Эстетика нищебродства

      Я балансирую, стоя одной ногой на колченогой табуретке, и тихо матерюсь про себя. Вторая моя нога обхватывает сзади колено первой. Я страшно боюсь снова свалиться, поэтому отчаянно стискиваю пальцами левой руки руку Гренгуара, а ступню той ноги, на которой стою, упираю в его ногу. Собственно, Пьер находится точно в таком же положении и стоит на той же самое табуретке. На наших с Греней сцепленных руках на задних копытцах стоит Джали, и она единственная, кто полностью овладел своей ролью в этой трапеции. Вокруг нашей крайне неустойчивой фигуры кружит Эсмеральда и раздает указания со скоростью выстрелов из автомата Калашникова.       — Сандра, ты не в церкви, не стоит смотреть в землю. Подними голову. Пьер, ты словно пытаешься изобразить звонаря из Собора Парижской Богоматери. Выпрями спину.       Я вполне успешно поднимаю подбородок, но попытка Грени выполнить приказ жены не увенчалась успехом.       — Ты все ещё сгорблен, точно сорокалетний старик, — вынесла вердикт цыганка.       Взяв за плечи Гренгуара, девушка резким движением расправила их. Не стоило этого делать. Вся наша конструкция дрогнула, пошатнулась, и мы с Пьером дружно рухнули на землю. Джали упала не на твёрдую брусчатку, Эсмеральде удалось подхватить её.       — Джали, ты в порядке?       Поэт почти в ту же секунду оказался на ногах. Узрев свою прелестную любимицу в мягких объятиях жены, он выдохнул. Я грустно осмотрела новую ссадину на коленке. Сколько их уже у меня… Шесть дней мы уже разучиваем эту проклятую трапецию. За это время на мне появилось больше синяков и ссадин, чем за всю жизнь. Клопен даже шутит, что мне не стоит так себя истязать, потому что люди могут подумать, будто он меня бьёт. На Пьере боевых ранений было не меньше.       — Позвольте вашу руку, мадам Труйльфу, — произнёс Пьер и галантно протянул мне свою ладонь.       Гренгуар вменил себе в обязанность называть меня только так, что мне льстило, хоть и заставляло чувствовать себя не в пример старше двадцати трёх лет.       — Благодарю, мсье.       Я кокетливо улыбнулась, воспользовалась предложенной помощью, и мы с поэтом снова полезли на табуретку. Возможно, у кого-то возникнет вопрос, что за фигней мы занимаемся? Так все просто. Дело в том, что Эсмеральда решила: хватит ограничивать наши великие бродяжьи таланты одними песнями и плясками, надо выходить на новый экономический уровень! За акробатические фокусы платить будут больше, среди зрителей наша шайка станет популярнее. Изначально Эсмеральда собиралась впрячь в это дело только своего мужа и свою козу, но в их секту напросилась и я. После этого откровенного разговора с Клопеном меня отчего-то начала одолевать тоска по дому. Ничего так не помогает в борьбе с хандрой, как коллективный труд, поэтому я решила принять участие в идее Эсмеральды. Честно говоря, я успела пожалеть об этом решении в первый же день после того, как в сотый раз поближе познакомилась с землей. Греня, скорее всего, разделял моё мнение, но ему не хотелось огорчать своих спасительниц (забудем о том, что в беду он угодил тоже из-за этих самых спасительниц), поэтому он стойко выносил все неудобства.       