Эстетика нищебродства

      Я лежу на постели Клопена с открытыми глазами и даже не пытаюсь заснуть, хотя надо бы. Надоело бездельничать, завтра всенепременно пойду работать. Кто вместо меня отдаст долг за банку мёда? Но как можно спокойно спать, когда снаружи постоянно какие-то звуки, да и перед глазами маячит «довольное» лицо Труйльфу, протягивающего Эсмеральде глиняную кружку. И при этом на его лице написано желание расколошматить эту посудину о голову жениха, а не о землю. Оставшуюся часть дня Клопен был очень зол и срывал свой гнев на всех, кто попадался ему под руку, а это была в основном я. Эсмеральда отправилась показывать своему новоиспеченному супругу семейное гнездышко (да даже если бы и не пошла, вряд ли Клопен стал бы орать на Эсму), Жан весьма предусмотрительно не показывался, на друзей-товарищей наезжать небезопасно, можно и ссору разжечь, вот и остаюсь только я, бедная-несчастная коза отпущения. Мне было скучно и некуда податься, поэтому я сполна наслушалась пространных рассуждений о том, насколько я глупа и безрассудна, и что сделает со мной Труйльфу, если Гренгуар «подведет его под монастырь». Я слушала молча и даже не обижалась, ведь я все понимаю. Вспыльчивый характер, нервная «профессия», дурацкие традиции, которые иной раз забавляют, но зато гораздо чаще добавляют проблем — из-за всего этого и погорячиться можно. Ничего, я переживу. Выпустив пар, Клопен велел мне найти себе занятие, а сам ушёл куда-то, предположительно, тусить с друзьями. Я побрела домой и легла спать, не было настроения ни на что другое. Нет, я не обиделась, но все же быть крайней всегда неприятно. Вымотали меня сегодняшние приключения. Мне даже удалось немного поспать, прежде чем я проснулась от какого-то звука снаружи.       Я открыла глаза. Сквозь приоткрытый вход в палатку проникал мягкий лунный свет. Видимо, безоблачное днём небо оставалось таким же безоблачным и ночью. Шум снаружи стих, теперь меня оглушало безмолвие, столь неестественное для Двора Чудес. Клопен, Клопен… Сейчас примерно час ночи, где его носит? Нет, я примерно знаю, где, но он хотя бы иногда ночует дома? Поняв, что в ближайшее время заснуть не получится, я завернулась в покрывало, служившее мне одеялом, и вышла из палатки. Прохладный ночной воздух проник в лёгкие и прогнал остатки сна. Безумный, шумный, перевернутый с ног на голову Двор Чудес теперь принял на себя задумчивый и таинственный вид, демонстрируя свою многогранность. Это место определённо недооценивают. Быть может, здесь, среди пороков и грязи (свободой от которых не могу похвастаться и я тоже), скрывается что-то ещё? Как бы мне хотелось узнать это место, понять до конца его логику, его мировоззрение. Я знаю ещё очень немного, но то, к чему мне дозволили прикоснуться, привлекает меня гораздо больше, чем что-либо другое на этой планете.       — Куда собралась?       Как ни странно, но этот равнодушный, холодный голос очень гармонично вписался в общую картину ночного Двора Чудес, он здесь казался само собой разумеющимся. Я повернула голову и увидела сидящего возле палатки Труйльфу. Король цыган курил, окидывая задумчивым взглядом свои владения, время от времени пускал колечки дыма и следил, как они медленно растворяются в пространстве. Если бы я взялась хуманизировать ночной Двор Чудес, он выглядел бы именно так. Я подошла к Клопену и села рядом с ним. Мы оба молчали. Ему больше не требовался ответ, да и мне казалось кощунственным разрушить сейчас это прекрасное мгновение своим голосом. Таким, как он, позволено говорить в этот миг, но мне, чуждому элементу, не следует открывать рот.       Виктор Гюго говорил, что Квазимодо является душой Собора Парижской Богоматери. Клопен Труйльфу — душа Двора Чудес. Они настолько связаны, что невозможно представить одного из них без другого. Двор Чудес без своего короля становится пустым, словно мёртвое человеческое тело, но и Клопен неполон, словно свергнутый революцией монарх, без своих владений. Клопен и Двор Чудес — это Христос и Церковь, это дьявол и ад, это душа и тело. Содержание и оболочка. Узнать Клопена Труйльфу значит узнать Двор Чудес.       — А ведь ты спас его.       Я наклонила голову и подперла её рукой.       — Если бы не ты, Жан нипочем не вырвался бы от Гренгуара.       Он перевел на меня взгляд и улыбнулся. Это была именно улыбка, а не его обычная ехидная гримаса.       — Я знала, что ты можешь быть не только таким, каким хочешь казаться.       Помолчали.       — А ведь ты спасла его, — словно эхо откликнулся Труйльфу, — если бы не ты, на Жана могли начать охоту, да и на меня тоже.       Снова молчание.       — Ты могла бы дозволить ему донести на нас, и я ничего не смог бы с этим поделать. Более того, я даже не смог бы обвинить тебя в предательстве, как не могу обвинить Эсмеральду, хоть она и все видела, но не стала ничего предпринимать. Но ты остановила его. Отчего? Разве ты не желаешь мне зла после того, как я два раза пытался тебя убить?       Он тоже подпер рукой голову и, посмотрев на меня с лёгким вызовом, пыхнул в лицо дымом. Вспомнился дракон, который фигурировал в сказке Клопена днём. Я демонстративно помахала рукой перед лицом и ответила:       — Нет, я не желаю тебе зла и предавать тебя не хочу. Да и вообще, я меньше всего на свете желаю, чтобы с тобой или с Жаном произошло что-нибудь худое.       В его глазах промелькнуло удивление.       — С чего это вдруг?       — А чёрт его знает.       Я усмехнулась и пожала плечами.       — Не хочу это анализировать.       Он вытряхнул пепел из трубки и забил в неё новый табак.       — Почему ты спас Жана? Насколько помню, ты говорил, что если его поймают, на земле просто станет одним маленьким вором меньше, и тебя это совершенно не стало бы беспокоить.       — А чёрт его знает, — повторил за мной Клопен и натянул на лицо свою ехидную гримасу.       Порыв ветра снес с головы Клопена шляпу и опустил её рядом со мной. Я подобрала головной убор, стряхнула с него пыль. Сев перед цыганом на колени, я сама нацепила шляпу ему на голову. Почему я никогда не замечала, какие у него красивые глаза? Вдумчивые, как-то по-философски грустные, тёмные, словно небо, раскинутое над Двором Чудес, словно участь бедняка. Каким разным может быть это лицо. Образ аристократа ложится на него не менее органично, чем образ фигляра. Печать мысли ночью так гармонично сменяет печать безумия днём. На эту голову можно надеть цилиндр, эту фигуру можно облечь в сюртук, и никому и в голову не придёт, что перед ним нищий. Но я никогда не стала бы этого делать, и не только потому, что цилиндры ещё не вошли в моду. Сменить прекрасный шутовской наряд на жалкий сюртук это все равно, что поселиться в золотой клетке, позабыв о свободе. Я не настолько жестока, чтобы желать это своему мужу. В этот миг Клопен был мудрее Клода Фролло, прекраснее Феба. Я первый раз видела его таким. Прежде он всегда изображал либо клоуна, либо разбойника, либо Геббельса. Сейчас масок не было, и меня не покидало ощущение, что я удостоена чести увидеть что-то, не предназначенное для чужих глаз.       И тут я поймала себя на мысли, что вот уже добрых пять минут мы сидим и смотрим друг на друга, а я все ещё держу края его шляпы. Клопен усмехнулся, когда заметил, с каким неконтролируемо красным лицом я отпрянула от него.       — Так ты, стало быть, до семнадцати лет не имел никакого отношения к цыганам.       Я немного опасалась едких комментариев со стороны Труйльфу, но в этот раз он оказался на редкость деликатным. Сегодня все будет не так, как обычно.       — Да, в определённой степени моя история походит на твою. Но какое тебе до того дело?       — Если уж я рассказала о себе, тебе, пожалуй, стоит отплатить мне тем же. Да и мне крайне интересна история восхождения на престол великого короля Алтынного. Думаю, её можно поставить на одну ступень с историями о Цезаре, Александре Македонском и о других прославленных монархах.       