Коршала Адун

Так и быть. Пара бессонных ночей сказалась на её состоянии: неуверенная ходьба и периодическое тупление мало для кого останутся незаметными. Но Ната была уверена, больше чем полностью, что такая «бытовая» проблема не могла сказаться так пагубно и на её психике. Недосыпом нельзя было объяснить такое. Ната дрожащей рукой смяла изжеванный конверт и высыпала бесцветный порошок в кружку. Кроме средства от мигрени ей было необходимо ещё и успокоительное. Но на задворках вселенной вряд ли можно было бы найти что-то получше подгнившей трухи, которую называли «самым доброкачественным средством», от которого сильнее хотелось спать. И немного блевать. Грязное небо было выкрашено в те же цвета, что и шипящая жижа лекарства. Ната, слегка прищурившись, глянула в окно, надеясь обнаружить за стеклом знакомые пёстрые головы или услышать восторженные крики. Но не доносился до неё даже гул шагов. На мгновение, показавшееся вечностью, всё живое и неживое вокруг замерло, будто кто-то поставил на паузу. Ната проморгалась, неожиданно радуясь способности двигаться, и вылила содержимое кружки от греха подальше. В теории, сейчас уставшая «мамаша» должна была радоваться-не нарадоваться, но почему-то детский гул въелся в сознание и слух, что Ната явственно чувствовала себя оглохшей. И, пускай этого фактора не было бы, почувствовать себя не в своей тарелке можно было и без многолетней привычки к детям; ну вот не могли они замолкнуть просто так, одновременно, все сразу. Потирая виски, Ната неторопливо встала (радуясь скрипу стула, означавшему, что она всё-таки не оглохла) и принялась взбираться по старой лестнице на спальный этаж. Не сказать, что она отличалась большим терпением или душевным равновесием, но годы воспитания детей помогли ей проглотить ругательство, когда она внезапно оступилась на деревянной платформе. Не сказать также, что хоть в какую-то известную человеческую эпоху было хорошо с финансированием детских домов, но боже, если это здание развалится на части в ближайшее время, кое-кому не поздоровится. Женщина, напрягаясь от окружавшего её молчания, осторожно ступила в широкий коридор, пропахший старой краской, вчерашним ужином и едва уловимым отпечатком гари, пепла. Что-то странное вилось в воздухе вместе с пылью, малюсенькими ошмётками пола, шуршавшего так тихо и неуловимо под ногами, что различить его можно было, только прислонив ухо к плиткам... Ната шатнулась, опираясь на тяжёлую дверь плечом, неожиданно для себя теряя равновесие под воздействием чего-то... чего-то... Металлическая заслонка открылась почти без гула, грустно выдохнув только на последней секунде, врезавшись в стену без опоры. Ничто не выдавало движения в залитой вечерним светом комнате, только распахнутое настежь окно впускало в серое пространство пронизывающий, неестественно холодный ветер, и бесцветные нити паров оплетали высокий статный силуэт. Ната моргнула, и комната вновь опустела; опустела настолько, что женщина смогла разглядеть скулящих, сжавшихся в углу детей. – Эй?.. – её вопрос повис в воздухе, натыкаясь на воцарившуюся атмосферу удивления. Худощавая девочка с витилиго, единственная, кто сохранял вертикальное положение, обернулась на голос и самую малость наклонила голову, словно умилительный щенок. – Зачем вы напугали его? – она захлопала своими большими-пребольшими синими глазами, и на миг в них промелькнуло что-то чужое, усмехающееся. – Ему не нравится, когда его обижают. Никому не нравится! Девочка вскинула пятнистые руки и с детской искренностью улыбнулась: – Вы не хотели, я знаю! Ната невольно отступила на шаг, и несколько пар детских глаз проследили за её движениями... Нет, стоп. Она боится? Кого, маленькую девочку, ребёнка?! Женщина