В перерывах между тренировками мы с Пьером и Эсмеральдой давали выступления на Гревской площади. Надо отдать цыганке должное, она оказалась хорошим лидером в нашей троице. Пардон, в нашей четверке (о Джали тоже не следует забывать). Мы делали постановки в кукольном театре, причём сюжеты придумывали мы с Гренгуаром, и частенько у нас на этой почве завязывались споры. Греню, вопреки всем законам логики, постоянно заносило в какие-то, пардон, розовые сопли. Наш поэт увлекся романтикой рыцарской тематики, прекрасных героев в латах и так далее. Я была не против всего вышеперечисленного. Более того, моё женское сердце иной раз отзывалось на подобные идеи, но не каждый же раз. Заточенные в железо шикарные воины быстро набили оскомину. Меня привлекали более реалистичные истории. Я любила наделять своих персонажей не только доблестью, но и здравым смыслом, рассудительностью. Мне были чужды все эти монологи Прекрасной Даме, в которых разливался Гренгуар. Ну неестественно выглядит, если взрослый мужик заключает весь смысл своего существования в одной женщине, которую он видел от силы один раз в жизни. Да ещё и так теряет от неё голову, что в прямом смысле становится дебилом и идёт биться с кучей разбойников, держащих его зазнобу в плену. И это все без четкого плана действий, без помощников. Как по мне, так верх глупости. Греня обижался и говорил, что у меня камень вместо сердца, зато в лице Эсмеральды Пьер обрёл благодарного слушателя. Цыганка обожала его истории, часами могла слушать стихи, которые Пьер, в особенности по вечерам, ей зачитывал. Кстати, куртуазную поэзию я люблю и потому на их литературные вечера тоже с удовольствием хожу.       Чтобы избежать споров, мы с Гренгуаром ставили наши пьесы по очереди, и это очень нравилось зрителям. Мы успешно играли на контрастах между историями. Я заново училась у Эсмеральды танцевать, комбинируя испанские танцы, которые изучала в родном времени, с движениями цыганки. Получалось неплохо. Как прокомментировал Клопен: «Плясунья из тебя лучше, нежели чем акробатка». Это было невероятно лестным комплиментом. С Клопеном я больше не работала, потому что знала: он ворует и будет воровать, хоть кол ему на голове теши. Честно говоря, я жутко переживала, что Труйльфу повторит судьбу Жана и некому уж будет спасти моего цыгана. Но я зря нервничала. Клопен опытный вор, его голыми руками не возьмешь. Зато с Жаном все получилось как нельзя лучше. По настоянию Клопена мальчик должен был некоторое время (до его особого королевского распоряжения) воздерживаться от «работы», чему я была несказанно рада. Потому что настало время для выхода прекрасного ангела по имени Кассандра! Это небесное создание предстало пред очи страждущей души и напомнило о своём старом предложении делить с маленьким вором свой скудный кусок хлеба. У страждущей души не было другого выхода, кроме как согласиться. Правда Жан считал ниже своего достоинства жить за чужой счёт, поэтому пришлось ему вступить в нашу труппу.       Кстати, сейчас мальчишка тоже страдает не меньше, чем мы с Гренгуаром, потому что он пытается освоить лютню. Инструмент, издававший столь прекрасные звуки в руках Клопена, блеет похуже Джали, когда к нему прикасается Жан. Я бы уже давно психанула и разбила бы лютню о камень, но у Жана железное терпение. Он с маниакальным упорством терзает инструмент.       Знаете, что удивительно? Клопен теперь по вечерам трезв, как стеклышко. На следующий вечер после нашего разговора он снова сидел возле шатра и курил. Это было немного странно, словно бы он невербально приглашал продолжить беседу. Я была только за. Именно тогда мне удалось развести Труйльфу на рассказ о принятии решения стать бродягой.       Предки Клопена были мелкими дворянами, потомками испанцев, эмигрировавших примерно в тринадцатом веке (этим и объясняется схожесть Труйльфу с этническими цыганами). Родители моего дражайшего супруга хоть и были небогаты, но оплачивать обучение единственного выжившего сыночка (из полдюжины не выживших) могли. Головной болью папы с мамой была невероятная неусидчивость кровиночки, благодаря которой эту самую кровиночку было очень трудно удержать в классной комнате. Клопен вообще пытался всеми правдами и неправдами сократить количество работы в своей жизни из вполне