноги не держали его, и он сел прямо на пол, там, где стоял. Гордость дала трещину, и Майрон спросил тихо: - Как ты предлагаешь мне вернуться? Через Мандос? - Зачем? Я понимаю, что ты не хочешь видеть никого из Валар. У меня есть артефакт, который примет твою душу и сбережет ее до встречи с Эру. А я помогу тебе добраться в Чертоги. Подумай, не спеши с ответом. Ондхон приблизилась к Майрону и тоже опустилась на пол недалеко от него. Она больше не пыталась поймать его взгляд, давая ему время принять решение. Сидела и рассеяно смотрела через широкое окно в синеющее небо. День клонился к вечеру. - Хорошо, - Саурон с трудом заставил себя произнести это вслух, - я попробую… последовать твоему совету, - но вдруг яростная обида и уязвленная гордость рванулись из него жестокими словами: - Но и тебе, вечная смиренница, нет больше места в Арде! Все, что было назначено Судьбой, ты покорно выполнила, а могущество потеряла, ничего не получив взамен. Своим хозяевам-Валар ты не нужна без этой силы. А родной для народа Нолдор все равно не стала. Любовь отдала другой, семьи у тебя как не было, так и нет, дочь следует своим Путем, у тебя совета не спрашивая. А ты уже не сумеешь быть, как все, жить простыми повседневными радостями. Я пытался достичь своей цели силой и обманом, и у меня все отняли силой. Я все потерял, но и у тебя тоже впереди пустота. Ты все отдала добровольно. Оба остались ни с чем, так какая же между нами разница?! – вдруг в лице его что-то сломалось, ярость погасла, и совсем другим голосом, тихо Майрон спросил, - почему так, Рани?.. - Так уж все устроено в этом мире, за все неизбежна расплата. И если очень-очень хочешь что-то создать, или что-то спасти, вкладываешь в это дело всю душу, воспользоваться плодами своих трудов ты не сможешь. Создаешь, но для себя ты это теряешь. Творец остается вне картины. Этот закон неизбежен даже для Эру, что говорить о нас. А разницы между нами действительно нет, в этом ты прав. Все свои задачи в Арде мы с тобой выполнили, все душевные силы вложили в этот мир. И ты, и я думали, что обладаем свободной волей. Ты стремился навести свой порядок в Арде, обрести силу и дать, наконец, жизнь своей мечте. Я хотела сделать счастливыми тех, кого люблю. А на самом деле оба выполняли свое предназначение, творили Песнь Мироздания. Но силы наши иссякли, большего нам уже не совершить. Пора уходить. Сохраним хотя бы самоуважение. Твердые губы Саурона кривила горькая усмешка, а в глазах стояли слезы. Они молча сидели на полу недалеко друг от друга. Музыка Мироздания, мощная и неотвратимая, вихрилась вокруг, кружила, гремела и грохотала, наполняла собой тесное каменное помещение, вырывалась за стены и затопляла весь мир. Понимание неотвратимо обрушивалось на них чудовищно тяжелыми глыбами. Не были они ни врагами, ни противниками. Добро и зло, любовь и страх, смирение и бунт, свет и тьма. Просто две стороны одного клинка, две составляющие одной силы, движущей жизнь вперед, заставляющей личность развиваться, обучаться и совершенствоваться. И нет ни в одной из сторон нужного и ненужного, плохого и хорошего, две части не могут существовать по отдельности. Единый, неделимый двигатель прогресса. По воле Судьбы они двое оказались на острие этой силы, будто две иглы, которые пронзают полотно Мироздания и тянут за собой нити, расшивающие это полотно сложным, гармоничным и прекрасным узором. А теперь иглы затупились, сломались, их отложат в сторону. Это не наказание и не награда, просто суть движения вперед, безостановочного, неотвратимого, вечного. Другие придут им на смену и будут вкладывать силы и души в вечную битву. А их время кончилось, они должны уйти. Это неизбежность. Не произнесенное вслух слово звучало в их сознании, как приговор. Они смотрели друг на друга, ничего не говоря, а внутри у обоих бился молчаливый крик. Вдруг Майрон запел, его сильный, выразительный голос колокольным звоном наполнил окружающее пространство. Ондхон знала эту песню, ее сочинил Маглор перед смертью, после исчезновения Сильмарилей. Песня-плач кричала о понимании, которое всегда приходит слишком поздно, о прошлом, которого не вернешь, о мечтах и цели, к которой стремишься, вкладывая все силы, забывая себя и близких. И вдруг, в какой-то миг становится ясно, что будущего для тебя уже нет, а все самое важное и дорогое ты сам добровольно оставил позади. В награду и в наказание дано это понимание, но кончились силы, больше нет воли к жизни, не осталось места для шага вперед - впереди пропасть, пустота без проблеска надежды. Одинаковые чувства сейчас крушили и ломали их души, и Ондхон присоединила свой голос к голосу того, кто больше не был врагом. Ничего не осталось для них в этом мире, но они принимали свою Судьбу решительно и гордо. В этот миг они понимали друг друга до конца, не осталось тайн и вопросов, слезы заливали их лица, но голоса звучали чисто и твердо, сливались в единый поток, рвались вверх, бились под каменным сводом непоколебимых, безжалостных законов Мироздания и обрушивались на их головы водопадом неотвратимости. Последний аккорд замер в тишине, и Саурон протянул руку Ондхон. Она достала кристалл и подала ему на раскрытой ладони. Он накрыл ее руку своей, сжал крепко и ласково. Они молчали, глядя друг другу в глаза. Кристалл активизировался, начал втягивать в себя мятежную, измученную душу. Саурон не стал сопротивляться, только слезы все катились по щекам, падали на изображение Белого Древа на его груди. Ондхон, беззвучно рыдая, смотрела, как уходит жизнь из его глаз, как разглаживаются искаженные болью черты, как неземной покой нисходит на его лицо… Опустевшее тело тихо поникло у ее ног, а она все не отпускала его руку, нежно и крепко сжимая холодеющую ладонь. Не было в этой дуэли ни проигравшего, ни победителя. Наверное, ее вечный недруг уже обрел покой и забвение, ведь в сером кристалле свернута частичка Вневременья Мандоса. В этой добровольной смерти он сохранил прекрасный облик древнего Западного народа, на благородном лице застыло выражение спокойной гордости, он подчинился неотвратимым законам Мироздания, но ушел не сломленным, непобежденным. Ушел, унося в душе Понимание. А она пока не может уйти, не имеет права, у нее еще осталось одно дело, последний долг перед бывшим врагом. Минуты летели, Ондхон все так же сидела на полу, рядом с телом Моринаро, не в силах пошевелиться. А где-то в неизмеримой дали, в другом пространстве, в другом времени на мертвых, иссохших ветвях двух Древ набухали почки, сквозь темную кожуру осторожно просовывались нежно-зеленые язычки новых листьев, новой жизни…