сердито оттолкнула дверь, и дети невольно съёжились от глухого стука. – Все по кроватям, быстро! – крикнула Ната, хотя было ещё слишком рано для сна. Но её приказу не протестовали; дети быстро, как маленькие клопы, разбежались по большой холодной комнате, забиваясь под тухлые одеяла и простыни. Только одна девочка осталась на месте, недоуменно хлопая глазами, не сводя пронзительного взгляда с Наты – и одновременно с чего-то за её спиной. Женщина невольно поёжилась, но, бубня себе под нос, быстро подошла к стучащему из-за ветра окну и захлопнула его. Выцветшие занавески ударились о стекло и безвольно обмякли. Женщину и девочку разделяла лишь напряжённая тишина и несколько любопытных взоров; Ната зыркнула в сторону особенно удивлённых детишек, и они тотчас попрятались в свои норки. – Мы не сделали ничего плохого! – пятнистая малышка обернулась назад в поисках поддержки со стороны других воспитанников, но они больше не осмеливались выглядывать из-за пелены постелей. – Вы кого-то впустили? – не без ноток возмущения в голосе спросила Ната и огляделась, надеясь найти ответ на этот вопрос прямо в комнате. Девочка на секунду застыла, то ли задумавшись, то ли не находясь с ответом. – Он уже ушёл. Он просто устал и болен, – грустно подытожила воспитанница, разглядывая женщину. Ната щурилась в окно, надеясь найти следы неизвестного гостя. Но на деле её ждал лишь проблеск золотистой шерсти под окном, и маленькое сумчатое животное соскользнуло со стен здания и растворилось в окружающем пространстве. Ната выдохнула с облегчением, хотя что-то внутри неё продолжало беспокоиться. – Я же запретила пускать сюда всяких зверушек, – миролюбиво сказала женщина и повернулась к ребёнку. Девочка озадачено уставилась на воспитателя, но ничего не добавила. – Ты же знаешь, сколько одно самое безобидное создание природы может принести заразы на своих лапках, – продолжила читать лекцию Ната, приблизилась к девочке и взяла её за руки, – Чтобы сейчас же отмыла – и все вы! – до блеска. Мы же не хотим, чтобы повторилась история Вилберна. Никто не хотел, чтобы повторилась история Вилберна. Мальчика с редким явлением гетерохромии, который помимо своих разноцветных – голубой и карий – глаз был известен тем, что не помыл руки и погиб от заражения крови. Старая и странная история, которая в детских устах приобретала ещё больше мистики и таинственности, сейчас она служила то ли средством запугивания, то ли напоминанием. Девочка с витилиго, возмущённо пискнув, отдёрнула руки. – Тем более если они больные! – Ната крепче схватила упирающуюся девочку и оттащила подальше от окна, к кроватям, но маленький монстр усиленно сопротивлялся и даже шлёпнул воспитательницу по запястью пухлой ладошкой. Это было совсем не больно, но зато Ната здорово разозлилась. – Хватит! – рявкнула женщина и занесла руку для... – Он болен, ему нужно помочь! – протестовала девочка, но, заметив жест, пискнула и закрылась руками. Она почти тряслась от внезапного, беспричинного страха, но упрямо продолжала: – Вы прогнали, напугали его! Пусть он вернётся! – О чём ты? – нить страха скользнула по спине женщины, и она опустила руку, не зная, как объяснить свою агрессию. Что она делает? Хочет ударить? Девочку, эту милую маленькую девочку с пятнистой из-за радиации кожей, бойкую, жизнерадостную... – Отпустите! – захлёбываясь слезами, крикнул ребёнок, и Ната разжала ладонь. Едва заметный красноватый след остался на том месте, за которое женщина схватила ручонку, худую и бледную, хрупкую, как у птички. Ната замерла, глядя в пустоту, отключившись от мира на несколько секунд – их оказалось достаточно, чтобы ребёнок проскользнул мимо и с громким топотом скрылся где-то за пределами лестницы.