Клопен оценил шутку.       — Да, подобно Цезарю, я был избран на царство с помощью голосования. Пожалуй, это единственное, что у нас общего с этим диктатором. Никаких семнадцати триб из тридцати пяти*, у бродяг все куда проще. Одно голосование, драка на кулаках после выяснения результатов и вознесение на трон избранника победившей в драке группы.       Клопен говорил так, будто речь и в самом деле шла об избрании римского понтифика, а не лидера бродяг, воров и шутов.       — А зачем нужна драка, если до этого было голосование?       — А ты полагаешь, сторонники проигравшей кандидатуры способны смириться с поражением?       Действительно, уж не забыла ли я, о чем идёт речь.       — А почему именно ты стал кандидатом на этот высокий пост?       — Ну знаешь ли, ластонька, — лицо Клопена приняло самодовольное выражение, — среди слепых кривой — король. Я не больно-то интеллигентен, образование в колледже Торши, в котором проходили мои юные годы, так и не было завершено, но на фоне местной швали я оказался образцом мудрости. Мои дражайшие преподаватели могут гордиться, не все их речи я позабыл. Меня учили ораторскому искусству, и, пожалуй, это оказалось полезным навыком. Толпа подчиняется красивым словам, витиеватым оборотам. Чем тупее люди, тем проще их очаровать, так мне это ничего не стоило. В тот раз это было также просто, как и теперь каждый день.       Вот это да… А я-то думала, что Клопен неосознанно подчиняет толпу во время своих выступлений. Я считала его талантливым глупцом… Я идиотка.       — Погоди-ка. То есть, ты учился в колледже? — я подобрала упавшую челюсть.       — Да, удивительно, не так ли?       — Да… Нет, не то, чтобы по тебе не видно, — я замахала руками, — но… По тебе не видно!       Он усмехнулся.       — Я старательно скрываю этот факт. Одной болтовней нищих не накормишь. Я организовал шайку, успешно терроризирующую Реймс в течение двух лет. Одно плохо, такой промысел не может длиться долго, да ещё он лишает покоя. С каждым новым делом чувствуешь, как на шее все туже затягивается невидимая петля. Один промах, и петля становится осязаемой, как впрочем и руки палача, выбивающие опору из-под ног.       Клопен так увлекся, что не сильно-то следил, слушаю я или нет, но именно в этот миг он прервал повествование и посмотрел на меня. Он зря беспокоился, я была благодарным слушателем.       — Моих людей настигло правосудие, немногим удалось скрыться. Уцелевшие соратники во главе со мной вернулись в табор Бенжамена Леруа. Моя шайка и в период расцвета не теряла связи с родным гнездом, свою добычу мы всегда делили с табором, поэтому Леруа нас укрыл в минуту бедствий. Зализав раны, я подумывал о вербовке новых людей, но как раз это время великий кесарь избрал для того, чтобы преставиться. Моя фигура была овеяна ореолом героизма, любое воспоминание обо мне все ещё вызывало в воображении цыган картину изобилия. Не было лучшего кандидата на титул короля.       Труйльфу умолк, а я все ещё пялилась на него, как баран на новые ворота.       — Охренеть, — только и смогла ответить я.       — И для чего я только рассказал тебе все это, — вздохнул Клопен.       Он казался разочарованным.       — Нет, нет, что ты! Это просто потрясающе. Спасибо тебе, спасибо большое.       — За что?       — За доверие.       Он улыбнулся и кивнул.       — Уже рассвет, — заметил цыган.       И в самом деле, небо начало светлеть. Но какое это имеет значение сейчас!       — Ты так и не рассказал, как попал в цыганский табор.       — Иди спать, у тебя глаза слипаются.       Да, есть немного. На самом деле, я уже с ног валюсь от усталости.       — А ты?       Вместо ответа он поднялся и, слегка покачиваясь (может, тоже от усталости), куда-то пошёл. Я пожала плечами. Это к лучшему, в шатре только одна кровать.