разумных, на мой взгляд, соображений. Юный гедонист полагал, что жизнь и так слишком коротка, чтобы тратить её на вещи, которые не нравятся. Впрочем, чувство ответственности Труйльфу было не чуждо, поэтому он поступил в колледж, чтобы хоть немного унять слёзы своей матери и крики отца. Правда, и там Клопен изучал только то, что ему нравилось, оставаясь верным своим гедонистическим принципам. Именно за это его и поперли из колледжа. Ну ещё и за то, что родителей Клопена выкосила чума, и оплачивать обучение уже не было возможности. На этом моменте Клопен усмехнулся и признался, что до сих пор гадает, что же стало истинной причиной отчисления: отсутствие оплаты или должного прилежания. Закончилась история Клопена весьма логично. Уже не удерживаемый ничем и никем, он дал волю своему неуемному характеру, проср… Спустил все имущество и стал нищим. Месяца через три напоролся на цыганский табор, остановившийся в это время в Париже. Я думаю, что это был тот самый табор, который украл Эсмеральду и подбросил Пакетте Квазимодо, но я не уверена. Как бы то ни было, но Клопену не составило труда выдать себя за цыгана и остаться с этими людьми.       Вроде бы в этой истории нет ничего особенно необычного, но именно она стала отправной точкой моего окончательного и бесповоротного доверия, которое я отныне оказывала Клопену. Существуют две поговорки, смысл которых абсолютно противоположен: «Подобное тянется к подобному» и «Противоположности притягиваются». Я убеждена, что только тандем этих поговорок способен родить симпатию и дружбу. Особенно, если примерно представлять себе иерархию ценностей человека. А мне кажется, я немного представляю, благодаря этому рассказу. Схожесть в главном обеспечивает понимание, различие во второстепенном делает людей интересными друг другу, и это было именно то, что я могла сказать о нас с Клопеном. Вольная жизнь без гнета обыденности, пренебрежение комфортом и предрассудками, любовь к свободе, стремление избавиться от всего, причиняющего боль — это было для нас общим, в этом мы были похожи. Но вместе с тем я куда более спокойна, чем Клопен. Мой дух авантюризма просыпался лишь иногда, тогда как для Клопена вся жизнь была одной сплошной авантюрой, и это невероятно привлекает. Я не знаю, разделял ли Клопен хоть десятую долю моих эмоций, он вел себя более скрытно, чем я. Да и равнодушием от него несло за версту. Но хватит об этом.       — Мадам Эсмеральда, — я делаю нарочито напыщенное лицо, — сдаётся мне, взять повозку все же стоило.       Мы с Эсмеральдой гордо несем себя по улице, словно благородные дамы на прогулке. За нами, сгибаясь под тяжестью вещей, ползет потный Гренгуар. Жан сегодня остался во Дворе Чудес чинить лютню. Титановое терпение мальчика дало сбой, и теперь несколько струн на инструменте порвано. Цыганка весело смеётся и берет меня под руку.       — Нет, мадам, на что нам повозка, ежели есть такой мужчина.       Я тоже смеюсь, хотя Гренгуара мне в глубине души жаль. Любому мужчине будет обидно, если его как такового не воспринимать. А Пьера, увы, за мужчину во Дворе Чудес не считали. Ну не был наш утончённый поэт сторонником грубой физической силы. За это его, скажем так, немного презирали. Причём, и мужчины, и женщины. И даже Эсмеральда пренебрегала им немного. Самую малость. Зато вот мы с цыганкой стали неплохими подругами. Мне не хватало женского общения с тех пор, как я покинула дом. Думаю, Эсмеральде тоже хотелось иметь подругу, вот мы и уцепились друг за дружку. Сошлись на интересе к танцам.       Пьер свалил тюки на землю и прижался спиной к ближайшей стене.       — Все, дорогие дамы, у меня уже совершенно нет сил.       Эсмеральде это не понравилось, но привал сделать пришлось.       — Что это там, посмотрите! — воскликнул вдруг Гренгуар, тыча пальцем в крышу одного из домов.       Мы с Эсмеральдой посмотрели туда, куда он указывал. Боже… Цыганка вскрикнула и уткнулась мне в плечо, но если она думала, что я испугалась меньше, то это было ошибкой. Перед нашими глазами было самое страшное существо, которое я когда-либо видела. Горб, одна нога короче другой, перекошенное… лицо, согбенная фигура, один глаз заплыл бородавкой, второй косит. Одно дело описывать, но совсем другое — видеть. Я не выношу вида крови и человеческих уродств. Это моя фобия, если угодно. Тем временем существо не теряло времени даром. Ловко спрыгнув на брусчатку с крыши, оно подскочило к нам и вырвало у меня из объятий Эсмеральду. Цыганка поступила, как любая нормальная девушка в такой ситуации, а именно завопила во всю глотку и затрепыхалась, как бабочка, пойманная пауком в сети. О чёрт… Квазимодо. Господи, что делать-то, он же сейчас её утащит! Утащит нашу с Клопеном девочку прямо к главному пауку всея Собора. Греня… Я кинулась к оцепеневшему Гренгуару.       — Пьер, что ты сидишь, сопли на кулак наматываешь? Спаси её!       Я вцепилась в Гренгуара и отчаянно затрясла его, подталкивая на подвиги.       — О, мадам, что я могу сделать?       — Я не знаю, сделай уже хоть что-нибудь! — я была близка к истерике. — Ты же мужчина! Рыцарь, защитник. Давай, сделай то, что делают рыцари в твоих сказках!       Греня поднялся, соорудил на лице угрожающее выражение и кинулся к Квазимодо.       — Оставь её, лукавый дьявол! — потребовал поэт, но один взмах руки горбуна отбросил несчастного к стене.       Греня ударился головой и отключился. Ну, что за идиот! Хочешь, чтобы дело было сделано, сделай это сам. Вернее, сама. Я схватила то, что под руку попалось (а это была палка, на которую мы насаживаем кукол во время представлений), и ринулась на Квазимодо. Черта с два ты тронешь Эсму, маленький уродец!       Я таки треснула горбуна по голове своей палкой. Несчастная деревяшка сломалась, но больше никаких результатов от своих действий я не получила. Горбун схватил меня за шиворот, я зажмурилась от ужаса и, наконец, тоже заорала. Мгновение полёта, удар. Моя рука…       И тут случилось чудо. Из-за угла, словно по волшебству, выскочил белый жеребец, на спине которого восседал тот самый рыцарь, столь часто фигурировавший в историях Гренгуара. Стройный, статный молодой человек в латах. Его улыбка сияла ярче солнца, осанка поражала своей величественностью. Я моментально позабыла и о жутко болевшей руке, и о Квазимодо. Этот мужчина вызывал восхищение. Звонарь понял, что дело пахнет керосином, и попытался ретироваться со своей жертвой, но куда там. Один взмах блестящего рыцарского меча, и злодей повержен, добыча отнята. Блистательный спаситель посадил освобождённую красавицу на своего коня, спешился и связал злоумышленника.       — Не бойтесь, моя прелесть, он больше не причинит вам вреда, — заверил красавец.       Эсмеральда зарделась, словно маков цвет.       — Как ваше имя, капитан? — нежно промолвила она.       — Капитан Феб де Шатопер, — рыцарь вновь порадовал всех желающих своей голливудской челюстью.       — Благодарю вас.       Девушка легко соскользнула с лошадиного крупа и исчезла за углом.       — Ну вот, — расстроился капитан, потеряв тем самым (по крайней мере, в моих глазах) весь свой лоск, — пташка исчезла, нетопырь остался.       С этими словами капитан Феб де Шатопер нас покинул. Видимо, его благородное великодушие распространялось только на юных прекрасных цыганок. Бродяги и чуть менее юные (мне ведь двадцать три, я по местным стандартам уже зрелая женщина) и не такие прекрасные бродяжки не входят в перечень достойных спасения для этого героя.