***

Ведомые идеей, терраны не ведают усталости. Преград. Даже там, где следовало бы остановиться, чтобы с размаху не врезаться в стену или не упасть в яму с кипящей лавой. Ведомые восторгом, дети всех рас не видят преград и готовы разбиться в лепёшку в погоне за красивым насекомым. Ноги топают по земле часто-часто, мелкая галька смешно хрупает под ногами. Хруп-хруп – вместо криков, плача и возмущения. Ветер скулит между ветвей, как одинокий брошенный пёс. Никто не приласкает его, никто не пустит домой. Он тоже грустит и плачет от голода и темноты. Но Джуно не будет плакать вместе с ним только из-за того, что ей темно и страшно. Это всё равно скоро пройдёт! Если она потеряется, её найдут и приведут обратно. А если её не найдут, она сама отыщет своего друга-проводника, он возьмёт её ладошку в свою лапищу и отведёт туда, где светло и тепло, где пахнет супом и мокрой древесиной. Она останавливается, прижимаясь спиной к тонкому дереву, и прислушивается. Но нытье ветра и шелест листьев не тревожат её. Она слушает иначе: не мешает плач обветшалого мира. Если она будет вести себя хорошо, то ей будет тихонько шептать на ухо лесной великан, скрывшийся где-то среди теней. Его бархатный голос прозвучит двояко: он доволен, что она пришла, и в то же время его что-то беспокоит, и он спрашивает её, не хочет ли она вернуться. Если она отказывается, он не кричит на неё, не возражает и не замахивается рукой. Джуно осторожно улыбается, будто играет в прятки, и боится смехом выдать своё местоположение ловцу. Она садится на корточки и вслушивается, но никто не отвечает ей; только звон в ушах. Наверное, он спал. Он выглядел очень уставшим в последнее время, и теперь наверняка лёг отдохнуть. Джуно поджимает губы, но не спешит уходить. Если она вернётся сейчас, Ната снова накричит на неё или замахнётся рукой. Если она пробудет в лесу ещё какое-то время, то будет встречена с объятиями и расспросами. А пока можно было отправиться на встречу с великаном. Может, он проснётся и расскажет ещё много красивых сказок. Мшистые комочки застревают под ногтями. Джуно садится на корточки и разглядывает маленькие листики. Оборачивается на шорох в кустах, пялится на маленькое бледно-жёлтое, как солнышко утром, существо до тех пор, пока оно снова не исчезает в листве. Увлекается какими-то мыслями, идеями, ощущениями и, сняв тесную обувь, бежит по земле и грязи босиком, не пугаясь ни острых зубьев веток, ни дикой природы. Ножки сами ведут её по протоптанному пути, по дорожкам, которые знает только она и её знакомый.

***

– Джуно! – слова таяли в воздухе и разбивались о барьер деревьев, но Ната почему-то всё продолжала и продолжала орать, совершенно не заботясь о том, что она может просто сорвать себе голос. И тогда ни девочку, ни её саму могут и не найти. Им обеим повезло, что сейчас не зима. На третьей в ряду системы планете не было такого оцепенения, как на Калдире или Браксисе, но в особенно морозные дни она оставалась весьма негостеприимной для тех, кто решит долго оставаться на улице без специальных приспособлений. Старое здание всё ещё виднелось позади, но Нате приходилось всё чаще оглядываться, чтобы иметь хоть какой-то ориентир. С шипением она врезалась в какие-то заросли и разодрала в клочья ветки и листья на своём пути. Голова снова раскалывалась. Ната, кряхтя, прислонилась к заросшему мхом дереву и принялась массировать виски, пытаясь услышать что-нибудь сквозь звон в ушах. Вскоре она продолжила путь, то озираясь на темнеющее небо, то рассматривая узоры следов у себя под ногами. Вот совсем мелкие следы травоядных зверей – кольцо от подушечек лап и маленьких пальцев-сердечек плотно впечаталось в грязь; помимо них были ещё следы птиц и узоры маленьких босых ног... Минутку, когда это она научилась ориентироваться по следам? В лесу?! И, ах да, следы явно были человеческие. Детские. Не стоит указывать на очевидное. Полная невесёлых мыслей, женщина хмуро последовала за причудливыми, ни на что не похожими линиями следов, которые почему-то так ярко выделялись на фоне буро-серой массы почвы. Кроны деревьев сталкивались, как сражающиеся армии. Ветви обходили друг друга, оставляя в местах «битв» трещины неба, которые становились всё уже и уже по мере углубления в чащу. Ната прижалась к стволу дерева, чувствуя, как из-за головокружения суп внутри неё просится наружу. Стараясь переселить рвотные позывы, женщина продолжила ходьбу. Зря: вспенившаяся жёлто-зелёная жидкость не выдержала такого давления и залила ближайший кустарник. Нате потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя. Если так вообще можно сказать, учитывая то, что весь потолок слился в одну уродливую синюю массу. Потолок... то есть небо. Небо. Проклятье. Растения касались её кожи колючими, отвратительными зелёными волосками. Женщина слабо отмахивалась от них, с трудом контролируя движения. Где-то глубоко в её голове всплыло осознание, что изменение её состояния напрямую связано с приближением к чему-то. К чему конкретно, ей одновременно хотелось и не хотелось знать. Но она уже поняла природу сигнала – псионика. С раннего детства она была слишком восприимчива к псионным волнам, силам или как это там по-научному называется. К счастью для жизни и судьбы Наты, она совершенно не подходила для проекта «Призраков», и, когда была проведена пара тестов, которые ей по какой-то необъяснимой (нет) причине не запомнились, её просто выдворили обратно в мир простых смертных. Хотя бы потому, что сама она ничем сверхъестественным, кроме своеобразной аллергии, не обладала. Война с зергами заставила её почувствовать себя в шкуре какой-то крысы. В конце концов, Ната обосновалась на краю сектора, на непримечательной опустошённой другими расами планете, предоставив дом тем, кому некуда было возвращаться. С появлением необычной девочки с витилиго, Джуно, её сны прекратились. Сначала она просто беспокойно спала, просыпаясь от криков в собственных кошмарах. Но мало ли, просто череда стресса или изменчивость погоды. Всё-таки с иллюзиями пришлось попрощаться: в девочке жил настоящий «Призрак». Но если спокойствие в её... пси-поле не нарушалось столько лет, какая же теперь появилась причина для такого резкого изменения?.. – Джуно! – был ли силуэт настоящим или воображаемым, Ната достоверно не знала. По крайней мере, он остановился, услышав крик, покорно замер на каком-то сером фоне. Женщина зажмурилась и снова открыла глаза. Пятнистый ребёнок замер, с удивлением разглядывая женщину, протащившуюся по лесу всего... наверняка меньше пары километров, но при этом изнеможенную, будто бегом преодолевала расстояние от звезды к звезде. Ната протянула руку к девочке и тут же застыла, распознав в отражении в зрачках ребёнка ещё одно присутствие.

***

– Вы чародей? Высокий-высокий, с блестящей на солнце мантией, как у настоящего волшебника из сказок воспитательниц, с длинным волшебным посохом и целой сотней магических штучек – костяшек, черепушек, колец и подвесок; он замер перед девочкой, едва различимый в полумраке пещеры. Только горящие зелёные глаза светятся из-под маски-бороды, любопытно и по-доброму. – Нет, дитя, – спокойно отвечает лесной великан, но Джуно наверняка знает, что он на самом деле был волшебником из лесной чащи. – Нет. Со мной такое не пройдёт! – девочка строит обиженную гримасу, но та непременно исчезает, переходя в восторженную улыбку. – Вы живёте в лесу. Странно одеваетесь. Спасаете детей и зверей. Вы точно волшебник! – выводит умозаключение Джуно и клонит голову набок. Чародей тихонько сопит и улыбается – Джуно не видит его лица, но наблюдает, как пляшут весёлые искры в светящихся глазах. – Я просто не мог пройти мимо тонущего ребёнка, – голос его тихий-тихий, как был однажды у Робби из дома, когда тот наелся снега; Джуно была уверена, что волшебнику было незачем есть снег. Новому знакомому девочки тяжело стоять: всё глубже входит в землю красивый посох. – Вы поэтому заболели? – не без восторга от проявлённой жертвенности и героизма в глазах ребёнка спрашивает Джуно. Великан смотрит на неё озадачено, как будто не понимает, как это маленькая девочка так быстро решила загадку. Он расслабляет руки и тяжело усаживается на камень, скрестив ноги вокруг посоха. – Нет, не поэтому, – просто отвечает он и грустно вздыхает. – Ну ничего! – как будто не слышит его девочка, – Вы скоро поправитесь! Когда заболею, мне просто дают выпить какую-то... В глазах великана снова танцуют искры веселья, но он молчит. Джуно почему-то смущается. Она осторожно приближается к своему спасителю и новому другу и кладёт влажную руку ему на колено – выше не достаёт. – Не бойтесь! Теперь я не дам вас в обиду!

***

Все инстинкты вопили, чтобы она убиралась отсюда. Но тело намертво вросло в землю. И даже ряды галлюцинаций не могли заставить Нату сдвинуться с места в течение нескольких секунд, а то и минут. Десятки образов – небо, раскалывающееся надвое, крики, сметающая всё на своём пути толпа, визг и огонь, огонь, огонь, танцующие языки синего пламени и громадный золотой корабль, закрывший собою солнце, звёзды, весь мир. Протоссы. Огромные, уродливые, безликие – настоящий образ пришельцев из старинных фильмов. Их очертания всегда расплывались перед Натой в мерцании псионических аур. И сейчас один из них лежал перед ней. Тёмная, вязкая как смола кровь уничтожающе медленно лилась из открытой раны, заливая каменистый пол, и её терпкий, не похожий ни на что запах ударил в голову. Подобие одежды было порвано на тряпьё в попытках остановить кровотечение. Это почти удалось: по скрюченным когтям ползли только жалкие капли. Ната резко обернулась и напряглась. Если пришелец неожиданно вскочит, оскалится и нападёт, она будет защищаться и защищать Джуно... По пухлым пятнистым щекам медленно текли прозрачные слёзы. – Ему очень больно... Помогите, пожалуйста! Вздох-всхлип, дрожь, сцепленные пальцы рук... Ната снова глянула на пришельца и внезапно всю её наполнила ярость. Страх перешёл в гнев, а гнев требовал криков или ударов. Если этот рептилоид повредил мозг девочки, если он хотя бы дотронулся до неё пальцем, женщина бы набросилась на него с первобытной яростью. Видно, это было так – иначе, почему терранский ребёнок так убивается над раненным протоссом?! Он не оставит их в покое, не умрёт, если что-нибудь не предпринять. Но бросаться с голыми руками рискованно – Ната уже видела, как людские головы взрывались при одном только взгляде на псиоников... На всякий случай она отвела взгляд от его лица, хотя веки были плотно сомкнуты. Оружие, ей нужно какое-нибудь оружие. Или быстрота – пока он не пришёл в себя и не уничтожил их обеих. Надежной винтовки под рукой не было, поэтому Ната решила положиться на второе. И на заострённое лезвие, отколовшийся кусок брони или какого-то металла, за который она ухватилась, как за брошенную в колодец верёвку. Ногу свело от боли – маленькие, но цепкие ручонки вцепились в штанину и потянули на себя, оттягивая и кожу. – Что вы делаете! Это не поможет ему!! – завопила Джуно, глотая слёзы. – Отпусти! – выкрикнула в ответ Ната, слыша только звон в ушах и собственное бешеное сердцебиение. – Пусти! Короткий рывок, и девочка потеряла равновесие. – Ещё как поможет! Всем НАМ! – заорала женщина и почувствовала, как ком подступает к горлу. Но она делала всё правильно. Да. Либо пришелец – сейчас, либо она – так или иначе. – Так нельзя! Он мой друг! – визг стал каким-то звоном, и всё пространство вокруг заискрилось. Ната сделала несколько шагов и упала на колени – слишком разрушительна была выплеснувшаяся сила. – Нет-нет-нет-нет-НЕТ! – как непрекращающиеся крики по время пожара, как надоедливая, отвратительная песня, как свист и гоготание диких зверей. Руки дрожали как на иссушающем морозе. Мелкие камни и осколки прорвали одежду, и щеку лизнула маленькая струйка красной, человеческой крови. Страшно-страшно-страшно, и всё могло решиться в один момент – когда она разорвёт связь между мутанткой и пришельцем. Удар-удар-удар – куда? в самое сердце? в голову, висок, затылок, глаза? в горло? в рану в боку? Один выбор – один удар – одно мгновение – одна жизнь. Всё существование маленькой, одинокой, запуганной женщины сводилось в один момент выбора. Если она не сделает, то сойдёт с ума. Если сделает... спятит. Псионный вздох – широко распахиваются ядовито-зелёные, огромные огненные глаза с тонким беловатым обрамлением зрачков. Всё смешивается в один склизкий ком и вдалбливается в голову, проходит сквозь хрупкий и податливый череп терранки ржавыми гвоздями, давит на мозг, на отчаявшийся разум. Вечность псионного натиска... внезапно стихает. И, задыхаясь слезами, Ната безумно смеётся и совершает удар.